довольствие  доставила
ему их вчерашняя игра, он не встречал еще  человека,  который  умел  бы  так
красиво проигрывать. Отец, писал Август, всегда со смехом проклинает судьбу,
если у него выпадет "собака", но когда противник делает верный  бросок,  так
доволен, словно повезло ему самому.
   "Честное слово, дорогой друг, выигрывать у тебя - одно наслаждение, а это
- высшая похвала, с какой я могу отозваться о человеке,  так  как  обычно  я
терпеть не могу выигрывать, потому что при этом я невольно заглядываю в души
моих так называемых добрых друзей.  Почти  все  они,  за  исключением  самых
верных, злятся, когда мне  проигрывают,  ведь  я  -  император  и,  как  они
полагают, несметно богат. Разве справедливо со стороны богов  давать  лишнее
тому, у кого и так всего полно? Поэтому я прибегаю к хитрости - возможно, ты
и сам это заметил,- после каждой игры я ошибаюсь при подсчете очков. То беру
меньше, чем выиграл, то плачу больше, чем проиграл, и почти ни у кого, кроме
тебя, не хватает честности указать мне на ошибку".  (Я  бы  с  удовольствием
процитировал следующий абзац, где говорилось о том,  как  непорядочно  ведет
себя при игре Тиберий, но, естественно, не мог этого сделать.)
   Начал я эту книгу с  шуточного  -  хотя  вполне  серьезного  по  форме  -
исследования того, насколько древней является игра в кости,  подкрепляя  его
цитатами из  несуществующих  авторов  и  описывая  различные  фантастические
способы метания костей. Но основным, разумеется, был  вопрос  о  выигрыше  и
проигрыше, трактат так и назывался: "Как выиграть  в  кости".  В  еще  одном
письме Август писал, что  чем  больше  он  пытается  проиграть,  тем  больше
выигрывает и, даже обсчитывая сам себя  при  расчетах,  редко  встает  из-за
стола  беднее,  чем  садятся  за  него.  Я  процитировал  в  противовес  ему
утверждение, приписываемое Поллионом  моему  деду  Антонию,  смысл  которого
заключался в том, что чем больше он пытается выиграть в  кости,  тем  больше
проигрывает. Сведя эти высказывания воедино, я вывел основной закон игры,  а
именно: боги помогают выиграть тому, кто меньше к этому стремится (разве что
они еще раньше затаили против  этого  человека  зло),  поэтому  единственный
способ выиграть в кости - это выработать у себя искреннее желание проиграть.
Написанная тяжеловесным языком,  пародирующим  ненавистного  мне  Катона,  и
аргументированная парадоксами, это была,  право,  очень  смешная  книжка.  Я
привел в ней старую пословицу, где вам обещают давать тысячу золотых  всякий
раз, когда вы встретите незнакомца верхом  на  пегом  муле,  но  только  при
условии, что вы не будете думать о хвосте мула, пока не  получите  денег.  Я
надеялся, что этот трактат вызовет одобрение людей, которые  считали,  будто
мои исторические работы неудобоваримы. Но нет. Никто не догадался, что он  -
юмористический. Я не сразу сообразил, что старики, выросшие на произведениях
Катона, вряд ли оценят  пародию  на  их  любимого  автора,  а  молодежь,  не
знакомая с его  произведениями,  просто  не  догадается,  что  это  пародия.
Поэтому книгу сочли исключительно скучной и  глупой,  написанной  вымученным
стилем на полном серьезе и неопровержимо  доказывающей  мое  всем  известное
слабоумие.
   Но  я  позволил  себе  весьма   несвоевременное   отступление,   заставив
Германика, так сказать, ждать своих денег, в то время как я пишу трактат  об
игре в кости. Будь старый Афинодор жив, он бы сурово меня за это отчитал.
   ГЛАВА XVI
   В Бонне Германика  встретила  депутация  сенаторов,  посланная  Тиберием.
Истинной их целью было выяснить, преувеличивает Германик серьезность  мятежа
или преуменьшает ее. Они привезли также приватное письмо Тиберия, в  котором
он одобрял обещания  сделанные  Германиком  от  его  имени,  кроме  обещания
удвоить отказанные Августом  деньги,  так  как  теперь,  мол,  это  придется
пообещать всей армии, а не  только  германским  полкам.  Тиберий  поздравлял
Германика с  успехом  его  военной  хитрости,  но  сожалел  о  необходимости
прибегнуть к подлогу. И добавлял, что выполнит ли он эти обещания -  зависит
от самих солдат (значило это вовсе не то, как понял  Германик,  что  Тиберий
сдержит слово, если  они  вернутся  к  повиновению,  а  как  раз  наоборот).
