церемонии,  само  собой.  Мы  войдем  в  брачную
опочивальню и тут же покинем ее через другую дверь. Неплохая мысль верно?
   Я подумал: что-то в этом есть, но, разумеется, выйти ей надо за  человека
знатного, из хорошего рода, не то это произведет плохое впечатление.  Сперва
я предложил Вителлия, но Мессалина с улыбкой сказала, что Вителлий так нежно
к ней относится, что будет жестоко выйти за него замуж и  не  позволить  ему
провести с ней хоть бы одну ночь. К тому же, как насчет предсказания?  Я  же
не хочу обрекать его на насильственную смерть, верно?
   Мы принялись обсуждать  различные  кандидатуры,  чтобы  выбрать  для  нее
самого подходящего мужа. Единственный, на ком мы сошлись, был Силий,  консул
этого года, сын того Силия, генерала моего брата Германика, которого Тиберий
обвинил в государственной измене и вынудил покончить жизнь самоубийством.  Я
недолюбливал его, так как он возглавлял в сенате оппозицию против моих  мер,
направленных  на  расширение  льгот  и  привилегий,  предоставляемых   нашим
союзникам, и вел себя по отношению ко мне довольно нагло.  После  моей  речи
относительно римского гражданства его попросили высказать  свое  мнение.  Не
странно ли, сказал Силий, что наши старинные союзники, благородные и славные
греческие города в Ликии, лишены свободы (за пять лет до того я аннексировал
территорию  Ликии  из-за  бесконечных  политических  беспорядков,  а   также
соседний с этой областью остров Родос, где местные жители  посадили  на  кол
несколько римских граждан), а кельтские варвары с севера  получают  права  и
привилегии, которые гарантируются римским гражданством.  Я  ответил  на  это
возражение - единственное, которое было  выдвинуто  -  как  можно  любезней.
Начал я так:
   - Кто  спорит,  длинен  путь  от  знаменитой  Ликии,  от  Пышноструистого
Ксанфа19,
   где, по словам поэта Горация, песню которого мы с вами слышали в  прошлом
году во время Секулярных игр,
   Кудри омывает Аполлон,
   до Франции и огромной и темной реки Роны... огромной темной реки  Роны...
о которой нет никаких упоминаний в классических легендах,  если  не  считать
сомнительного посещения этой реки Гераклом во время исполнения его  десятого
подвига - похищения быков Гериона. Однако я не думаю...
   Тут  меня  прервал  смех,  из   еле   слышного   ставший   оглушительным.
Оказывается, когда я сказал во второй раз  "огромной  темной  реки  Роны"  и
приостановился на миг в поисках подходящих слов, Силий  произнес  достаточно
громко, чтобы всем было слышно-но, так как  сидел  он  от  меня  со  стороны
глухого уха, сам я его слов не разобрал: "Да,  огромной  темной  реки  Роны,
где, если историки не лгут,
   Кудри омывает Клавдий",намек на тот случай, когда по приказу  Калигулы  я
был скинут с перил моста  и  чуть  не  утонул.  Можете  представить,  как  я
рассердился, узнав от Нарцисса причину смеха. Я не возражаю против дружеских
шуточек в своей компании за обеденным столом или в банях, тем более -  пусть
даже шутка будет не совсем пристойной - во время сатурналий (между прочим, я
вернул этому празднику пятый день, отобранный Калигулой), но мне и в  голову
бы не пришло потешаться над кем-нибудь в  сенате,  чтобы  вызвать  злорадный
смех, и то, что это сделал  консул,  да  еще  на  мой  счет,  к  тому  же  в
присутствии группы видных французов, которых я пригласил на  это  заседание,
вызвало у меня гнев. Я вскричал:
   - Сиятельные отцы, я позвал вас сюда, чтобы вы высказали свой  взгляд  на
мое предложение, но по тому гвалту, который вы подняли, можно подумать,  что
мы не в сенате, а в самом  дешевом  борделе.  Прошу  соблюдать  тишину.  Что
подумают о нас эти господа из Франции?
   Шум немедленно прекратился. Так бывает всегда, стоит им  увидеть,  что  я
действительно сержусь.
   Мессалина сказала, что с удовольствием выйдет за Силия, и не только из-за
его грубости по отношению ко мне, это, безусловно,  заслуживает  астрального
отмщения, но и потому, что, судя по взглядам, которые  он  на  нее  бросает,
грубость его была вызвана ревностью, так как  он  страстно  в  нее  влюблен.
