чем либо еще, кроме свободы, это произведет в  городе
очень плохое впечатление.  Однако  для  истинного  патриота  свобода  дороже
золота, и я уверен, они примут мой дар с такой же радостью, с  какой  я  его
приношу. Я не требую, сказал я, открыть мне местопребывание орла,  поскольку
это,  несомненно,  тайна,  которую  они  поклялись  своим  богам  никому  не
выдавать; я не буду просить никого из них нарушить клятву за деньги, как мой
предшественник на  престоле.  Через  два  дня,  пообещал  я,  все  ветераны,
прослужившие двадцать пять  лет,  будут  отправлены  за  Рейн  под  надежным
эскортом.
   Затем я их распустил. Последствия не трудно было предвидеть. Эти ветераны
еще меньше стремились вернуться в Германию, чем римляне, захваченные в  плен
парфянами в битве при Каррах, стремились вернуться в Рим, когда тридцать лет
спустя Марк Випсаний Агриппа торговался с царем насчет обмена  пленных.  Эти
римляне успели обосноваться в Парфии, женились, завели детей, разбогатели  и
совершенно забыли о прошлом. И мои германцы в Риме, хотя формально  -  рабы,
вели самую легкую и приятную жизнь, и  тоска  их  по  дому  была  напускной,
просто служила оправданием сентиментальных слез, когда они  напивались.  Они
явились ко мне все, как один, и умоляли разрешить  им  остаться  у  меня  на
службе. Многие из них были отцами и даже дедами детей, рожденных рабынями из
дворцовой челяди, у всех них водились деньги,  так  как  Калигула  время  от
времени дарил им щедрые  подарки.  Я  притворился  сердитым,  обвинил  их  в
неблагодарности и низости, раз они отказываются от бесценного дара  свободы,
и сказал, что не нуждаюсь больше в их услугах. Они попросили их  простить  и
разрешить им по крайней мере взять с собой свои семьи. В этой просьбе  я  им
отказал, снова упомянув об орле. Один из них, херуск, вскричал:
   - Во всем виноваты эти проклятые хавки,  это  из-за  них  нам  приходится
уходить. Они поклялись не раскрывать  тайны,  а  мы,  все  прочие  германцы,
которые тут ни при чем, должны страдать.
   Это мне и было нужно. Я отпустил всех, кроме  членов  большого  и  малого
племени  хавков  (хавки  живут  на  северном   побережье   Германии,   между
Голландскими озерами и Эльбой; в  свое  время  они  входили  в  конфедерацию
Германца). Им я сказал:
   - У меня нет намерения допытываться, где спрятан орел, но если кто-нибудь
из вас не давал клятвы молчать, скажите мне об этом сразу.
   Те, кто был из племени больших хавков, живущих на северо-западе, заявили,
что они не давали никаких клятв. Я  им  поверил,  потому  что  второй  орел,
которого отвоевал Германик, находился в их храме.  Вряд  ли  одному  племени
достались бы два орла, когда распределяли добычу, захваченную  после  победы
Германна над Варом.
   Затем я обратился к старшему из малых хавков:
   - Я не спрашиваю тебя, где орел и какому богу ты принес клятву. Но, может
быть, ты мне скажешь, в каком городе или деревне ты ее давал?  Если  ты  это
скажешь, я отменю приказ о твоем возвращении на родину.
   - Даже это будет нарушением клятвы, цезарь.
   И тут я прибегнул к старому приему,  о  котором  читал,  когда  занимался
историей. Однажды некий финикийский  судья,  выехавший  в  одну  деревню  на
судебное разбирательство, хотел  узнать,  где  обвиняемый  в  краже  человек
спрятал украденную им золотую чашу; судья сказал этому человеку, что верит в
его невиновность и отпустит  его  из-под  стражи.  "Пошли,  приятель,  лучше
погуляем вместе, и ты  покажешь  мне  все,  что  есть  интересного  в  вашей
деревне". Человек провел его по всем улицам, кроме одной. Судья узнал от его
соседей, что в одном из домов на этой улице живет  возлюбленная  вора.  Чашу
нашли спрятанной у нее на чердаке. Последовав примеру судьи, я сказал:
   - Ладно, я не буду настаивать.
   Затем  я  обернулся  к  другому  члену  племени,  который,  судя  по  его
тревожному и хмурому виду, разделял тайну, и спросил небрежно:
   - Скажи, в каких городах и деревнях  на  вашей  земле  воздвигнуты  храмы
германскому Геркулесу?