Германик тут же написал Тиберию  ответ,  где  просил  прощения  за  излишние
траты, связанные с удвоением суммы, завещанной солдатам, и объяснял, что эти
деньги выплачиваются из его собственного кармана (но солдаты ничего об  этом
не знают и считают своим благодетелем Тиберия) и  что  в  поддельном  письме
говорилось яснее ясного: двойную сумму получают только германские полки  как
награду за недавние победы за Рейном. Что касается  остальных  обещаний,  то
ветераны, прослужившие двадцать лет, уже отпущены и остаются в  рядах  армии
лишь до тех пор, пока не прибудут дарственные деньги.
   Германику нелегко было погасить долговое обязательство на поместье, и  он
попросил меня в письме подождать, пока он сможет отдать  мне  мои  пятьдесят
тысяч. Деньги эти - подарок, ответил я, и я горжусь, что смог  его  сделать.
Но вернемся к ходу событий. Когда сенатская депутация прибыла  в  Бонн,  там
уже стояли на зимних квартирах два полка. Во время  пути  сюда  во  главе  с
командиром они являли собой позорное зрелище:  рядом  со  знаменами  солдаты
несли привязанные к длинным  шестам  мешки  с  деньгами.  Другие  два  полка
отказались покинуть летний лагерь, пока им полностью не  выплатят  все,  что
положено по завещанию. Те полки, Первый и Двадцатый, что находились в Бонне,
заподозрили, будто депутацию послали, чтобы отменить сделанные им уступки, и
снова начали бесчинствовать. Часть из  них  была  за  то,  чтобы  немедленно
отправиться в свое новое царство. И вот в полночь в комнаты Германика, где в
запертом ковчеге хранился орел Двадцатого полка,  вломилась  группа  солдат;
они стащили Германика с постели, сдернули у него с  шеи  золотую  цепочку  с
ключами от ковчега, отперли его и забрали свое знамя. В то время как солдаты
шумной толпой шли по улице, призывая товарищей  "следовать  за  орлом",  они
встретили сенаторов - членов депутации, которые услышали крики и побежали на
защиту Германика. Солдаты с проклятиями обнажили мечи. Сенаторы повернули  и
кинулись в штаб-квартиру Первого  полка  под  прикрытие  полкового  знамени.
Преследователи обезумели от ярости и вина,  и  если  бы  знаменосец  не  был
храбрым человеком и не владел так хорошо мечом, главе депутации проломили бы
череп - злодейство, за которое полку не было бы прошения и которое послужило
бы сигналом для гражданской войны по всей стране.
   Беспорядки  продолжались  всю  ночь,  но,   к   счастью,   обошлось   без
кровопролития, если  не  считать  крови,  пролитой  в  пьяных  драках  между
соперничающими ротами. Когда наступил  рассвет,  Германик  приказал  трубачу
играть сбор и взошел на трибунал,  взяв  с  собой  сенатора,  возглавлявшего
депутацию. Солдаты роптали: совесть их была нечиста, и оттого они еще больше
злобились, но смелость Германика смирила их. Германик встал, призвал всех  к
молчанию и вдруг широко зевнул. Прикрыв рот ладонью, он  попросил  прощения,
сказав, что плохо спал эту ночь из-за  мышиной  возни  под  полом.  Солдатам
понравилась шутка, и они рассмеялись. Но Германик не присоединился к ним:
   - Благодарение богам, что наступил рассвет. У  меня  еще  не  было  такой
ужасной ночи. Мне даже приснилось, что орел Двадцатого полка куда-то улетел.
Какое счастье видеть его сейчас в строю. По лагерю  реяли  духи  разрушения,
присланные сюда, надо думать, каким-то божеством, которое мы оскорбили.  Вас
охватило безумие, и лишь чудо помешало вам совершить  преступление,  равного
которому нет в истории Рима,- без  всякой  причины  убить  посланца  родного
города: счастье, что он нашел убежище от ваших мечей  у  ваших  же  полковых
богов.
   Затем  Германик  объяснил,  что  депутация  прибыла  лишь  затем,   чтобы
подтвердить обещания Тиберия от имени сената и проверить,  добросовестно  ли
он, Германик, их выполняет.
