да
толпа рассеялась и все начали расходиться по домам, группа галилеян случайно
догнала в пути одного из моих египетских сборщиков налогов, который ехал  из
Александрии в Акру за деньгами, которые причитались в  императорскую  казну.
Он  занимался  кое-какими  коммерческими  делами  на  стороне,  и  галилеяне
отобрали  у  него  шкатулку  с  драгоценностями.  Когда  Куман  услышал   об
ограблении,  он  предпринял  карательные  меры  по  отношению  к   деревням,
расположенным поблизости от того места, где это произошло (на границе  между
Самарией и Иудеей), оставив без внимания тот факт, что бандиты, судя  по  их
речи, были из Галилеи и находились здесь случайно.  Куман  отправил  команду
солдат с приказом разграбить эти деревни и арестовать их  старейшин.  Так  и
было сделано, и во время грабежа кому-то из солдат  попалась  в  руки  книга
Моисеева Закона. Он принялся размахивать ею над головой, а затем стал читать
вслух священное писание, пародируя его  самым  непристойным  образом.  Евреи
завопили от ужаса и кинулись к нему, чтобы отобрать у него книгу. Но  он  со
смехом пустился бежать, разрывая пергамент на куски и бросая  из  на  землю.
Страсти так разгорелись, что  Куман  был  вынужден  казнить  солдата,  чтобы
предостеречь его товарищей и выказать расположение евреям.
   Месяца  два  спустя  галилеяне  пошли  в  Иерусалим  на  какой-то  другой
праздник, и жители самаритянской деревни не разрешили им  через  нее  пройти
из-за предыдущего инцидента. Галилеяне настаивали, началась драка, несколько
из них было убито. Оставшиеся обратились к Куману с жалобой, но их претензии
не были удовлетворены. Куман сказал, что самаритяне вправе запретить им идти
через свою деревню. Почему  было  не  обойти  ее  полями?  Глупые  галилеяне
позвали на помощь известного бандита и отомстили самаритянам, разорив с  его
помощью несколько деревень. Куман  вооружил  их  жителей  и  силами  четырех
батальонов самаритянского гарнизона нанес удар по участникам набега, убив  и
захватив в плен многих из них. Спустя некоторое время  к  губернатору  Сирии
прибыла делегация самаритян с просьбой отомстить за них галилеянам,- не тем,
прежним, а  другим,-  обвиняя  их  в  том,  что  они  подожгли  их  деревни.
Губернатор лично поехал в Самарию, решив покончить  с  этой  распрей  раз  и
навсегда. Он приказал распять взятых в плен галилеян, а затем стал тщательно
расследовать первопричину беспорядков. Он  обнаружил,  что  галилеяне  имели
право прохода через Самарию и что Куману следовало наказать самаритян, а  не
поддерживать их и что его  карательные  меры  по  отношению  к  еврейским  и
самаритянским  деревням  за  преступление,  совершенное  галилеянами,   были
неоправданы;  и  далее,  что  первый  шаг,  который   привел   к   нарушению
общественного порядка,- непристойное поведение  римского  солдата  во  время
Пасхи,- был поддержан командиром батальона,  который,  громко  рассмеявшись,
сказал, что, если евреям не нравится это зрелище,  их  никто  не  заставляет
смотреть. Тщательно изучив все факты, губернатор пришел также к выводу,  что
самаритянские деревни были сожжены  самими  жителями  и  что  требуемая  ими
компенсация во много раз больше,  чем  уничтоженная  пожаром  собственность.
Прежде чем поджечь дома, из них вынесли вс„ сколько-нибудь  ценное.  Поэтому
губернатор отправил Кумана, командира батальона, самаритян, предъявивших иск
галилеянам, и ряд свидетелей-евреев ко мне в Рим, и я расследовал  их  дело.
Улики были противоречивы, но в результате я пришел к такому  же  заключению,
что и губернатор. Я сослал  Кумана  на  Черное  море;  самаритянских  истцов
приказал казнить за ложь и поджигательство, а полковника, который смеялся  в
храме, велел отвезти обратно в Иерусалим и провести по всем  улицам  города,
чтобы жители могли  осыпать  его  проклятиями,  а  затем  казнить  на  месте
преступления - я считаю преступлением когда офицер,  чей  долг  поддерживать
порядок на религиозном празднестве, сознательно разжигает страсти  толпы,  в
результате чего гибнут двадцать тысяч невинных жителей.
