еловек прошли гуськом в определенное место, требуется  немалое
время, и протекло не меньше пяти часов, пока все гвардейцы перебрались через
болото; уже стало светать, но туман еще не рассеялся и они были не  видны  с
холма.
   За час до рассвета я принес жертвоприношение Марсу, затем я  и  весь  мой
штаб позавтракали  и  договорились  о  дальнейшем,  если  наши  планы  вдруг
расстроятся. Однако мы уже  знали,  что  основная  масса  гвардейцев  успела
занять исходную позицию - судя по всему, ничто не помешало их переходу через
топь,- и мы все были уверены в победе.  Геты  с  нами  не  было:  взяв  один
батальон Восьмого полка (я забыл упомянуть о нем, он был в числе приведенных
мной подкреплений), кавалерию, батавцев и слонов, он занял  позиции  в  двух
милях от лагеря по левому флангу. Моего зятя, молодого Помпея, тоже не было.
Я поручил ему командовать нубийцами  и  балеарскими  пращниками,  и  он  уже
перевел их через  Вилд-брук.  Балеарцы  несли  с  собой  мотки  веревки  для
палаток, колышки и деревянные молотки, нубийцы -  свои  барабаны  и  длинные
белые копья.
   Завтрак был прекрасный, вина мы выпили как раз в меру - достаточно, чтобы
быть довольными собой, но не  настолько,  чтобы  поступать  безрассудно,-  и
серьезное обсуждение дел часто прерывалось  шутками.  В  основном  это  были
остроты по поводу верблюдов - мы никак не могли выкинуть  их  из  головы.  Я
внес свой  вклад  в  виде  цитаты  из  письма  Ирода  Агриппы  моей  матери:
"Верблюд-это одно из семи чудес света. Он делит эту честь с  радугой,  эхом,
кукушкой, неграми, вулканом и сирокко. Но он первое и самое великое из них".
   Я отдал приказ войскам занять позиции по ту сторону Вилд-брука. Собранные
вместе трубачи протрубили сигнал, который разнесся на много миль  окрест.  В
ответ со склона холма послышались громкие крики  и  рев  боевых  рогов.  Это
неожиданно потрясло меня. Хотя я, естественно, знал, что битв не бывает  без
противника, всю эту ночь я представлял себе  нашу  битву  как  диаграмму  на
карте, где бесшумно сталкиваются квадраты и овалы:  римские  -  затушеванные
черным, британцев - оставленные белыми, оттесняя друг друга то в одну, то  в
другую сторону. Когда раздался звук труб и рогов,  мне  пришлось  претворить
схему в жизнь, я увидел за ней реальных людей, лошадей, колесницы и  слонов.
Я не спал с полуночи, и, по-видимому, мое лицо и жесты выдали, в каком я был
напряжении: Ксенофонт даже предложил, чтобы  после  завтрака  я  отдохнул  и
переправился через ручей только тогда, когда все войска  будут  на  позиции.
Словно он не понимал, как мне важно ждать их  у  переправы  в  императорских
доспехах  и  пурпурном  плаще,  приветствовать  каждый  подходивший  полк  и
смотреть, как он переправляется! Если бы  Ксенофонт  хоть  шепотом  произнес
слово "массаж", думаю, я убил бы его на месте.
   Я подъехал к ручью на спокойной старой  кобыле:  это  не  кто  иная,  как
Пенелопа, вдова экс-гражданина  Рима  и  несостоявшегося  консула  Инцитата,
который незадолго до того сломал ногу на беговой дорожке, так  что  пришлось
его прикончить. Здесь туман был еще гуще. Уже  в  пятнадцати  шагах  впереди
ничего не было видно. А какая ужасная стояла вонь от верблюдов! Возможно, вы
когда-нибудь проходили в тумане по полю, где  бродил  старый  козел.  Обычно
ветер и солнце почти уничтожают запах, но туман точно впитывает его; вы даже
представить себе не можете, какой смрад висел в воздухе. Верблюды  эти  были
самцы, которых я купил  для  представлений  в  цирке  -  верблюдихи  слишком
дороги,-  и  воняли  они  страшно.  Для  лошадей  запах  верблюда  -   самый
ненавистный из всех, но, поскольку кавалерия наша была далеко на фланге, это
нам никак не повредило,  а  Пенелопа  привыкла  в  цирке  к  любым  запахам.