   - Так как насчет этого? Где остальные отказанные нам  деньги?  -  крикнул
кто-то; остальные подхватили его крик: - Наши деньги! Наши деньги!
   По счастливой случайности  в  этот  самый  момент  показались  фургоны  с
деньгами под охраной отряда верховых из вспомогательных войск - они как  раз
въезжали в лагерь. Германик воспользовался этим обстоятельством  и  поспешно
отправил сенаторов обратно в Рим в сопровождении  того  же  вспомогательного
отряда, затем стал наблюдать за раздачей денег; кое-кто  из  солдат  пытался
силой захватить мешки, предназначенные для других полков, и Германику лишь с
трудом удалось им помешать.
   К полудню беспорядки еще усилились; столько золота в солдатских кошельках
могло привести лишь к  безудержному  пьянству  и  отчаянной  игре  в  кости.
Германик решил, что  Агриппине,  на  этот  раз  сопровождавшей  его,  опасно
оставаться в лагере. Она снова была беременна, и хотя  старшие  ее  сыновья,
мои племянники Нерон и Друз, находились в Риме и жили вместе со мной и  моей
матерью, маленький Гай  был  с  нею.  Солдаты  считали,  что  этот  красивый
мальчуган приносит им счастье, он был их талисман; кто-то  сделал  для  него
маленькие солдатские доспехи, включая оловянный нагрудник, меч, шлем и  щит.
Все его баловали. Когда мать надевала ему  обычное  платье  и  сандалии,  он
принимался плакать и просить, чтобы ему дали меч и сапожки: он хочет пойти в
палатки к солдатам. Поэтому он получил  прозвище  "Калигула",  что  означает
"Сапожок".
   Германик настаивал на том, чтобы  Агриппина  покинула  лагерь,  хотя  она
клялась, что ничего не боится и предпочитает умереть  вместе  с  ним,  а  не
ждать в безопасном месте вестей о том, что он убит мятежниками. Но  Германик
спросил,  не  думает  ли  она,  что  Ливия  будет  хорошей  матерью  для  их
осиротевших детей? Это решило дело и заставило Агриппину  поступить  по  его
желанию. Вместе с ней отправилось несколько офицерских жен; все они  были  в
трауре и заливались слезами. Они медленно прошли через  лагерь  без  слуг  и
служанок, словно беженцы из обреченного города. Для вещей у  них  была  одна
простая повозка, которую тащил мул. Женщин сопровождал  Кассий  Херея  -  их
проводник и единственный защитник. Калигула сидел верхом у него  на  плечах,
как на боевом коне, и  с  громкими  криками  размахивал  мечом,  то  отражая
"удары", то "нападая" на врага, как его научили кавалеристы.  Вышли  они  из
лагеря очень рано, и вряд ли кто-нибудь их видел; стражи у  ворот  не  было,
никто теперь не брал на себя труд трубить  подъем,  так  что  большая  часть
солдат  спала,  как  свиньи,  до  десяти  или  одиннадцати  утра.  Несколько
ветеранов, проснувшихся по  привычке  на  рассвете,  собирали  возле  лагеря
хворост, чтобы сварить завтрак, и, окликнув  беженцев,  спросили,  куда  они
направляются.
   - В Треве! - крикнул в ответ Кассий. -  Главнокомандующий  отсылает  свою
жену и ребенка под защиту диких, но верных нам французских союзников, боясь,
как бы они не лишились  жизни,  попав  в  руки  знаменитого  Первого  полка!
Передайте мои слова своим товарищам!
   Ветераны поспешили вернуться в лагерь, и один из  них,  старик  Помпоний,
схватил трубу и дал сигнал  тревоги.  Из  палаток  высыпали  еще  не  совсем
проснувшиеся солдаты с мечами в руках.
   - Что случилось? Кто нападает?
   - Его забирают от нас. Нам больше не будет удачи, мы никогда  больше  его
не увидим.
   - Кого забирают? О ком ты толкуешь?
   - Нашего мальчика, Калигулу.  Его  отец  говорит,  что  не  может  больше
доверить его Первому полку и отсылает его  к  проклятым  французишкам.  Одни
боги знают, что там с ним будет. Всем известно, что такое французы.  И  мать
тоже отсылает. На восьмом месяце, а идет бедняжка пешком,  как  рабыня.  Эх,
ребята! Жена Германика и дочь старого Агриппы, которого мы  называли  другом
солдат. И наш Сапожок.