   Было вполне вероятно, что  орлов  посвящали  именно  этому  божеству.  Он
перечислил семь имен, и я их записал.
   - Это все? - спросил я.
   - Больше не припоминаю,- ответил он.
   Я обратился к большим хавкам.
   - Я уверен, что на такой территории, как  малая  Хавкия,  между  великими
реками Вебером и Эльбой не может быть всего семь храмов.
   - О да, цезарь,- ответили они.- Он не упомянул знаменитый храм в  Бремене
на восточном берегу Вебера.
   Вот благодаря чему я смог написать Габинию: "Я  думаю,  ты  найдешь  орла
спрятанным в каком-нибудь укромном месте в  храме  Геркулеса  в  Бремене  на
восточном  берегу  Вебера.  Не  трать  лишнего  времени  на   расправу   над
истевонами.  Пройди  сперва  сомкнутым  строем  через  их  земли   и   земли
анзибариев, вызволи орла, а жечь,  убивать  и  грабить  будете  на  обратном
пути".
   Кстати, чтобы  не  забыть,  я  хотел  рассказать  вам  еще  одну  историю
похищенной золотой чаши: могу с таким же успехом сделать это сейчас. Однажды
я пригласил на ужин  несколько  всадников  из  провинции,  и  -  представьте
только! - один из негодяев, марселец,  унес  золотую  чашу,  которая  стояла
перед ним. Я ничего ему не сказал и на следующий день снова пригласил его  к
ужину, но на этот раз перед ним поставили каменную чашу.  Это,  видимо,  его
напугало,  так  как  на  следующее  утро  золотая  чаша  была  возвращена  в
сопровождении записки, где он в чрезмерно униженных выражениях извинялся  за
то, что осмелился взять на два дня мою чашу, чтобы скопировать узор, который
привел его в восторг: он хотел увековечить память о великой чести, которую я
ему оказал своим приглашением, ставя у себя дома на  стол  подобную  чашу  с
вином до конца своих дней.
   В ответ я отправил  ему  каменную  чашу  с  просьбой  прислать  взамен  в
качестве сувенира золотую копию моей.
   Я назначил день в мае, когда должны были начаться оба похода во  главе  с
Гальбой  и  Габинием,  увеличил  численность  их  войск  за  счет  рекрутов,
набранных во Франции и Италии, до шести полков - оставив два полка оборонять
границу на Верхнем Рейне и два - на Нижнем,-  ограничил  для  каждого  число
возможных потерь убитыми  и  ранеными  до  двух  тысяч  человек  и  приказал
закончить все операции к первому июля и вернуться домой. Целью  Гальбы  было
захватить три города хаттов, построенных, когда  Германия  была  под  эгидой
Рима: Нуазиум, Гравионарий и Мелокав, которые расположены  на  одной  линии,
параллельно Рейну, примерно в ста милях в глубь страны от Майнца.
   Не буду входить в подробности. Скажу только, что обе кампании закончились
полным успехом. Гальба сжег сто пятьдесят укрепленных частоколами  деревень,
уничтожил тысячи акров посевов, убил огромное число германцев, вооруженных и
безоружных, и разграбил три указанных города к середине июня. Он взял  около
двух тысяч пленников обоего пола, в том числе  знатных  мужчин  и  женщин  в
качестве заложников, чтобы держать хаттов  в  узде.  Он  потерял  двенадцать
сотен солдат убитыми и ранеными, из которых всего  четыреста  были  римляне.
Задача Габиния была трудней, но он ее  выполнил,  потеряв  только  восемьсот
человек. Он воспользовался моим предложением, данным в последнюю минуту,  не
идти прямо на Бремен, но захватить территорию ангривариев, живущих к югу  от
малых хавков, и уже оттуда послать на Бремен летучий кавалерийский  отряд  -
вдруг удастся захватить город до того, как  хавки  сочтут  нужным  перенести
орла в другое, более безопасное хранилище. Все удалось в точности, как  было
задумано. Кавалеристы, под командой самого Габиния, нашли орла  там,  где  я
ожидал, и Габиний был так доволен своим успехом, что подтянул туда остальные
полки и прошел через всю малую Хавкию из конца в конец, сметая все на  своем
пути и сжигая один за другим деревянные капища германского  Геркулеса,  пока
не осталось ни одного. Деревни и посевы он уничтожал не так  методично,  как
Гальба, но на обратном пути сделал вполне достаточно, чтобы  истевоны  долго
его помнили, и захватил две тысячи пленных.