   Сместив Кумана, я вспомнил совет Ирода и назначил  губернатором  Феликса;
это было три года назад, и он все еще  в  Иудее:  ему  приходится  несладко,
потому что в стране очень тревожно и она наводнена бандитами. Он женился  на
самой младшей из дочерей Ирода; она была женой царя Хомса, но ушла от  него.
Другая дочь вышла за  сына  Хелка.  Ирод  Поллион  умер.  Младшего  Агриппу,
который в течение четырех лет после смерти его  дяди  управлял  Халкидой,  я
сделал царем Башана.
   В Александрии три года назад снова были волнения и немало людей  погибло.
Я расследовал это, не выезжая из Рима, и выяснил, что греки, как  и  раньше,
провоцировали  евреев,  нарушая  их  религиозные  церемонии.  Я  наказал  их
соответствующим образом.
   Ну, хватит о Востоке. Пожалуй, сейчас будет уместно завершить  также  мой
отчет о событиях в других частях империи, чтобы  иметь  возможность  уделить
все внимание тому, что происходило в Риме,- это для меня куда важней.
   Примерно в то же  время,  когда  парфяне  прислали  ко  мне  делегацию  с
просьбой  дать  им  царя,  то  же  сделали  херуски  -  большая   германская
конфедерация, которой раньше правил Германн. Его убили собственные родичи за
попытки повелевать свободным народом на восточный  лад;  затем  между  двумя
главными  убийцами,  его  племянниками,  вспыхнула   вражда,   приведшая   к
длительной гражданской войне, в результате которой весь царский род херусков
был уничтожен, за одним исключением.  Это  был  Италик,  сын  Флавия,  брата
Германца. Флавий остался верен Риму, когда Германн вероломно завел в  засаду
и перебил три полка Вара, и погиб от руки брата несколько лет спустя, будучи
на службе у Германика. Италик родился в Риме и, как и его  отец,  состоял  в
благородном сословии всадников. Этот  красивый  и  способный  юноша  получил
хорошее римское образование, но, предвидя, что может прийти день,  когда  он
займет трон херусков, я настоял, чтобы он научился  пользоваться  не  только
римским, но  и  германским  оружием  и  досконально  изучил  родной  язык  и
германское право; его наставниками были мои телохранители. Они  научили  его
также пить пиво: германский принц, который не может пить наравне  со  своими
танами, считается слабаком.
   И действительно, в Рим прибыла делегация херусков, испрашивая  Италика  в
короли. В самый первый день по приезде из-за них поднялась большая  суматоха
в Театре. Никто из послов раньше не бывал в  Риме.  Они  пришли  ко  мне  во
дворец, и им сказали, что я в Театре. Поэтому они последовали за мной  туда.
Играли комедию Плавта "Угрюмец", и все  следили  за  представлением,  затаив
дыхание. Германцев провели на общественные места, не очень  хорошие,  откуда
почти ничего не было слышно. Усевшись,  они  принялись  озираться  вокруг  и
спрашивать громкими голосами: "А это почетные места?"
   Служители пытались шепотом убедить их в том, что места почетные.
   - А где сидит цезарь? Где его главные таны? - спросили они.
   Служители указали вниз на места перед сценой.
   - Вон цезарь. Но он сидит внизу только потому, что слегка глуховат.  Ваши
места - самые почетные во всем театре. Чем выше, тем почетней.
   - А кто эти темнокожие люди с шапками в бриллиантах, которые сидят  рядом
с цезарем?
   - Это послы из Парфии.
   - Что такое Парфия?
   - Большая империя на Востоке.
   - Почему они сидят внизу? Разве это не достойные люди?  Это  потому,  что
они черные?
   - Нет, нет, они очень достойные,- отвечали служители,- но, пожалуйста, не
говорите так громко.
   - Тогда почему они сидят на таких местах? - настаивали германцы.
   ("Тише, тише!.. Успокойтесь там, дикари, нам ничего  не  слышно!.."-стали
доноситься протесты.)
   - Из уважения к цезарю,- солгали  служители.-  Они  сказали:  раз  цезарь
из-за своей глухоты вынужден сидеть так низко, они не позволят  себе  сидеть
выше него.