Какая самонадеянность, какая наглость! Но она  накажет  его  по  заслугам  -
объявит, что развелась со мной и готова стать его женой, а  затем,  в  самый
последний момент, сообщит, что их брак - одна проформа.
   Так что мы остановились на Силии, и в тот же день  я  подписал  документ,
разрывающий наши супружеские  узы  и  разрешающий  Мессалине  вернуться  под
родительский кров. Мы обменялись с ней множеством  шуток  по  этому  поводу.
Мессалина разыграла сцену раскаяния, умоляла меня о прощении и, упав  передо
мной на колени, просила разрешить ей остаться. Она со слезами обняла  детей,
которые не понимали, в чем дело.
   -  Неужели  эти  милые  крошки  должны  страдать  за  грехи   матери,   о
жестокосердный человек?
   Я ответил,  что  ее  грехи  непростительны:  она  слишком  умна,  слишком
прекрасна и слишком трудолюбива, чтобы оставаться со мной хотя  бы  на  час.
Она - недосягаемый образец для всех остальных жен  и  делает  меня  объектом
всеобщей зависти.
   Мессалина шепнула мне на ухо:
   - Если я проберусь во дворец ночью на следующей неделе и  изменю  тебе  с
тобой, ты отправишь меня в изгнание? У меня может появиться соблазн.
   - Обязательно отправлю. И себя тоже. Куда мы поедем? Я бы хотел  побывать
в Александрии. Говорят, для изгнанников это идеальное место.
   - И детей возьмем. Им там понравится.
   - Для детей там неподходящий климат. Боюсь, им придется остаться здесь  с
твоей матерью.
   - Мать не умеет воспитывать детей: посмотри  только,  как  она  воспитала
меня! Если ты не возьмешь детей, я не приду сюда, чтобы нарушить супружескую
верность.
   - Тогда я женюсь на Лоллии Паулине, тебе назло.
   - А я тогда убью Лоллию Паулину. Пошлю ей в подарок отравленные  пирожки,
как Калигула посылал тем людям, кто оставлял ему деньги по завещанию.
   - Ну что ж, вот твои документы о расторжении брака под  моей  подписью  и
печатью,  потаскушка.  Теперь  ты  снова  имеешь  все  права  и   привилегии
незамужней женщины.
   - Поцелуй меня, Клавдий, на прощанье.
   -  Ты  напомнила  мне  знаменитую  прощальную  сцену  между  Гектором   и
Андромахой в шестой книге "Илиады":
   ...и пошла Андромаха безмолвная к дому,
   Часто назад озираясь, слезы ручьем проливая.
   Скоро достигла она устроением славного дома
   Гектора мужегубителя; в околе служительниц многих,
   Собранных вместе, пошла и к плачу их всех возбудила...20
   Не торопись сообщать всем о нашем разводе. Ты -  плохая  актриса,  прежде
чем уходить со сцены, возьми несколько уроков у Мнестера.
   - А я теперь сама себе хозяйка. Не поостережешься, выйду за Мнестера.
   Силий считался самым красивым мужчиной среди римской знати,  и  Мессалина
уже давно была от него без ума. Но он оказался отнюдь не легкой  жертвой  ее
страсти. Во-первых, он был добродетельный человек, во всяком случае гордился
своей добродетелью, во-вторых, был женат на знатной римлянке из рода Силана,
сестре первой жены Калигулы, и наконец, хотя физически  Мессалина  была  для
него в высшей степени привлекательна, он знал, что она  без  разбора  дарует
свои милости патрициям, простолюдинам, гладиаторам, актерам и гвардейцам - в
этом списке был даже один из парфянских послов - и не считал за особую честь
получить приглашение в их компанию. Поэтому Мессалине приходилось  прибегать
к разным уловкам, чтобы поймать  свою  рыбку  на  удочку.  Первая  трудность
заключалась в том, как убедить Силия прийти к ней. Мессалина  несколько  раз
приглашала его, но он отказывался под тем или иным предлогом. В конце концов
ей удалось добиться своего, но лишь путем  сговора  с  командиром  городской
стражи, ее бывшим любовником, который пригласил Силия  к  себе  на  ужин,  а
когда тот пришел, провел его в комнату, где за столом с двумя приборами  его
ждала Мессалина. Раз уж  он  там  оказался,  уйти  было  не  так  просто,  а
Мессалина не заикнулась о своей любви  и  принялась  толковать  о  политике.
