ала
и мешала жезлом Вакха вино в самой большой бочке. На ней была одна  короткая
туника, вся в винных пятнах, прикрывавшая лишь одну грудь, волосы распущены.
И все же, по сравнению с другими женщинами, она выглядела  почти  пристойно.
На тех развевались только леопардовые шкуры,  так  как  они  были  вакханки.
Вакха изображал сам Силий, на голове у него был венок из плюща, на  ногах  -
котурны. Он казался еще более пьяным, чем Мессалина, мотал  головой  в  такт
музыке и скалил зубы, как Баба.
   - Но... но...- глупо пробормотал я,-  свадьба  назначена  на  десятое.  Я
лично должен их сочетать.
   - Они и без тебя управляются... Я сразу же пошла во дворец, к Нарциссу, и
когда он увидел меня, он сказал: "Благодарение богам, Кальпурния, за то, что
ты здесь. Ты - единственная, кому он поверит". А Паллант...
   - Но я не верю. Я отказываюсь верить.
   Кальпурния хлопнула в ладоши:
   - Клеопатра! Нарцисс!
   Они вошли в комнату и упали к моим ногам.
   - Я правду говорю о свадьбе? Да или нет?
   Они подтвердили, что это правда.
   - Но я все об этом  знаю,-  слабо  запротестовал  я.-  Это  не  настоящая
свадьба, друзья. Это шутка, которую придумали мы с Мессалиной. Она не  ляжет
с ним в постель в конце церемонии. Это все совершенно невинно.
   Нарцисс:
   - Силий схватил ее, задрал тунику и принялся обцеловывать с ног до головы
у всех на глазах, а она только смеялась  и  визжала,  а  потом  понес  ее  в
брачную опочивальню; они оставались там  почти  целый  час,  а  потом  снова
принялись пить и танцевать. Это тоже кажется тебе невинным,  цезарь?  Мне  -
нет.
   Кальпурния:
   - И если ты немедленно не станешь  действовать,  хозяином  в  Риме  будет
Силий. Все, кого я встречала, утверждали, будто Мессалина и Силий  поклялись
собственной головой возродить республику  и  что  их  поддерживает  сенат  и
большинство гвардейцев.
   - Я должен услышать все. Я не знаю, смеяться мне или плакать. Осыпать вас
золотом или засечь до смерти.
   И я услышал от них все, хотя Нарцисс согласился говорить лишь  при  одном
условии: если я  прощу  его  за  то,  что  он  так  долго  скрывал  от  меня
преступления  Мессалины.  Он  сказал,  что,  когда  ему  впервые  стало  все
известно, он решил избавить  меня  от  горечи  разочарования  -  я  был  так
счастлив в своем неведении,- пока Мессалина не делает ничего, что  подвергло
бы  опасности  мою  жизнь  или  угрожало  империи.  Он  надеялся,  что   она
возвратится на стезю добродетели или что  все  обнаружится  само  собой.  Но
время шло, Мессалина вела себя все более беспутно, и рассказать  мне  о  ней
становилось все трудней. По правде говоря, он не мог поверить,  чтобы  я  не
знал того, что знал весь Рим, и все провинции, если уж на то пошло,  и  даже
наши враги за границей. Казалось  невозможным,  чтобы  на  протяжении  целых
девяти лет до меня не дошли  слухи  об  ее  оргиях,  поражающих  всех  своим
бесстыдством.
   Клеопатра рассказала самую, пожалуй, ужасную, хотя и смешную  историю.  В
то время, как  я  был  в  Британии,  Мессалина  отправила  вызов  в  гильдию
проституток,  где  просила  избрать  среди  них  чемпионку,  которая  сможет
померяться с ней силами во дворце: интересно, кто из них  двоих  доведет  за
ночь до изнеможения большее число  доблестных  партнеров.  Гильдия  прислала
известную  всем  сицилианку  по  прозвищу  Сцилла,  названную  так  в  честь
чудовища, жившего в Мессинском проливе. Когда наступил рассвет, Сцилла  была
вынуждена признать свое поражение на двадцать пятом партнере,  но  Мессалина
продолжала, из чистой бравады, пока солнце не поднялось высоко на небо.  Что
еще хуже, почти вся римская знать  была  приглашена  на  это  состязание,  и
многие мужчины приняли в нем участие, а три  или  четыре  женщины  поддались
уговорам Мессалины последовать ее примеру.