   -  И  вы  думаете,  мы  позволим  превзойти  нас  в  вежливости  какой-то
несчастной  кучке  чернокожих?!  -  негодующе  вскричали  германцы.-  Пошли,
братья! Все вниз!
   Пьесу пришлось  прервать  на  пять  минут,  пока  они  пробирались  через
переполненные  зрителями  скамьи  и  наконец  с  торжеством  уселись   среди
весталок. Но намерения их были вполне похвальные, и  я  встретил  их  с  тем
почетом, какого они заслуживали. В тот же вечер за обедом я  снизошел  к  их
просьбе дать им Италика в короли; я был, естественно,  очень  рад,  что  мог
выполнить их просьбу.
   Я отправил Италика за Рейн с предостережением,  которое  было  совсем  не
похоже на то, которым я напутствовал Мегердата,  отправляя  его  за  Евфрат,
ведь парфяне и херуски отличаются друг от друга, по-моему, более, чем  любые
другие народы в мире. Вот что я сказал Италику:
   - Италик, помни, что  тебя  призвали  повелевать  свободным  народом.  Ты
получил воспитание  в  Риме  и  привык  к  римской  дисциплине.  Действуй  с
оглядкой, не ожидай от своих соплеменников того, чего  ждет  от  подчиненных
римский судья или генерал. Германцев можно убедить, но  не  принудить.  Если
римский командир говорит подчиненному: "Полковник, возьми столько-то людей в
такое-то место, постройте земляное  укрепление  такой-то  длины,  толщины  и
высоты", тот отвечает: "Слушаюсь, генерал", уходит без возражений,  и  через
двадцать четыре часа укрепление готово. С херуском нельзя говорить  в  таком
тоне. Он захочет узнать, почему надо воздвигнуть это  укрепление,  и  против
кого, и не лучше ли будет послать кого-нибудь другого,  менее  важного,  чем
он, для выполнения этой позорной задачи  -  земляные  укрепления  говорят  о
трусости, станет доказывать он,- и какие подарки он  получит,  если  все  же
согласится выполнить по собственной воле эту  просьбу?  Искусство  управлять
твоими соотечественниками, мой дорогой Италик, состоит в том, чтобы  никогда
не давать им прямого приказа, но выражать свое пожелание,  хоть  и  ясно,  в
виде совета, который  диктует  государственная  политика.  Пусть  твои  таны
думают, что оказывают тебе милость - это для них лестно - тем, что исполняют
твою  волю  по  собственному  почину.  Если  надо  осуществить  какую-нибудь
неприятную или  неблагодарную  задачу,  вызови  соперничество  между  твоими
танами, пусть каждый считает делом чести претворить ее в жизнь, и не забывай
награждать золотыми браслетами и оружием за услуги, которые в  Риме  считали
бы обычной служебной обязанностью. А главное, будь  терпелив  и  никогда  не
выходи из себя.
   Итак, он уехал, преисполненный,  как  некогда  Мегердат,  самых  радужных
надежд, и был хорошо принят большинством танов, тех,  кто  понимал,  что  не
имеет никаких шансов на опустевший трон, и ревниво относился ко всем местным
претендентам. Италик плохо знал внутреннюю политику херусков, и  можно  было
рассчитывать, что он будет править, не принимая сторону той или иной партии.
Но некоторые люди считали самих себя  достойными  трона  и  теперь  временно
забыли свои разногласия, чтобы объединиться против Италика. Они ждали,  что,
будучи неопытен в искусстве управления, Италик вскоре все  запутает,  но  он
разочаровал  их,  правя  страной  исключительно  хорошо.  Тогда  они   тайно
связались с вождями союзных племен, настраивая  их  против  этого  "римского
ставленника". "Древние германские свободы покинули нас",- говорили они. "Рим
торжествует. Неужели среди нас  нет  ни  одного  рожденного  здесь  херуска,
достойного трона, что мы разрешили сыну шпиона и предателя Флавия  захватить
у нас власть?" Этот призыв помог им собрать большую армию. Однако сторонники
Италика заявили, что он не захватывал трон, что трон  был  предложен  ему  с
согласия большинства племени и что он  -  единственный  оставшийся  в  живых
принц королевской  крови  и,  хотя  родился  в  Италии,  он  усердно  изучал
германский язык и досконально ознакомился с обычаями и оружием своей  родной
страны, что правит он справедливо и что отец его Флавий вовсе не предатель,-
он поклялся в дружбе с Римом, которую одобрил весь народ, в том числе и  его
брат Германн, и, в отличие от Германца,  не  нарушил  своей  клятвы.  А  что
касается древних германских свобод, то это все - лицемерная болтовня, и  те,
кто об этом говорят,  не  задумаются  погубить  всю  нацию,  вновь  развязав
гражданскую войну.