   Удивительный народ - солдаты! Крепкие, как кожаный  щит,  суеверные,  как
египтяне, и сентиментальные, как сабинские старухи. Через  десять  минут  не
меньше двух тысяч охваченных горем  и  раскаянием  солдат  осаждали  палатку
Германика, в пьяном исступлении умоляя его разрешить жене вернуться в лагерь
вместе с их любимым мальчуганом.
   Германик вышел к ним, бледный от гнева, и приказал солдатам больше его не
тревожить. Они опозорили себя, и его, и Рим, и он до конца жизни не будет им
доверять; они оказали ему плохую услугу, когда вырвали из рук  меч,  который
он хотел вонзить себе в грудь.
   - Скажи, что нам делать,  командир!  Мы  сделаем  все,  что  ты  скажешь.
Клянемся больше не бунтовать. Никогда! Прости нас. Мы  пойдем  за  тобой  на
край света. Только верни нам нашего маленького товарища, нашего Сапожка.
   Германик сказал:
   - Вот мои условия: поклянитесь в верности Тиберию и выдайте мне тех,  кто
отвечает за смерть командиров, за оскорбление депутации  и  за  кражу  орла.
Если вы это выполните, я вас прощу, хоть и не до конца, и верну  вам  вашего
маленького товарища. Однако жена моя не станет рожать  в  этом  лагере,  раз
ваша вина полностью не заглажена. До родов осталось немного, и  я  не  хочу,
чтобы жизнь ребенка была омрачена злыми чарами. Но я могу послать  ее  не  в
Треве, а в Кельн, если вы не хотите, чтобы люди говорили, будто я доверил ее
защите варваров. Мое полное прощение вы получите только тогда, когда сотрете
память о своих кровавых преступлениях еще более кровавой победой над врагами
нашей родины - германцами.
   Солдаты поклялись выполнить условия Германика. Поэтому он отправил  гонца
перехватить Агриппину и Кассия, объяснить им, как обстоят дела,  и  привезти
Калигулу обратно. Солдаты разошлись по палаткам и призвали  всех  товарищей,
оставшихся верными Риму, присоединиться к ним и задержать зачинщиков мятежа.
Было схвачено около ста человек, их  привели  к  трибуналу,  возле  которого
солдаты  из  обоих  полков,  с  мечами  наголо,  образовали  каре.  Один  из
командиров заставлял каждого из пленников  по  очереди  всходить  на  шаткий
эшафот, сооруженный возле трибунала, и если рота признавала  того  виновным,
его сбрасывали на землю и обезглавливали. За все два часа, что  длилось  это
неофициальное судилище, Германик не промолвил ни слова,  он  сидел  скрестив
руки, с каменным лицом. Почти все зачинщики были признаны виновными.
   Когда упала последняя голова, а тела вытащили за  пределы  лагеря,  чтобы
сжечь, Германик стал вызывать к трибуналу по  очереди  ротных  командиров  и
требовать у них полного  отчета  о  службе.  Удостоверившись,  что  командир
служил хорошо и место свое, судя по  всему,  получил  не  благодаря  связям,
Германик обращался к ветеранам роты и  спрашивал,  каково  их  мнение.  Если
ветераны отзывались о нем одобрительно и полковник, командир батальона, куда
входила рота ничего против него не имел, ротный оставался в своем  звании  и
должности. Но если репутация у ротного была плохая или солдаты роты выражали
им недовольство, его разжаловывали, и  Германик  предлагал  роте  выбрать  в
своей среде того, кто более других достоин занять его место. Затем  Германик
поблагодарил всех солдат за помощь и призвал  их  принести  клятву  верности
Тиберию. Они торжественно  в  этом  поклялись,  а  через  секунду  раздалось
громовое "ура!". Солдаты увидели посланца Германика, во весь опор скакавшего
к лагерю, а перед  ним  на  спине  коня  -  Калигулу;  громко  крича  что-то
пронзительным голосом, мальчик размахивал своим игрушечным мечом.
   Германик обнял ребенка и сказал, что хочет добавить  еще  одно:  согласно
указаниям Тиберия, из двух находившихся здесь полков отпущены тысяча пятьсот
ветеранов, чей срок службы уже истек. Но  если  кто-нибудь  из  них,  сказал
Германик, хочет  получить  полное  прощение,  как  и  их  товарищи,  которые
перейдут через Рейн и отомстят за поражение Вара, они могут  его  заслужить.