   Я рыдал, обхватив голову руками, как Август каких-то пятьдесят лет назад,
когда он услышал из уст своих внуков Гая и Луция примерно такую  же  историю
об их матери Юлии; и, повторив слово в слово, слова Августа, я  сказал,  что
никогда не слышал и намека на это, что не питал ни  малейшего  подозрения  и
считал Мессалину самой  добродетельной  женщиной  в  Риме.  Мне  захотелось,
подобно Августу, запереться в своей комнате и никого не видеть. Но  мне  это
не удастся. В голове у меня, не переставая, нелепо барабанили две строчки из
музыкальной комедии -  я  забыл  ее  название,-  которую  показывала  труппа
Мнестера несколько дней назад:
   Обычная история, печальна и смешна,
   Когда у мужа-старика распутница жена.
   Я сказал Нарциссу:
   -  Во  время  первых  гладиаторских  игр,  которые   я   видел   (я   был
распорядителем совместно с Германиком) - ты их  помнишь,  это  были  игры  в
честь моего отца,- испанцу гладиатору отрубили руку,  в  которой  он  держал
щит, у самого плеча. Он был близко от меня, и я хорошо разглядел его лицо. У
него сделался такой глупый вид,  когда  он  понял,  что  произошло.  А  весь
амфитеатр хохотал до упаду. Мне тоже показалось  это  забавным,  да  простят
меня боги.
   ГЛАВА XXIX
   Тут в комнату вошел Ксенофонт и заставил меня  выпить  какой-то  целебный
отвар,- я был на грани обморока,- и уже не оставлял меня своим попечением. Я
не  знаю  точно,  какое  он  дал  мне  снадобье,  но  голова  у  меня  сразу
прояснилась, вернулось самообладание, я почувствовал полную отрешенность  от
всего вокруг. Казалось, я попираю ногами облака, как бог. Оно  подействовало
также на мое зрение, так что я видел  Нарцисса,  Кальпурнию  и  Палланта  не
рядом, а в двадцати шагах от себя.
   - Пошлите за Турранием и Лусием Гетой.
   Турраний был назначен управляющим складами после смерти Каллона, а  Гета,
как я уже говорил, командовал гвардией совместно с Криспином.
   Заверив обоих, что они не будут наказаны, если скажут правду,  я  подверг
их допросу. Они подтвердили все,  сказанное  мне  Нарциссом,  Кальпурнией  и
Клеопатрой, и добавили много чего другого.  Когда  я  попросил  Гету  честно
объяснить, почему он не доложил мне об этом раньше, он сказал:
   - Разреши напомнить тебе, цезарь, поговорку, которая так часто  бывает  у
тебя на устах: "Своя рубашка ближе к  телу".  Чем  кончилась  попытка  моего
предшественника Юста довести до твоего сведения, что делается  в  том  крыле
дворца, где живет твоя жена?
   Турраний на тот же вопрос ответил, напомнив мне, что, когда не так  давно
он набрался храбрости  прийти  ко  мне  с  жалобой  на  Мессалину,  отдавшую
приказание  незаконно  конфисковать  общественное  имущество  -  базальтовые
глыбы, предназначенные для ремонта Бычьего рынка,-  чтобы  использовать  их,
как оказалось, для постройки новой колоннады в  Лукулловых  садах,  я  очень
рассердился и велел никогда впредь не ставить под сомнение ни один ее приказ
и поступок - все, что она делает, делается по моей просьбе и  настоянию  или
по крайней мере с моего полного согласия. Я сказал ему тогда,  что,  если  в
будущем у него будут претензии к госпоже Мессалине, пусть  он  обращается  с
ними к ней самой. Турраний был прав. Именно это я и сказал ему.
   Все время, пока я расспрашивал Гету и Туррания,  Кальпурния,  стоявшая  в
глубине комнаты, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и,  наконец  поймав
мой взгляд, умоляюще посмотрела на меня.  Я  понял,  что  ей  нужно  сказать
что-то наедине. Я тут же всех удалил, и  она  проговорила  мягко,  но  очень
серьезно:
   - Милый, ты ничего не добьешься, вновь и вновь  задавая  один  и  тот  же
вопрос разным людям. Это никуда тебя не приведет. Неужели не ясно:  все  они
боялись тебе о ней сказать, с одной стороны, потому что знали, как ты любишь
Мессалину и как доверяешь ей, с другой, и  это  главное,  потому  что  ты  -
император. Тебе не повезло, но и сам ты вел себя очень глупо, и сейчас нужно
сделать все, чтобы  исправить  положение.  Если  ты  не  начнешь  немедленно
действовать, ты всем нам подпишешь смертный приговор. Дорога каждая  минута.