   Из большой битвы между  Италиком  и  его  соперниками  победителем  вышел
Италик, и победа его была настолько полной, что вскоре он забыл  мой  совет,
ему надоело потакать независимости и  тщеславию  германцев,  и  он  принялся
командовать своими танами. Они немедленно выгнали его.  Впоследствии  Италик
вновь захватил власть при  помощи  соседнего  племени,  а  затем  вновь  был
изгнан. Я не делал никаких попыток вмешаться:  на  западе,  так  же  как  на
востоке,  безопасность  Римской  империи  в  большой  степени   зависит   от
гражданских разногласий между нашими соседями.  Сейчас,  когда  я  пишу  эти
строки, Италик снова король; он пользуется всеобщей ненавистью, хотя  только
недавно с успехом закончил войну с хаттами.
   Примерно в то же время начались беспорядки в северных областях  Германии.
Неожиданно умер губернатор нижнерейнской провинции, и германцы из враждебных
племен сразу начали набеги на нашу сторону Рейна.  Их  вождь  был  способным
человеком того же типа, что нумидиец  Такфаринат,  причинивший  нам  столько
неприятностей  во  время  правления   Тиберия.   Подобно   Такфаринату,   он
дезертировал из нашего  вспомогательного  полка,  где  нахватался  порядочно
сведений касательно военной тактики. Звали его Ганнаск, по национальности он
был фриз. Свои военные операции он проводил в больших масштабах. Он захватил
у нас несколько речных транспортных судов и стал заниматься морским  разбоем
у берегов Фландрии и Брабанта. Я назначил в провинцию нового губернатора  по
имени Корбулон, к которому не питал  особой  симпатии  как  к  человеку,  но
талантами которого с благодарностью пользовался. В свое время Тиберий сделал
его специальным уполномоченным по  дорогам  и  вскоре  получил  скрупулезный
отчет о мошенничествах  подрядчиков  и  нерадивости  местных  судей,  в  чьи
обязанности входило следить за состоянием  дорог.  Тиберий  согласно  отчету
наложил  на  обвиненных  Корбулоном   людей   огромный   штраф,   никак   не
соответствующий их вине, так как дороги пришли в плохое  состояние  еще  при
предыдущих судьях, а подрядчиков, о которых писалось в отчете, наняли только
для починки самых плохих участков. Когда на смену Тиберию пришел Калигула  и
через некоторое время почувствовал нужду  в  деньгах,  он  воспользовался  в
числе прочих трюков и уловок отчетом Корбулона и взыскал  со  всех  судей  и
подрядчиков,  которые  занимали  свои  должности  до  тех,  кого  оштрафовал
Тиберий, такой же штраф, причем взять его  поручил  самому  Корбулону.  Став
преемником Калигулы, я вернул эти штрафы, удержав  лишь  суммы,  необходимые
для  ремонта  дорог,-  примерно  одну  пятую  всего  количества.   Калигула,
естественно, употребил деньги отнюдь не для починки дорог, Тиберий также,  и
они пришли в ужасное состояние. А я действительно  привел  их  в  порядок  и
установил специальные дорожные правила, ограничивающие движение на  сельских
дорогах тяжелых частных экипажей, от  которых  куда  больше  вреда,  чем  от
фургонов,  привозящих  в  Рим  продукты.  Я  считаю  несправедливым,   чтобы
провинции  расплачивались  за  роскошь  и   удовольствия   богатых   римских
бездельников. Если  состоятельные  римские  всадники  желают  посетить  свои
поместья, пусть используют портшезы или едут верхом.
   Но я говорил  вам  о  Корбулоне.  Я  знал,  что  он  человек  жестокий  и
пунктуальный, а гарнизону Нижней провинции как раз и был нужен придирчивый и
строгий начальник, чтобы  восстановить  дисциплину;  предыдущий  губернатор,
который недавно скончался, был слишком добродушный и беззаботный, к тому  же
с ленцой. Прибытие Корбулона  в  штаб-квартиру  в  Кельне  очень  напоминало
прибытие Гальбы в Майнц. (Гальбу я назначил теперь губернатором  в  Африку.)