Он позволит наиболее крепким и энергичным солдатам  вновь  вступить  в  ряды
своих рот, а те, кто годится лишь для гарнизонной службы, смогут  служить  в
Тироле, где,  как  стало  известно,  в  последнее  время  участились  набеги
германцев. Хотите верьте, хотите нет - ветераны, все,  как  один,  выступили
вперед и больше половины из них вызвалось участвовать в боевых действиях  за
Рейном. В их числе был и Помпоний, утверждавший, что, несмотря на отсутствие
зубов и грыжу, он может служить не хуже любого другого. Германик сделал  его
своим денщиком, а внуков взял в свою личную охрану. Таким образом,  в  Бонне
все наладилось, и солдаты твердили Калигуле, что  он  и  только  он  подавил
мятеж и что наступит день, когда он станет  великим  императором  и  одержит
удивительные победы; это очень плохо влияло на мальчика, который, как я  уже
упоминал, был и без того ужасно избалован.
   Но два  других  полка,  расквартированных  в  месте,  которое  называлось
Сантен, еще нужно было образумить. Они не успокоились даже после  того,  как
им выплатили отказанные Августом деньги, и их командир ничего не мог с  ними
поделать. Когда стало известно, что боннские полки изменили свои  намерения,
главные  бунтовщики  всерьез  испугались  за  собственную  жизнь   и   стали
подстрекать товарищей к новым  бесчинствам  и  грабежам.  Германик  известил
командующего, что он направляется к нему по Рейну во главе большой армии,  и
если те солдаты  под  его  началом,  которые  еще  остались  ему  верны,  не
последуют как можно быстрее примеру своих боннских  товарищей  и  не  казнят
зачинщиков, он, Германик, истребит поголовно обa  полка,  не  разбирая,  кто
прав,  кто  виноват.  Командующий  вызвал  к  себе  потихоньку  знаменосцев,
сержантов и нескольких заслуживающих доверия ветеранов, прочитал им письмо и
сказал, что медлить нельзя, Германик может нагрянуть с минуты на минуту. Они
обещали сделать все, что в  их  силах,  и,  сообщив  содержание  письма  еще
нескольким верным людям, ворвались по данному в полночь сигналу в палатки  и
принялись уничтожать мятежников. Те  яростно  защищались  и  сразили  немало
верных присяге солдат, но в конце концов те взяли верх.  Всего  в  эту  ночь
было убито и ранено  пятьсот  человек.  Остальные,  оставив  в  лагере  лишь
часовых, вышли походным маршем навстречу Германику, чтобы умолять его тут же
вести их за Рейн против германцев.
   Хотя в такое время года военные действия обычно затухают,  погода  стояла
прекрасная, и Германик пообещал выполнить их просьбу. Он  навел  через  реку
понтонный мост и перешел на другой берег во главе двенадцати  тысяч  римских
пехотинцев, двадцати  шести  батальонов  союзников  и  восьми  кавалерийских
эскадронов. От своих лазутчиков на вражеской территории он  знал  о  большом
скоплении народа в  деревнях  возле  Мюнстера,  где  был  большой  ежегодный
праздник в честь германского Геркулеса.  До  германцев  уже  дошли  слухи  о
мятеже - вернее, мятежники вступили в сговор с Германном и обменялись с  ним
дарами, - и они только ждали той минуты, когда полки отправятся в свое новое
юго-западное царство, чтобы  пересечь  Рейн  и  пойти  прямиком  на  Италию.
Германик двинул полки пустынной лесной тропой и застиг германцев врасплох  с
кружками пива в  руках  (пиво  -  это  напиток,  получающийся  в  результате
брожения  замоченного  зерна;  германцы  поглощают  его  на   праздниках   в
невероятном количестве). Германик  развернул  войско  в  четыре  колонны  на
протяжении пятидесяти миль и предал все деревни огню и  мечу  независимо  от
пола и возраста жителей. На  обратном  пути  он  обнаружил,  что  отряды  из
различных местных племен устроили засады, чтобы помешать  ему  пройти  через
лес, но продолжал продвижение и, вступая  в  отдельные  схватки,  с  успехом
оттеснял врага. Вдруг от Двадцатого полка,  бывшего  в  арьергарде,  донесся
сигнал тревоги. Оказалось, что на них  напал  большой  отряд  германцев  под
водительством самого Германна. К счасть