   Известие о спасении  орла  пришло  в  Рим  одновременно  с  известием  об
успешном захвате Гальбой хаттских городов, и сенат немедленно  присудил  мне
титул императора, от которого на этот  раз  я  не  отказался.  Я  счел,  что
заслужил  его,  найдя  местопребывание  орла,  предложив  устроить  глубокий
кавалерийский рейд и проведя подготовку обеих кампаний в полной тайне. Никто
ничего не знал о них, пока я не подписал приказ  о  том,  что  новобранцы  в
Италии и Франции должны быть под ружьем и в течение трех дней отправиться на
Рейн.
   Гальба и Габиний получили триумфальные  украшения;  я  бы  ходатайствовал
перед сенатом о триумфах, если бы походы не были всего лишь карательными. Но
я убедил сенат дать Габинию наследственное имя "хавк"  в  ознаменование  его
подвига. Орла пронесли в торжественной процессии  к  храму  Августа,  где  я
совершил жертвоприношение и поблагодарил его за божественную  помощь,  затем
посвятил ему деревянные ворота храма, где был найден орел,- Габиний  прислал
их мне в подарок. Самого орла я  Августу  посвятить  не  мог,  так  как  уже
давным-давно ему было приготовлено место рядом с  другими  двумя  спасенными
орлами в храме Марса Мстителя. Позже я отнес его туда и  исполнил  церемонию
посвящения: мое сердце было преисполнено гордости.
   Солдаты придумали куплеты о спасении третьего орла, но на этот раз вместо
того, чтобы прибавить их к старой балладе "Три печали сиятельного  Августа",
они сложили новую балладу под названием "Клавдий и  орел".  Нельзя  сказать,
чтобы она мне льстила,  но  некоторые  куплеты  мне  очень  нравятся.  Сюжет
заключается в том, что, хотя во многих отношениях я форменный дурак и  делаю
самые нелепые вещи: мешаю кашу ногой, бреюсь гребнем, отправившись  в  бани,
выпиваю масло, которым должен умащать тело, и умащаюсь  вином,  которое  мне
подают для питья,- при всем том я на редкость учен: знаю названия всех звезд
на небе, декламирую все  стихи  на  свете  и  прочитал  все  книги  во  всех
библиотеках мира. И плодом моей мудрости стало то, что лишь я  смог  сказать
римлянам, где находится орел, который пропадал столько лет и  не  давался  в
руки тем, кто хотел вернуть его в Рим. В начале  баллады  повествуется  -  в
драматических тонах -  о  том,  как  дворцовая  гвардия  провозгласила  меня
императором; я приведу три куплета, чтобы показать, что это за баллада:
   Клавдий скрылся за портьерой,
   Грат отвел ее тотчас:
   "Нас веди! - сказал он грозно.Мы готовы, дай приказ!

   Ради Августа веди нас
   В бой, на славные дела.
   Ну, смелей, ученый Клавдий!
   Надо вызволить орла!"

   Хватанул ученый Клавдий
   Жадным ртом горшок чернил:
   "А по мне - орла, сову ли:
   На обоих хватит сил".
   В начале августа, через  двадцать  дней  после  того,  как  меня  избрали
императором, Мессалина родила мне сына, и впервые  в  жизни  я  почувствовал
отцовскую гордость. К своему сыну Друзиллу, который умер лет двадцать назад,
когда ему было одиннадцать, я не испытывал  никаких  родительских  чувств  и
очень прохладно относился к моей  дочери  Антонии,  хотя  она  была  хорошим
ребенком. Происходило это потому, что брак с Ургуланиллой, матерью Друзилла,
и  с  Элией,  матерью  Антонии  (я  развелся  с  ними  обеими,  как   только
политическая ситуация предоставила мне такую возможность), был навязан  мне:
я не любил ни ту ни другую. А в Мессалину я был страстно влюблен;  я  думаю,
нашу римскую богиню Луцину, которая ведает  родами,  редко  так  обхаживали,
воссылая к ней столько молений и принося столько жертв, как это  делал  я  в
последние два месяца, когда Мессалина была на  сносях.  Это  был  прекрасный
здоровый младенец и, будучи моим единственным сыном, получил мои имена,  как
это у нас в обычае. Но я  дал  всем  понять,  что  называть  его  надо  Друз
Германик. Я знал, что  это  произведет  должное  впечатление  на  германцев.