Переправа  через  ручей  прошла  спокойно,  и,  несмотря  на  туман,   полки
построились на берегу в полном боевом порядке. Дисциплинированный полк может
производить весьма сложные построения  в  полной  темноте:  гвардейцы  часто
занимаются строевой подготовкой на Марсовом поле ночью.
   Я хочу, чтобы вы увидели битву глазами британцев, потому что это  поможет
вам правильнее оценить мой план атаки. Итак: лучшая их  пехота  находится  в
трех фортах, в каждом из которых спереди есть ворота для вылазок;  а  позади
идет просека через лес, к открытой местности за ним. Форты соединены  мощным
палисадом, который тянется вдоль всей подковы  лесистого  кряжа,  а  в  лесу
находится столько воинов, что нападение на палисад между фортами  ничего  не
даст. Незадолго до рассвета из  центрального  форта  через  ворота  выезжает
дивизион боевых колесниц.  Им  командует  Каттигерн,  зять  Каратака,  вождь
триновантов. Другой дивизион выезжает из форта на правом фланге (правом с их
стороны). Его возглавляет сам  Каратак.  Дивизионы  останавливаются  по  обе
стороны центрального форта. Каратак разгневан,  он  только  что  узнал,  что
триновантская пехота, стоявшая на  Вилд-бруке,  ночью  оттуда  отступила,  и
упрекает за это Каттигерна. Каттигерн в ярости. Как? Разговаривать с  ним  в
таком тоне перед всем его племенем?! Он заносчиво спрашивает Каратака, уж не
обвиняет ли он триновантов в трусости? Каратак интересуется, по какой другой
причине они могли покинуть свой пост.  Каттигерн  объясняет,  что  они  ушли
оттуда из религиозных соображений.  Их  командир  сильно  раскашлялся  из-за
тумана  и  вдруг  стал  кашлять  кровью.  Они   сочли   это   очень   плохим
предзнаменованием, уважение к нимфе ручья не позволяло им остаться.  Поэтому
они принесли жертвоприношение - двух пони вождя,- чтобы умилостивить  нимфу,
и отошли оттуда. Каратаку приходится принять объяснение, но он  не  скрывает
своего недовольства. Он еще не знает, что дозорные из  сторожевого  поста  в
сосновой роще у болота тоже оттуда убежали, но до него уже  дошли  тревожные
слухи, будто в тех  местах  явилась  сама  Царица  Цапля,  которую  никто  в
Британии не видел с легендарных времен. И тут раздаются звуки наших  труб  и
ответный рев их рогов. К Каратаку подбегают лазутчики и сообщают, что  через
ручей переправляются крупные силы противника.
   Рассвело, ясно вырисовывается лес, покрывающий кряж горного полукруга,  и
открытый склон, идущий уступами к ручью, но сам ручей и часть поляны за  ним
в трех-четырех сотнях ярдов от склона тонет в тумане. Каратак еще  не  может
сказать,  в  какую  сторону  будут  наступать  римляне.  Он  вновь  посылает
разведчиков, чтобы прояснить обстановку. Минут через двадцать  они  поспешно
возвращаются и сообщают, что римляне наконец снялись с места и  движутся  по
дороге к  центру  несколькими  сомкнутыми  колоннами.  Каратак  поворачивает
дивизион колесниц на правый  фланг  и  нетерпеливо  ждет,  когда  из  тумана
появятся первые роты римлян. К нему подбегает какой-то воин и  говорит,  что
перед самым выездом колесниц  из  тумана  доносились  глухие  удары,  словно
римляне загоняли в  землю  колышки  палаток,  а  отряд,  посланный  выяснить
причину шума, не вернулся. Каратак ответил:
   - Колышки палаток нам не страшны.
   Наконец  до  них  отчетливо  доносятся  топот  ног  и   бряцание   оружия
приближающихся римлян и подбадривающие возгласы офицеров.  В  тумане  смутно
вырисовывается ведущая рота  Двадцатого  полка.  Британцы  громкими  криками
вызывают их на бой. Каттигерн бросает свою колонну колесниц на левый  фланг.
Неожиданно римляне останавливаются, и взору  предстает  любопытное  зрелище.
Взад-вперед, то возникая из  тумана,  то  вновь  ныряя  в  него,  трусят  за
ведущими их солдатами невероятно высокие длинношеие  животные  с  горбом  на
спине,- и это как раз на том  фланге,  который  Каттигерну  надо  атаковать.