Караульного солдата, стоявшего на посту у ворот лагеря он велел  подвергнуть
порке за неподобающий вид. Тот был небрит, давно не стрижен, и его форменный
плащ  был   кричащего   желтого   цвета   вместо   положенного   по   уставу
красно-коричневого. Вскоре после того Корбулон казнил двух солдат за то, что
они "бросили оружие перед лицом врага": они копали окоп и  оставили  мечи  в
палатке. Это напугало войска и заставило  быть  поживее,  и  когда  Корбулон
начал военные действия  против  Ганнаска  и  доказал,  что  он  -  способный
полководец, а не только приверженец строгой дисциплины, солдаты стали делать
все, что он от них требовал.  Солдаты,  во  всяком  случае  старые  солдаты,
предпочитают генерала, на которого можно положиться, как бы он ни был строг,
неопытному и неумелому, как бы он ни был гуманен.
   Корбулон, используя наши военные суда, догнал и  потопил  пиратский  флот
Ганнаска, а затем высадился на берег и принудил  фризов  дать  заложников  и
поклясться в верности Риму. Он  написал  для  них  конституцию  по  римскому
образцу, построил крепость  на  их  территории  и  укомплектовал  ее  нашими
людьми. Пока все шло хорошо, но Корбулон не остановился на этом, а пошел  на
земли больших хавков, которые не участвовали  в  набегах.  Он  услышал,  что
Ганнаск укрылся  в  одном  из  хавкийских  храмов  и  послал  туда  эскадрон
кавалеристов, чтобы выследить его и убить на месте,  что  было  оскорблением
хавкийских богов. Мало того, после убийства Ганнаска тот же  самый  эскадрон
направился к Эмсу и там, в Эмсбурене,  предъявил  племенному  совету  хавков
требования Корбулона  немедленно  покориться  Риму  и  выплачивать  огромную
ежегодную дань.
   Корбулон доложил мне о принятых им мерах, и я впал в настоящую ярость: он
хорошо себя показал, избавившись от Ганнаска, но затевать ссору  с  хавками!
Это было совсем другое дело. У нас не хватало войск для войны: если  большие
хавки призовут на помощь малых, а фризы снова поднимут  бунт,  мне  придется
послать в Германию крупные подкрепления, а взять их было негде  из-за  наших
обязательств в Британии. Я написал Корбулону, приказывая немедленно  отвести
войска за Рейн.
   Корбулон  получил  мой  приказ  до  того,  как  хавки  ответили  на   его
ультиматум. Он рассердился  на  меня,  полагая,  что  я  завидую  генералам,
которые осмеливаются соперничать со мной  в  ратных  подвигах.  Он  напомнил
своим офицерам, что Гета в свое время не получил почестей, заслуженных им за
блестящие завоевания в Марокко и захват в плен Салаба, и сказал, что, хотя я
узаконил получение триумфа генералами,  не  принадлежащими  к  императорской
семье, похоже, на  практике  никому,  кроме  меня,  не  будет  предоставлена
возможность вести кампанию, за которую  по  закону  полагается  триумф.  Мои
антидеспотические  взгляды  чистое  притворство:  я  такой  же  тиран,   как
Калигула, только лучше это скрываю. Он сказал также,  что  я  роняю  престиж
Рима, беря обратно угрозы, которые он  посылал  германцам  от  моего  имени;
теперь союзники станут над ним смеяться, не говоря уж о собственных войсках.
Но это была всего лишь сердитая болтовня в кругу офицеров.
   Войскам перед тем, как дать приказ об отступлении, он сказал так:
   - Солдаты, Цезарь Август приказывает нам вернуться за  Рейн.  Мы  еще  не
знаем, почему он так решил, и мы не можем  ставить  это  под  вопрос,  хотя,
должен честно признаться, лично я сильно  разочарован.  Как  счастливы  были
римские генералы, возглавлявшие армии в старину!
   Однако ему присудили триумфальные украшения,  а  я  написал  ему  частное
письмо, где отвечал на  гневные  обвинения,  которые,  говорил  я,  как  мне
передавали, он против меня выдвигал. Он на меня рассердился, ладно, писал я,
я был не меньше сердит на него, когда услышал, что он прово