Первый Друз Германик, чье имя  вселяло  страх  по  ту  сторону  Рейна  почти
пятьдесят лет назад, был мой отец, следующий, через двадцать пять лет -  мой
брат, я сам тоже был Друз Германик, а разве не я совсем недавно вернул в Рим
последнего орла? Пройдет четверть века, и мой маленький Германик обязательно
нас повторит - ведь все в истории повторяется -  и  перебьет  еще  несколько
десятков тысяч германцев. Германцы как шиповник на краю поля: растет он  так
быстро, что его все время надо истреблять  железом  и  огнем,  чтобы  он  не
вторгался в  чужие  владения.  Как  только  мальчику  исполнилось  несколько
месяцев и я мог взять его на руки без риска  причинить  ему  вред,  я  завел
привычку носить его по всему дворцу и показывать  солдатам,  которые  любили
его не меньше, чем я. Я напоминал им, что мальчик  был  первым  из  истинных
цезарей со времен Великого Юлия, которому дали при рождении имя Цезарь, а не
принят в этот род, как были по очереди приняты Август, Марцелл, Гай,  Луций,
Постум, Тиберий, Кастор, Нерон, Друз и Калигула. Правда, в последнем  случае
гордыня толкнула меня на неточность. Калигула,  в  отличие  от  его  братьев
Нерона и Друза, родился на несколько лет позднее, чем  его  отец,  мой  брат
Германик, был усыновлен Августом (цезарем благодаря  тому,  что  самого  его
усыновил Юлий Цезарь); так что он был настоящим  Цезарем.  Меня  спутал  тот
факт, что Тиберий (Цезарь благодаря тому, что его усыновил Август)  усыновил
Калигулу, только когда тому исполнилось двадцать три года.
   Мессалина не пожелала кормить маленького Германика грудью, хотя  я  очень
этого  хотел,  и  нашла  для  него  кормилицу.  Она  слишком  занята,  чтобы
выкармливать ребенка, сказала  она.  Но  когда  кормишь  грудью,  это  почти
наверняка предохраняет от следующей беременности, а беременность куда больше
отражается на самочувствии и мешает свободе действий, чем кормление  грудью.
Поэтому Мессалине не повезло - она вновь забеременела,  да  так  скоро,  что
между рождением Германика и нашей дочери Октавии  прошло  всего  одиннадцать
месяцев.
   В то лето был плохой урожай,  и  в  городских  житницах  оставался  такой
скудный запас, что я  перепугался  и  сократил  бесплатный  суточный  рацион
зерна, который бедные горожане считали причитающимся им по праву, до  самого
минимума. Да и это количество я умудрился выдавать лишь потому, что  покупал
или реквизировал зерно всюду, где была возможность.  Путь  к  сердцу  народа
лежит через его желудок. В середине зимы, до того, как из  Египта  и  Африки
стали привозить пшеницу (к  счастью,  там  новый  урожай  был  исключительно
хорошим), в бедных районах города не раз вспыхивали беспорядки  и  слышалась
болтовня о перевороте.
   ГЛАВА XI
   К этому времени  мои  строители  закончили  отчет,  который  я  им  велел
сделать, относительно того, возможно ли превратить Остию в безопасную зимнюю
гавань. На первый взгляд, отчет этот мог отбить всякую охоту за это браться.
Чтобы ее построить, требовалось десять лет и десять миллионов золотых. Но  я
напомнил себе, что результат нашей работы останется навеки и нам никогда  не
будет угрожать голод, во всяком случае до тех пор, пока в наших руках Египет
и Африка. Мне казалось, что это  дело  достойно  величия  и  гордости  Рима.
Прежде всего надо было вынуть грунт на большом участке земли, со всех сторон
огородить котлован бетонными подпорными стенами и лишь затем пускать воду  в
эту внутреннюю гавань. Снаружи ее будут защищать  два  уходящих  на  глубину
больших мола, построенных  с  двух  сторон  от  входа,  и  остров  между  их
оконечностями, который станет служить как волнорез,  когда  подует  западный
ветер и в устье Тибра  стремительно  покатятся  огромные  валы.  На  острове
предполагалось построить маяк, наподобие знаменитого александрийского маяка,
чтобы корабли могли безопасно войти в гавань, какой бы темной и ненастной ни
была ночь. Этот остров и оба мола должны были образовать наружную гавань.