Умно, ничего не скажешь! Она напомнила Силию об убитом отце и  спросила,  не
тяжело ли ему видеть, как племянник убийцы,  еще  более  кровожадный  тиран,
затягивает ярмо рабства все  тесней  и  тесней  на  шее  некогда  свободного
народа. (Речь шла обо мне, если вы сами меня  не  узнали.)  Затем  Мессалина
сказала ему, что ее жизнь в опасности, так  как  она  беспрестанно  упрекает
меня за то, что я не возродил республику, и за  жестокие  убийства  невинных
людей. Она сказала также, что я пренебрегаю ее  красотой  и  предпочитаю  ей
простых служанок и дешевых проституток, и лишь в отместку за это  небрежение
она  изменяет  мне:  ее  неразборчивость   вызвана   крайним   отчаянием   и
одиночеством. Он, Силий, единственный из всех, кого  она  знает,  достаточно
добродетелен и храбр, чтобы помочь осуществить задачу,  которой  она  решила
посвятить свою жизнь - возродить республику.  Пусть  он  простит  ее  за  ту
невинную хитрость, к которой она прибегла, чтобы заманить его сюда.
   Откровенно говоря, я не могу винить Силия за то, что он  позволил  ввести
себя в обман; Мессалина каждый день обманывала меня в течение девяти лет. Не
забывайте, как она была хороша, да и к тому же,  я  полагаю,  она  подмешала
что-то в его вино. Естественно, Силий принялся ее  утешать,  и  прежде,  чем
успел сообразить, что происходит, они уже  лежали  в  объятиях  друг  друга,
перемежая слова "люблю"  и  "свобода"  с  поцелуями  и  вздохами.  Мессалина
сказала, что только теперь она поняла значение слова  "любовь";  он  клялся,
что с ее помощью он при самой первой возможности восстановит  республику,  а
она клялась быть верной ему до гробовой доски, если он разведется  с  женой,
которая, как ей, Мессалине, известно, ему изменяет, к тому  же  бесплодна  -
неужели Силий позволит, чтобы  род  его  прервался?  И  так  далее,  и  тому
подобное. Рыбка проглотила наживку, и теперь Мессалина вываживала ее,  чтобы
крепче подцепить на крючок.
   Но Силий был не только добродетелен, но и осторожен  и  не  чувствовал  в
себе достаточно сил организовать вооруженное восстание. С женой он развелся,
но, по зрелом размышлении, сказал Мессалине, что  лучше  подождать,  пока  я
умру, а уж потом возрождать республику. Тогда он женится  на  ней,  усыновит
Британика, после чего Рим и армия будут  смотреть  на  него  как  на  своего
естественного предводителя.
   Мессалина  увидела,  что  ей  придется  действовать  самой.  Поэтому  она
провернула со мной трюк с Барбиллом, как я  вам  уже  описал,  ничего  (если
верить словам Силия) не сообщив ему о разводе, пока  однажды  не  явилась  к
нему с полученным от меня документом и, не  объясняя,  как  ей  удалось  его
заполучить, радостно заявила, что теперь они могут пожениться и жить потом в
свое  удовольствие,  но  он  не  должен  никому  говорить  об  этом  без  ее
разрешения.
   Весь Рим был поражен, узнав о разводе,  в  особенности  потому,  что  это
никак не отразилось на моем отношении к Мессалине: когда  она  приходила  во
дворец заниматься своей  административной  работой,  я  обращался  к  ней  с
прежней, если не большей, уважительностью. Но каждый  день  она  открыто,  в
сопровождении целой свиты прислужников, посещала Силия в его доме.  Когда  я
намекнул, что дело заходит слишком далеко, Мессалина сказала, что  уговорить
Силия жениться на ней оказалось не так-то просто.
   - Боюсь, он подозревает, что  тут  кроется  какая-то  ловушка;  он  очень
сдержан и любезен, но в глубине души  кипит  от  страсти,  дрянь  этакая!  -
сказала она.
   Спустя несколько дней Мессалина  радостно  сообщила,  что  Силий  наконец
согласился и они поженятся десятого сентября. Она попросила  меня  совершить
обряд бракосочетания в качестве великого понтифика и поглядеть  на  всю  эту
потеху.
   - Ну не забавно ли будет видеть его лицо, когда он  поймет,  что  надежды
его обмануты и его обвели вокруг пальца?