Тебе надо не мешкая отправиться в лагерь гвардейцев и  отдаться  под  защиту
всех верных полков, которые там есть; не думаю, что они  покинут  тебя  ради
Мессалины и Силия. Может быть, найдется один-два  полковника  или  капитана,
которых они подкупили, но  рядовые  преданы  тебе.  Сразу  же  пошли  в  Рим
верховых гонцов, пусть объявят повсюду, что ты возвращаешься в город,  чтобы
отомстить Силию и своей жене. Отправь ордера  на  арест  всех,  кто  был  на
свадьбе. Возможно, этого хватит, чтобы подавить бунт  в  зародыше.  Все  они
будут слишком пьяны, чтобы сделать что-нибудь опасное. Но не теряй времени.
   - Да,- сказал я,- не буду.
   Я снова позвал Нарцисса.
   - Ты доверяешь Гете?
   - Честно говоря, цезарь, не очень.
   - А тем двум ротным, что пришли с ним?
   - Им - да, но они глупы.
   - Криспин отдыхает в Байях, кого же поставить командующим гвардией,  если
Гете нельзя доверять?
   - Если  бы  Кальпурния  была  мужчиной,  я  бы  сказал:  Кальпурнию.  Но,
поскольку она женщина, что ж, на безрыбье и  рак  рыба:  придется  поставить
меня. Спору нет, я всего лишь вольноотпущенник, но гвардейские офицеры знают
и любят меня, и командовать я буду только один-единственный день.
   - Прекрасно, Нарцисс, мой однодневный генерал. Скажи  Гете,  что  доктора
велели ему лежать в постели до завтрашнего дня. Дай мне  перо  и  пергамент.
Подожди. Какое сегодня число? Пятое сентября? Вот твои полномочия. Покажи их
ротным и отправь их с солдатами в Рим арестовать всех, кто был  на  свадьбе.
Но предупреди: никакого  физического  насилия,  разве  что  при  самозащите.
Сообщи гвардейцам, что я уже в пути и  что  их  верность,  в  которой  я  не
сомневаюсь, не останется без награды.
   От  Остии  до  Рима  восемнадцать  миль,  но  гвардейцы  преодолели   это
расстояние  за  полтора  часа,  воспользовавшись  быстроходными  двуколками.
Оказалось, что, когда они прибыли, гости  уже  стали  расходиться.  Причиной
тому был всадник по имени Веттий Валент, бывший любовник Мессалины (пока  не
появился на сцене Силий),  до  сих  пор  пользующийся  ее  благосклонностью.
Пирушка  достигла  той  стадии,  когда  винные  пары   начинают   постепенно
рассеиваться и, как это обычно бывает, хмельное веселье  понемногу  уступает
место усталости и смущению. Сейчас  все  глаза  были  устремлены  на  Веттия
Валента: он обнимал ствол  огромного  вечнозеленого  дуба,  растущего  возле
дома, и разговаривал с воображаемой  дриадой  внутри.  Дриада,  по-видимому,
влюбилась в него и шепотом, не слышным никому, кроме Веттия, приглашала  его
на свидание на верхушке дуба. Хоть и не сразу, он согласился  присоединиться
к ней и заставил приятелей построить живую пирамиду, чтобы он смог добраться
до первой большой ветви. Два раза пирамида разваливалась  под  аккомпанемент
визга и хохота, но Веттий не отступал и при третьей  попытке  сел  на  ветку
верхом. Отсюда он принялся невзирая  на  опасность  медленно  подниматься  к
верхушке, пока, достигнув ее, не скрылся в густой листве. Все стояли, задрав
головы, гадая, что теперь произойдет. Любопытство разгоралось  все  сильней,
так как Веттий был известный  шутник.  Скоро  сверху  послышались  страстные
вздохи и стоны дриады и собственные его  смачные  поцелуи.  Затем  наступила
тишина; зрители принялись взывать;
   - Веттий, Веттий, что ты там делаешь?
   - Рассматриваю наш мир. Отсюда так хорошо все видно. Дриада сидит у  меня
на коленях и показывает мне интересные места, поэтому не  мешайте  нам.  Да,
конечно, это здание сената, я и сам это знаю,  глупышка!  А  это  Колчестер!
Быть не может, ты ошибаешься. Разве  с  этого  дерева  виден  Колчестер?  Ты
хочешь сказать: лагерь гвардейцев. Да нет, клянусь небом, это  действительно
Колчестер. Вот название, написанное на доске для объявлений, а вот синелицые
британцы, бродящие вокруг. Но что это? Что они делают? Нет, я не верю  своим
глазам. Что?! Поклоняются Богу Клавдию?