   Когда строители принесли мне планы, они сказали:
   - Мы сделали то, что ты нам велел, цезарь,  но,  конечно,  это  потребует
огромных денег.
   Я ответил довольно резко:
   - Я  просил  о  плане  и  примерной  смете,  вы  были  так  любезны,  что
приготовили и то и другое, за это я  вам  весьма  благодарен.  Однако  я  не
нанимал вас в финансовые советчики и буду признателен, если вы оставите свое
мнение при себе.
   - Но Каллист, государственный казначей...- начал было один из них.
   Я оборвал его.
   - Да, естественно, Каллист говорил с вами. Он очень осторожен, когда речь
идет о государственных деньгах, и это  правильно.  Но  все  хорошо  в  меру.
Строительство гавани - дело величайшей важности. К тому же  я  не  удивлюсь,
если узнаю, что отбить у меня охоту заниматься  этим  вас  убедили  торговцы
зерном. Чем меньше становится зерна, тем они становятся  богаче.  Они  молят
богов о плохой погоде и жиреют на горестях бедняков.
   - О, цезарь,- добродетельно вскричали они в  один  голос,  -  неужели  ты
веришь, что мы станем брать взятки у торговцев зерном?!
   Я увидел, что мой выстрел попал в цель.
   - Я сказал "убедили", а не "подкупили".  Не  обвиняйте  себя  понапрасну.
Послушайте-ка меня. Я намерен привести свой план в  исполнение,  сколько  бы
это ни стоило, вбейте это себе в голову.  И  вот  еще  что:  это  не  займет
столько времени и не потребует столько денег, как вам, по-видимому, кажется.
Через три дня мы с вами тщательно разберемся в этом вопросе.
   По совету моего секретаря Полибия я обратился к дворцовым архивам  и  там
на самом деле  обнаружил  проект,  подготовленный  строителями  Юлия  Цезаря
девяносто лет назад с той же самой  целью.  Проект  почти  не  отличался  от
нового, но приблизительное время и стоимость оказались,  к  моему  огромному
удовольствию, куда меньше: четыре года и четыре миллиона золотых.  С  учетом
некоторого подорожания материалов и труда нашу задачу можно будет выполнить,
затратив половину той суммы, которую назвали мои строители, и  более  чем  в
два раза быстрей. В некоторых  отношениях  старый  проект  (отвергнутый  как
слишком дорогой!) был лучше нового, если не считать того, что в нем  не  был
предусмотрен остров. Я тщательно изучил  оба  плана,  сравнивая  их  по  тем
пунктам, где имелись расхождения, а затем  поехал  в  Остию,  взяв  с  собой
Вителлия, который хорошо разбирался в строительном деле, чтобы проверить, не
произошло ли каких-либо крупных перемен  на  территории  будущей  гавани  со
времени Юлия.
   Когда я встретился со строителями, я был так напичкан информацией, что им
было невозможно меня обмануть - например, занизив количество земли,  которое
сто человек могут перенести с одного места в другое за день, или  утверждая,
будто при выемке грунта придется стесать много тысяч футов твердой породы. Я
знал теперь обо всем этом почти столько же, сколько они. Я  не  говорил  им,
откуда я это знаю, пусть думают, будто я познакомился со  строительством  во
время занятий историей и мне  хватило  одной-двух  поездок  в  Остию,  чтобы
глубоко изучить всю проблему и прийти к своим выводам. Я воспользовался  тем
впечатлением, которое на них произвел,  и  сказал,  что,  если  замечу  хоть
какие-нибудь попытки  затянуть  работу  после  того,  как  она  начнется,  и
недостаточный интерес к делу, я отправлю их всех вниз, в преисподнюю,  чтобы
они построили Харону на Стиксе новый пирс. Работа в гавани  должна  начаться
немедленно. У них  будет  столько  работников,  сколько  им  надо,  хотя  бы
тридцать тысяч и тысяча десятников  из  армии  с  необходимыми  материалами,
инструментами и транспортом, но начать они должны без задержки.
   Затем я вызвал к себе Каллиста и сообщил свое решение. Когда он воздел  с
отчаянием руки и поднял к небу глаза, я сказал, чтобы  он  прекратил  ломать
комедию.
   - Но, цезарь, где нам достать деньги? - заблеял он, как овца.
   -