   К этому времени я уже сожалел  о  нашей  затее,  особенно  о  той  шутке,
которую мы намеревались сыграть с Силием, хотя  он  снова  оскорбил  меня  в
сенате, грубо прервав мою речь.  Не  следовало  мне  принимать  предсказание
всерьез, думал я. И все лишь  потому,  что  я  не  совсем  проснулся,  когда
Мессалина мне о нем рассказала. А если мне  действительно  была  предсказана
насильственная смерть, как можно ее избежать мнимым браком? Я вспомнил,  что
брачный союз не признается законным, пока отношения супругов не осуществлены
физически. Я попытался уговорить Мессалину бросить всю  эту  затею,  но  она
заявила, что я просто ревную к Силию, теряю чувство юмора и  делаюсь  глупым
старым педантом, который  портит  всем  настроение.  Больше  я  об  этом  не
заговаривал.
   Утром пятого сентября я отправился в Остию, чтобы освятить большое  новое
зернохранилище. Я сказал Мессалине, что вернусь только  на  следующее  утро.
Она выразила желание поехать со мной, и я приказал подать нам коляску; но  в
последний момент у нее как всегда разболелась голова и  она  была  вынуждена
остаться. Это обмануло мои надежды, но планы менять было поздно, поскольку в
Остии меня уже ожидали местные власти и я обещал принести жертвоприношения в
храме Августа: с тех самых пор,  как  я  вышел  из  себя,  рассердившись  на
жителей Остии за то, что они не приняли меня должным  образом,  я  тщательно
следил за тем, чтобы не оскорбить их чувств.
   Вскоре после полудня, когда я направлялся в  храм  для  жертвоприношения,
Эвод,  один  из  моих  вольноотпущенников,  протянул  мне  записку.  В   его
обязанности входило избавлять меня от лишних прошений. Все бумаги подавались
ему, и если он считал ту или иную из них бессмысленной, незначительной и  не
заслуживающей моего внимания, меня ими не  беспокоили.  Просто  удивительно,
какую кучу глупостей пишут люди в прошениях. Эвод сказал:
   - Прости, цезарь, но я тут ничего не понимаю. Мне передала  это  какая-то
женщина. Ты не откажешься взять на себя труд прочитать записку?
   К моему удивлению, записка была написана  по-этрусски  -  вымерший  язык,
которым владели четыре-пять человек, не больше. Она гласила:  "Риму  и  тебе
самому угрожает большая опасность. Немедленно приходи ко мне.  Не  теряй  ни
минуты". Это поразило и напугало меня. Почему по-этрусски? К кому "ко  мне"?
Какая опасность? Прошло минуты две, прежде чем я догадался. Конечно же,  это
писала Кальпурния, та девушка, вы ее помните, которая жила со мной  до  моей
женитьбы на Мессалине; я для забавы выучил ее этрусскому в то  время,  когда
работал над историей Этрурии. Возможно, она писала  по-этрусски  не  только,
чтобы никто, кроме меня, не  мог  прочесть  записку,  но  и  чтобы  я  сразу
догадался, от кого она. Я спросил Эвода:
   - Ты видел эту женщину?
   Он сказал, что по обличью она - египтянка, и очень хороша собой, хотя  на
лбу у нее оспины. Я тут же узнал Клеопатру, подругу Кальпурнии,  делившую  с
ней кров.
   Я договорился быть в доках сразу же после  жертвоприношения,  и  отложить
встречу было бы по меньшей мере неприлично; все подумали бы, что мне  важней
навестить двух проституток, чем заняться имперскими делами. Однако  я  знал,
что Кальпурния не  из  тех,  кто  будет  писать  по  пустякам,  и  во  время
жертвоприношения решил повидаться с ней, чего бы мне это  ни  стоило.  Может
быть, притвориться больным? К счастью, Божественный  Август  пришел  мне  на
помощь: внутренности овна, которого я принес ему  в  жертву,  не  предвещали
ничего хорошего. Я еще не видел, чтобы у такого прекрасного на вид животного
все внутри  напоминало  гнилой  сыр.  Было  ясно,  что  в  этот  день  любое
государственное дело, а тем более столь  серьезное,  как  освящение  нового,
величайшего в мире зернохранилища, просто  невозможно.  Поэтому  я  попросил
позволить мне перенести церемонию на завтра, и все согласились  с  тем,  что
это самое правильное решение. Я отправился к себе на виллу, сказав, что буду
отдыхать до вечера, но с удовольствием приду на пир, куда я  был  приглашен,
если он не будет носить официальный характер. Затем велел подать  портшез  к
задним дверям виллы, и скоро меня уже  несли  за  задернутыми  занавесями  к
нарядному домику Кальпурнии на холме в пригороде Остии.