   А затем, имитируя мой голос:
   - "Почему, однако, я хочу знать почему? Больше некому поклоняться?  Может
быть, другие боги отказались пересечь пролив? Я их не виню. Меня самого чуть
не вывернуло наизнанку, когда я его пересекал".
   Все слушали, как завороженные. Когда он опять замолк, все закричали:
   - Веттий, Веттий, а сейчас ты что делаешь?
   Он ответил снова моим голосом:
   - "Прежде всего, если я не захочу отвечать, то и не буду. Кто может  меня
заставить? Я в своих поступках волен, не так ли? Сказать по правде, я  самый
вольный человек в Риме".
   - О, скажи нам, Веттий.
   - Взгляните! Взгляните! Тысяча змей и фурий! Пусти меня,  дриада,  сейчас
же отпусти. Нет, нет, в другой  раз.  Не  могу  сейчас  задерживаться  из-за
этого. Мне надо вниз. Руки прочь, дриада!
   - Что случилось, Веттий?
   - Спасайтесь, кто может. Я увидел ужасное зрелище. Нет,  погодите.  Трог,
Прокул, сперва помогите мне слезть! Остальные бегите!
   - Что? Что?!
   - К нам сюда несется от Остии страшный ураган! Спасайся, кто может!
   И толпа бросилась врассыпную. Со  смехом  и  визгом  -  жених  и  невеста
впереди - они выбежали из сада на улицу за несколько секунд до того, как мои
солдаты подскакали к воротам. Мессалина благополучно скрылась,  так  же  как
Силий, но солдаты без труда арестовали около двухсот гостей разом,  а  затем
подобрали поодиночке  еще  человек  пятьдесят,  которые  брели,  спотыкаясь,
домой. С Мессалиной осталось всего три провожатых.  Сперва  их  было  больше
двадцати, но, как только  раздался  крик,  что  идут  гвардейцы,  почти  все
покинули ее. Пробравшись пешком по улицам города, Мессалина достигла наконец
садов Лукулла. К этому времени она уже немного протрезвела и решила, что  ей
нужно немедленно отправиться в Остию и вновь испробовать на мне свои чары  -
до сих пор ей всегда удавалось меня провести,- а также взять с  собой  детей
для подкрепления. Она все еще была босиком, в запятнанной  вином  тунике  и,
когда она бежала по улицам города, вслед ей неслись улюлюкание и свист.  Она
послала во дворец служанку за детьми, сандалиями, драгоценностями  и  чистым
платьем. Силия Мессалина бросила при первом признаке  опасности,  что  яснее
ясного свидетельствует о том, чего стоила их любовь. Мессалина  была  готова
пожертвовать им, чтобы отвратить мой гнев от себя,  а  Силий  отправился  на
рыночную площадь и занял свое место судьи, словно ничего  не  произошло.  Он
был  все  еще  очень  пьян  и  воображал,   будто   сможет   доказать   свою
непричастность  ко  всему  этому  делу;  когда  ротный  подошел,  чтобы  его
арестовать, Силий заявил, что он занят, и вообще, чего им надо? В  ответ  на
него надели наручники и отвели в лагерь гвардейцев.
   Тем временем ко мне присоединился Вителлий и Кецина (мой коллега во время
второго  консульства),  которые  сопровождали   меня   в   Остию   и   после
жертвоприношения отправились навестить друзей  в  другой  части  городка.  Я
коротко сообщил им о случившемся и сказал, что немедленно возвращаюсь в Рим;
я  надеюсь,  что  они  поддержат  меня  и  засвидетельствуют  то,  с   каким
беспристрастием  я  буду  карать  виновных,  независимо  от   их   ранга   и
общественного  положения.  Олимпийское  спокойствие,   вызванное   снадобьем
Ксенофонта, по-прежнему не покидало меня. Я говорил  хладнокровно,  свободно
и, думаю, разумно. Сперва Вителлий и Кецина ничего  мне  не  ответили,  лишь
одним своим видом высказывая удивление и тревогу. Когда я  спросил  их,  что
они  думают  об  этом,  Вителлий  по-прежнему  ограничивался  восклицаниями,
выражающими ужас и изумление, вроде: "Они действительно так тебе сказали? О,
не ужасно ли это?! Какое низкое предательство!" Кецина следовал его примеру.
Подали  парадную  карету,  и  тут  Нарцисс,  которому  я  поручил   написать
обвинительное заключение против Мессалины  и  который  был  занят  тем,  что
опрашивал наш персонал, чтобы пополнить список ее любовников,  показал  себя
храбрым человеком и верным слугой.