Британцы  напуганы  и  бормочут  заклинания  против  злой  силы.  Каттигерну
следовало бы бросить своих людей в  атаку,  но  он  все  еще  не  знает,  не
является ли наступление римлян ложным, так как в поле его зрения  не  больше
пятисот человек. Может быть, главная атака в каком-нибудь другом  месте.  Он
выжидает. Каратак шлет ему верхового  гонца,  приказывая  немедленно  начать
наступление. Каттигерн велит трубить атаку. И тут происходит очень  странная
вещь. Как только колонна колесниц слетает со склона вниз, туда, где в тумане
ходили невиданные  животные,  с  пони  делается  что-то  невообразимое.  Они
визжат, становятся  на  дыбы,  брыкаются,  храпят,  артачатся  -  их  нельзя
заставить тронуться с места. Ясно, что туман этот магический, недаром у него
такой непривычный пугающий запах.
   Дивизион Каттигерна в смятении, пони брыкаются  и  рвутся  из  постромок,
возничие орут и ругаются, пытаясь их успокоить,  и  тут  внезапно  раздаются
звуки труб и из тумана на них выступают два батальона Двадцатого  полка,  за
которым следуют два батальона Второго. С криком  "Германик!  Германик!"  они
забрасывают воинов градом дротиков. Каратак  тоже  начинает  атаку.  На  его
дивизион численностью в три тысячи человек чары не действуют, и  он  несется
вниз по склону к флангу остановившейся римской армии, где,  судя  по  всему,
нет бокового охранения. Но фланг этот охраняют еще более сильные  чары,  чем
зловонный туман. Колонна колесниц мчится во весь опор, и только  оказывается
за пределами досягаемости дротиков, как вдруг слышатся шесть ужасных  ударов
грома, одновременно видны шесть вспышек молнии,  по  небу  с  шумом  несутся
пылающие шарики смолы. Испуганная колонна  сворачивает  направо,  и  тут  их
осыпает туча  стрел,  со  свистом  летящих  к  ним  от  пращников-балеарцев,
поставленных позади "молний" и "грома". Возничие падают направо и налево,  и
так как вожжи туго обмотаны у них вокруг пояса, это ведет к гибели множества
колесниц.  Колонна  почти  выходит  из-под  контроля,  но  Каратак  все   же
умудряется  повернуть  ее  на  прежний  курс.  Он  стремится  атаковать  наш
арьергард, который уже ясно виден, так как легкий ветерок отогнал  туман  на
другой берег ручья. И тут происходит катастрофа. В то  время,  как  колонна,
уже нарушившая боевой порядок и слившаяся в одну хаотическую лавину,  мчится
вперед,  колесница  за  колесницей  с  грохотом  рушатся  на  землю,  словно
остановленные какой-то невидимой  силой.  Задние  колесницы  сгрудились  так
тесно, а инерция стремительного движения вниз  по  склону  так  велика,  что
никто не может остановиться  или  свернуть  в  сторону,  не  столкнувшись  с
соседями. Лавина слепо несется все дальше, и куча разбитых колесниц  впереди
становится все  выше  и  выше.  И  заглушая  треск  дерева,  стоны  и  вопли
британцев, все громче и громче  звучит  дробь  барабанов,  а  затем,  словно
ниоткуда, возникает полчище  высоких,  голых,  черных  людей,  размахивающих
белыми копьями. Они бросаются к груде разбитых колесниц, и их копья мелькают
тут и там среди упавших воинов. Они хохочут, гикают, орут во все горло, и ни
один воин не отваживается защищаться от них,  принимая  их  за  злых  духов.
Каратаку едва удается уцелеть в  этой  бойне.  Его  колесница  перевернулась
одной из первых, но самого вождя благополучно скинуло  на  землю.  Он  бежит
направо и тут же падает в  траву,  зацепившись  о  веревку,  туго  натянутую
колышками на высоте колен. В конце колонны,  где  возничими  были  белги  из
западной части  острова,  наконец  догадались,  что  происходит  впереди,  и
вовремя свернули в сторону. Пятьсот колесниц сумели избежать катастрофы. Тут
белгов окликает Каратак, и они вызволяют его из  беды.  Остальные  колесницы
потеряны, так как два батальона Четырнадцатого полка заходят с тыла,  а  два
батальона Девятого устремляются вперед на помощь нубийцам.