   Кальпурния приветствовала меня с таким тревожным и горестным  выражением,
что я сразу понял: случилось что-то действительно серьезное.
   - Говори сразу,- сказал я.- В чем дело?
   Кальпурния разрыдалась. Я ни разу не видел ее плачущей, если  не  считать
той ночи, когда по приказу Калигулы меня увели во дворец и она думала, что я
иду на казнь. Она была выдержанная девушка, не манерничала, не ломалась, как
обычная проститутка, и была, как говорится, "надежней римского меча".
   - Ты обещаешь, что выслушаешь меня? Да нет, ты мне не поверишь. Ты велишь
меня выпороть и вздернуть на дыбу. Я и сама  не  хочу  ничего  говорить.  Но
никто не осмеливается на  это,  значит,  должна  я.  Я  обещала  Нарциссу  и
Палланту. Они были мне хорошими друзьями в прежние дни, когда мы бедствовали
все вместе. Они сказали, ты не поверишь им, и  никому  другому  тоже,  но  я
сказала, я думаю, мне ты поверишь, ведь однажды, когда  ты  был  в  беде,  я
доказала свою дружбу. Разве я не отдала тебе все свои  сбережения?  Разве  я
была когда-нибудь жадной, или ревнивой, или нечестной по отношению к тебе?
   - Кальпурния, за всю свою жизнь я знал всего трех безупречных женщин, и я
назову их тебе. Одна -  это  Киприда,  еврейская  царица,  другая  -  старая
Брисеида, служанка моей матери, и третья - ты. А теперь скажи  мне  то,  что
хочешь сказать.
   - Ты не включил в это число Мессалину.
   -  Само  собой  разумеется,  что  она  в  него  входит.  Хорошо,   четыре
безупречные женщины. И я не думаю, что наношу ей оскорбление, ставя рядом  с
восточной царицей, вольноотпущенницей-гречанкой и проституткой из Падуи.  Та
безупречность, о которой я говорю, не является прерогативой...
   - Если ты включаешь в список Мессалину, вычеркни из него меня,-  прервала
она меня, тяжело переводя дыхание.
   - Скромничаешь, Кальпурния. Не нужно. Я сказал то, что думал.
   - Нет, скромность тут ни при чем.
   - Тогда я не понимаю.
   - Мне тяжко причинять  тебе  страдание,  Клавдий,-  медленно  проговорила
Кальпурния; было видно, что каждое слово дается ей с трудом.-  Но  это  я  и
хотела сказать. Если бы Киприда была типичной восточной царицей, да  еще  из
рода Ирода - жестокой, честолюбивой, порочной и неразборчивой в средствах, а
Брисеида была типичной служанкой - нечистой на руку, ленивой, подлой, хорошо
умеющей заметать следы, если бы твоя Кальпурния была типичной проституткой -
тщеславной, похотливой, жадной, без каких-либо сдерживающих моральных правил
- и использовала свою красоту для того, чтобы подчинять мужчин своей воле  и
губить их... если бы ты составил список самых худших женщин из всех, кого ты
знал, и выбрал нас в качестве удобного примера...
   - Что тогда? К чему ты ведешь? Ты говоришь так медленно.
   - Тогда, Клавдий, ты по праву мог  бы  присоединить  к  нам  Мессалину  и
сказать, что это само собой разумеется.
   - Кто из нас сошел с ума? Я или ты?
   - Только не я.
   - Тогда объяснись. Что ты имеешь  в  виду?  Чем  провинилась  моя  бедная
Мессалина, что ты вдруг набросилась на нее с такой яростью?  Все  это  очень
странно. Боюсь, Кальпурния, что нашей дружбе настал конец.
   - Ты выехал утром из города в семь часов, да?
   - Да. Что из того?
   - Я выехала в десять. Мы с Клеопатрой ездили за  покупками.  И  я  видела
свадьбу. Странное время для свадьбы, не так ли? Ну и веселились они.  Все  -
пьяные в дым. Там было на что посмотреть. Весь  дворец  украшен  виноградной
лозой, плющом и огромными виноградными гроздьями,  всюду  бочки  с  вином  и
давильные прессы. Праздник сбора винограда - так это было задумано.
   - Какая свадьба? Говори дело.
   - Свадьба Мессалины и Силия. Тебя разве не пригласили? Мессалина  пляс