   - Цезарь, сообщи,  пожалуйста,  своим  благородным  друзьям,  какова  моя
должность на сегодняшний день, и разреши сесть рядом с тобой.  До  тех  пор,
пока сиятельные отцы Вителлий и Кецина не выскажут честно, что  они  думают,
вместо того  чтобы  произносить  фразы,  которые  можно  истолковать  и  как
осуждение твоей жены, и  как  осуждение  тех,  кто  ее  обвиняет,  мой  долг
командующего гвардией оставаться возле тебя.
   Я рад, что он поехал с нами. По пути  в  город  я  принялся  рассказывать
Вителлию о милых повадках Мессалины, о том, как я любил ее и как  низко  она
меня обманула. Он глубоко вздохнул и сказал:
   - Нужно быть каменным, чтобы устоять перед такой красотой.
   Я заговорил о детях, и Кецина с Вителлием опять дружно вздохнули:
   - Бедные, бедные детки! Нельзя, чтобы они страдали.
   Но ближе всего к тому, что они  действительно  думали,  было  восклицание
Вителлия:
   - Для того, кто, подобно мне,  смотрел  на  Мессалину  с  нежностью,  кто
восхищался ею, почти невозможно  поверить  этим  грязным  обвинениям,  пусть
тысяча достойных доверия свидетелей клянется, что они соответствуют истине.
   И слова согласия, сорвавшиеся с губ Кецины:
   - О, в каком порочном, каком печальном мире мы живем!
   Их  ждал  неприятный  сюрприз.  Мы  увидели  в  полутьме   две   повозки,
приближающиеся к нам. Впереди ехала карета, в которую были  запряжены  белые
лошади; в ней сидела Вибидия, самая старая - ей было восемьдесят пять лет  -
и почтенная из весталок и мой большой  друг.  За  ней  следовала  повозка  с
нарисованной на ней большой желтой буквой "L"  -  одна  из  тех  повозок  из
Лукулловых садов, на которых там возят землю и мусор. В ней были Мессалина и
дети. Нарцисс оценил ситуацию с первого взгляда - у него глаза лучше моих  -
и остановил лошадей.
   - К тебе едет весталка Вибидия, цезарь,- сказал он.-  Без  сомнения,  она
будет умолять тебя простить Мессалину. Вибидия премилая старушка, и я о  ней
самого высокого мнения, но, ради всего святого,  не  давай  ей  опрометчивых
обещаний. Не забывай, как Мессалина чудовищно с тобой обошлась, не  забывай,
что она и Силий - предатели Рима. Будь любезен с Вибидией, это  само  собой,
но ничего ей не открывай. Вот обвинительный лист,  просмотри  его,  прочитай
имена. Погляди на одиннадцатый  номер  -  Мнестер.  И  ты  это  простишь?  А
Кэсонин, как насчет него? Что  можно  думать  о  женщине,  которая  способна
забавляться с такой тварью?
   Я взял пергамент у него из рук. Выходя из кареты, он шепнул что-то на ухо
Вителлию; я не знаю что, но этого оказалось достаточно,  чтобы  Вителлий  ни
разу не открыл рта. Пока я читал  при  свете  фонаря  обвинительный  список,
Нарцисс побежал по дороге навстречу Вибидии и Мессалине, которые тоже  сошли
на землю и направлялись к нам. Мессалина была сравнительно трезва и  позвала
меня издали нежным голосом:
   - Привет, Клавдий! Я такая глупая девчонка! Ты просто не поверишь, что  я
такое натворила.
   В кои веки моя глухота сослужила мне хорошую службу. Я не узнал ее  голос
и не расслышал слова. Нарцисс  вежливо  приветствовал  Вибидию,  но  не  дал
Мессалине сделать больше ни шага. Мессалина осыпала его проклятиями, плевала
ему в лицо, попробовала увернуться и проскочить мимо,  но  Нарцисс  приказал
двум сопровождающим нас сержантам довести ее до повозки и проследить,  чтобы
она вернулась в город. Мессалина вопила так, будто ее хотят изнасиловать или
убить, и я, подняв глаза от списка, спросил, в чем дело.
   - Женщина в толпе,- отозвался Вителлий.- Судя по крикам, у  нее  начались
схватки.
   Затем к нашей карете медленно приблизилась Вибидия,  за  ней,  отдуваясь,
спешил Нарцисс. Он с ней  затем  и  разговаривал,  избавив  от  этого  меня.
Нарцисс сказал Вибидии, что смешно благочестивой пожилой весталке просить за
Мессалину, чье распутство и вероломство ни для кого не секрет.
   - Не думаю, что  вам,  весталкам,  будет  по  вкусу,  если  дворец  снова
превратится в бордель, как это было при Калигуле,