   Каратак ведет колесницы обратно на холм и  приказывает  командиру  белгов
двигаться на другой фланг для поддержки  Каттигерна.  Сам  он  подъезжает  к
центральному форту, так как замечает, что  ворота  для  вылазок  открыты,  и
хочет узнать почему. Он въезжает внутрь и видит,  что  гарнизон  исчез.  Тем
временем Каттигерн храбро сражается во главе отряда из спешившихся воинов  с
колесниц и тех пехотинцев, которые во множестве вышли к нему на  подмогу  из
леса. Он  ранен.  Его  дивизиона  нет.  Его  брат  возглавил  отступление  к
центральному форту, откуда можно  уйти  по  лесной  дороге.  Гарнизон  форта
последовал за ним. Двадцатый и Второй постепенно оттесняют людей  Каттигерна
назад, наступая на них сомкнутым строем. Возвратившись  к  воротам,  Каратак
слышит грохот несущихся колесниц:  это  белги,  которые  тоже  обратились  в
бегство. Он пытается их остановить, но они не желают его  слушать.  Осознав,
что битва проиграна, Каратак поворачивает свою колесницу и дважды  трубит  в
рог из слоновой кости - сигнал отступления. Он  надеется  перегнать  бегущих
воинов и собрать из них отряд на  дороге  в  Колчестер  в  нескольких  милях
отсюда. Но, выезжая из леса с его противоположной стороны, он  слышит  звуки
наших труб и видит, как к опушке подходят, справа от него, восемь батальонов
римской регулярной пехоты. Это гвардейцы. А  слева,  в  отдалении,  из  леса
появляются слоны и кавалерия и несутся к  нему.  Каратак  кричит  возничему,
чтобы тот хлестал лошадей, и ускользает.
   Каратак исчез, и битва закончилась. Гвардейцы  отрезали  воинов,  которые
пытались уйти из леса, а те, кто там еще  оставался,  оказали  очень  слабое
сопротивление. По лесной просеке был послан эскадрон кавалерии  для  захвата
правого  с  их  стороны  форта,  но  на  полпути  они  наткнулись  на  отряд
вооруженных копьеносцев; у тех хватило присутствия духа  обрезать  канаты  и
освободить нечто вроде спускной решетки,  которая  плотно  села  на  дорогу,
сделав невозможным проход. Все три просеки были  снабжены  множеством  таких
решеток, соединенных с  палисадами  по  обеим  сторонам,  но  эта  оказалась
единственной, которой они воспользовались. К тому времени, когда кавалеристы
уничтожили это препятствие, отступавшая группа британцев опустила  следующую
решетку  и  поспешила  в  форт  предупредить,  что  все  потеряно.  Гарнизон
благополучно скрылся в западном направлении. Второй форт сдался час  спустя;
к этому времени Каттигерн был серьезно  ранен  и  сопротивление  его  воинов
сломлено.
   Мы взяли восемь тысяч пленных и  насчитали  на  поле  боя  четыре  тысячи
семьсот убитых. Наши потери были незначительны; триста  восемьдесят  человек
убитыми, шестьсот ранеными, из которых лишь сто пятьдесят  не  годились  для
дальнейшей службы. Мы послали слонов  и  кавалерию  вперед,  чтобы  помешать
убежавшим снова собраться в отряды на колчестерской дороге. В Челмсфорде они
нагнали Каратака - он пытался организовать оборону реки Челмер. Одного  вида
слонов оказалось достаточно, чтобы  британцы  разбежались  во  все  стороны.
Каратак опять сумел спастись. Теперь он оставил последнюю  надежду  отстоять
Колчестер. Во главе двухсот колесниц, принадлежавших его  соплеменникам,  он
повернул на запад и исчез с театра военных  действий.  Он  решил  заручиться
заступничеством своих союзников, жителей Южного Уэльса.
   Мы собрали все трофеи:  оружие  и  обломки  колесниц,  соорудили  из  них
высокую пирамиду и сожгли в  знак  благодарности  Марсу.  В  этот  вечер  мы
разбили лагерь на дальней стороне леса. Солдаты разбрелись в поисках поживы.
Повсюду валялись золотые цепочки, украшенные эмалью латы и  шлемы.  Я  издал
приказ, строжайшие запрещающий касаться пленных женщин - сотни их  сражались
в лесу рядом с мужьями,- и трое солдат из Четырнадцатого полка были в тот же
вечер казнены за ослушание. С наступлением ночи я почувствовал реакцию после
победы и во время  общего  ужина  у  меня  начался  самый  жестокий  приступ
желудочных  колик  -  "сердечный  приступ",  как  его  называют,-  какой   я
когда-либо испытывал. Казалось, сто мечей пронзили  мое  нутро,  и  я  издал
такой вопль, что все подумали, будто меня отравили. Ксенофонт кинулся мне на
помощь и, поспешно перерезав столовым ножом завязки моих лат и бросив латы в
сторону, встал на колени и принялся двумя руками растирать мне  живот,  а  я
вопил и орал, не в силах остановиться.  Наконец  ему  удалось  совладать  со
спазмом, и он велел обернуть меня нагретыми одеялами и  отнести  в  постель,
где я провел одну из ужаснейших  ночей  в  жизни.  Однако  наша  решительная
победа оказалась для меня самым лучшим лекарством. К тому времени, когда мы,
три дня спустя, подошли к Колчестеру, я снова был в полном порядке.  Ехал  я
туда на спине слона, как индусский раджа.
   У Колчестера нас встретил авангард дружественной армии. Это  были  икены,
поднявшиеся нам на помощь в тот день, когда  они  узнали,  что  я  прибыл  в
Лондон. Объединив наши силы, мы окружили город, который мужественно защищали
старики и женщины, и взяли его штурмом. От имени Рима я  тогда  же  заключил
почетный союз с вождем икенов, царем Восточного  Кента  и  царем  Восточного
Сассекса в  знак  благодарности  за  их  помощь.  Остальную  часть  владений
Каратака я официально  объявил  римской  провинцией,  назначил  губернатором
Авла, и вскоре все мелкие царьки и вожди, включая кентских  вождей,  которые
скрывались в Вилде, по всей форме приняли на себя обязательства  подчиняться
Риму и платить ему дань. После чего я решил, что выполнил все, ради чего  мы
пришли в Британию. Я попрощался с Авлом и его армией и вернулся в Ричборо  с
гвардией, слонами и пятьюстами добровольцами, которые отплыли вместе со мной
из Остии, но прибыли сюда слишком поздно, чтобы участвовать в  сражении.  Мы
сели  на  наши  транспортные  суда  и  пересекли   пролив   без   каких-либо
происшествий. Я провел в Британии всего-навсего шестнадцать дней.
   Сожалел я об одном, хотя мне следовало благодарить судьбу. Во время битвы
я был все время с Девятым полком и,  когда  два  их  батальона  кинулись  на
помощь нубийцам, я, ощутив прилив храбрости, очертя голову поскакал  вперед,
чтобы,  перегнав  их,  поскорей  присоединиться  к  драке.  Однако  тут   же
передумал: я не  хотел  быть  среди  нубийцев,  которые  в  пылу  боя  часто
принимают своих за чужих. Я повернул Пенелопу и придержал ее у фланга. И тут
я увидел вождя британцев, бежавшего к  лесу  между  мной  и  грудой  ломаных
колесниц с брыкающимися пони. Я вытащил меч  и  пришпорил  кобылу.  Я  почти
настиг его, когда заметил большой отряд колесниц, и был вынужден повернуть и
ускакать обратно.  Я  знаю  теперь,  что  вождь  этот  был  Каратак.  Только
подумать, что какие-то несколько секунд лишили меня возможности  вступить  с
ним в поединок! Поскольку я был верхом и  вооружен,  а  он  -  был  пеший  и
безоружный, скорей всего мне посчастливилось бы его убить. А если так,  меня
ждала  бы  бессмертная  слава!  За  всю  нашу  историю  только  два  римских
полководца убили вражеского военачальника в  единоборстве  и  сняли  с  него
оружие.
   ГЛАВА XXI
   Для того, чтобы римскому генералу был дан полный  триумф  за  победу  над
врагами  его  родины,  он  должен  удовлетворять  определенным  требованиям,
существующим со стародавних времен. Прежде всего,  он  должен  иметь  звание
консула  или  судьи  первого  ранга  и  быть  официальным  главнокомандующим
военными силами, одержавшими победу, а  не  просто  исполняющим  обязанности
командира или его заместителем, и в качестве  главнокомандующего  он  должен
лично принести перед битвой жертвы богам и узнать, каковы  предзнаменования.
Затем сражаться он должен против иноземного врага,  а  не  против  бунтующих
граждан своего отечества, и целью войны должен быть захват  новых  земель  и
установление  там  римского  господства,  а  не   возврат   бывших   римских
территорий. Далее, он должен полностью разбить врага в генеральном сражении,
которое окончит кампанию, и должен убить не  менее  пяти  тысяч  человек,  а
потери римлян должны быть сравнительно невелики. И последнее  -  победа  его
должна быть настолько полной, чтобы он мог отвести свои победоносные  войска
с завоеванных земель без ущерба для дела  и  вернуться  с  ними  в  Рим  дл