поисках лучшего, но всегда
помнили  зеленую  тишину  своего  детства,  где мало людей, а следовательно,
кутерьмы и страхов.
     У  Какоры  было  свое мнение, но получалось так, что купец, сам того не
ведая,  делал доброе дело для хлопцев, и вот они брели в хвосте длинной цепи
телег,  перед  ними  стучали  колеса, скрипела сбруя, напевал свое "гей-гоп"
Какора,  они  ничего этого не слышали, углублялись в зеленую тишину древнего
леса, обменивались взглядами, в которых все было ясно без слов.
     Уже  давно  закончились  накатанные  и натоптанные дороги, уже не стало
людских  тропинок,  уже  и  запутанные звериные тропы укрылись в зарослях то
справа,  то слева, затерявшись неведомо где, а Какора гнал и гнал свой обоз,
нагруженный  заморскими  товарами, глубже и глубже в безбрежность пущи, так,
будто  для  него  теперь  важно было не получение прибыли за удачный обмен с
доверчивыми   древлянами,  а  само  лишь  продвижение  дальше  и  дальше,  в
неизведанное, нетоптаное, нетронутое.
     Вел  своих  людей  наугад:  знал ли он или не знал, куда едет, никто не
смел  спрашивать  его  об  этом;  утомленно  шагали  кони,  все  медленнее и
медленнее  скрипели  тяжелые  повозки,  дремали  всадники, а то вдруг словно
судорога  пробегала  по  обозу,  все  вскидывались,  хватались за оружие, но
немного погодя снова впадали в сонливость.
     Часто   на   пути   у  них  попадались  лесные  речки.  Ленивые  изгибы
коричневых,  будто старые корни, вод действовали и вовсе обессиливающе. Люди
поднимали  головы  лишь для того, чтобы мигом прийти к согласию об остановке
и  более  длительной  передышке.  Кони,  словно  бы догадываясь об усталости
своих  хозяев,  направлялись  к  воде  и  жадно  пили, даже не разнузданные.
Какора  немного  обескураженно  посматривал  на  речку,  не решаясь загонять
своего  гнедого в воду, и, пока он бормотал о чем-то, жеребец тоже пил, цедя
коричневую влагу.
     После  передышки  Какора  велел  искать  брод.  Разъезжались  в  разные
стороны,   осторожно  пробовали,  где  мелко,  иногда  натыкались  на  новые
звериные  тропы,  потом  двигались  по  этим тропам, а затем вдруг произошло
так,  что  после  двухдневной поездки по пуще они очутились на берегу той же
самой  речки,  даже  возле  того  самого брода, через который переходили, но
Какора  не  растерялся,  не  подал виду, только опрокинул лишний ковш меду и
еще громче запел: "Гей-гоп, гей-гоп, теплу жону обойму!.."
     - Давай  удерем,  -  сказал Лучук Сивооку. - Давно уже чешутся мои ноги
дать деру от этого задаваки...
     - Я тоже думал об этом с самого Киева, - тихо произнес Сивоок.
     - Так вот, как раз здесь и махнем! Нам в пуще раздолье!
     - А теперь не хочу.
     - Почему же?
     - Очень хочется узнать, куда же он движется.
     - Да никуда! Пьян ведь! Ничего не видит!
     - Все он видит. Только прикидывается таким пьяницей да гулякой.
     - Куда же он может добраться? Разве что к трясине.
     - А увидим.
     - Ох  и  надоело  же мне вот так топать! - вздохнул Лучук. - Залезть бы
на  дерево,  да и спать три дня и три ночи. Ничто мне так не любо, как спать
на дереве.
     - Потерпи,  -  успокоил  его товарищ. - Мне тоже надоело. Удрать всегда
сумеем. А вот найти...
     - Да что же тут найдешь?
     - Не  знаю... Если бы знал... Все равно нам с тобой нужно куда-то идти.
На месте не усидим.
     Лучук  посопел-посопел  и  молча  поправил  на  спине  лук.  Он во всем
подчинялся    своему   товарищу,   хотя   тайком   и   считал   себя   более
сообразительным. Но пусть! Еще пригодится его сообразительность.
     А  Сивооком вновь овладело странное упорство. Так когда-то хотелось ему
забраться  в  самую  глубину  пущи, спуститься в нижайший низ ее, где должно
было  закапчиваться  ее непрестанное, ошеломляющее ниспадание, а когда потом
случайно  оказался  там,  в  царстве  лесных  властелинов  - туров, то вынес
оттуда  пьянящее ощущение молодецкого буйства, как у молодого Рудя, а вскоре
это  ощущение  оттеснилось  другим:  Сивоок  почувствовал  свою мизерность и
слабость,  увидев  дико закостеневшую силу Бутеня, который одолел Рудя, даже
будучи раненным...
     Какора  почему-то  напоминал  Сивооку  старого тура. Чтобы помериться с
ним  силой,  требовалась  не только лихость, но еще и разум. Пока купец знал
больше  всех,  пока  возвышался  над  всеми  своими  знаниями, нечего было и
думать  состязаться  с  ним.  Бежать?  Это  легче всего. Но попытаться дойти
туда,  куда  стремится  Какора, казалось Сивооку загадочно привлекательным и
волнующим.  А  что,  если  купец  в  самом  деле задурил себе голову медом и
кружится в пущах только по глупости своей?
     Иногда  обоз  выезжал на большую поляну, покрытую таким густым солнцем,
что  звенело в голове от неожиданности. Старые седые птицы, испуганные шумом
похода,  тяжело  взлетали  над поляной, и их медленный крик навевал тоску по
свободным  просторам.  Но купец гневно бил в бока своего жеребца, гнал его в
заросли,  и обоз тоже втягивался туда длинным-предлинным змеем, и напуганные
крики старых седых птиц доносились до обоза, будто с того света.
     Хотя  стояла невыносимая жара, земля под ногами становилась все влажнее
и  влажнее,  уже  вода  выступала  в конском следу, а потом и в людском; лес
даже  для  неопытного  глаза  становился  все реже и реже, так, будто Дажбог
лишил  его  своей опеки, и деревья хирели без души Дажбога и становились все
мельче  и  мельче,  росли  вкривь  и  вкось,  перемежаясь с кустами, высокой
сочной  травой, мягкими болотистыми зарослями - все видимые признаки близкой
топи и трясины.
     Какора  первым  приблизился  к  началу  лесного  болота, гнедой жеребец
испуганно    попятился    от    коварно    вздрагивающей    долины,   чей-то
неосмотрительный  конь  вскочил передними ногами в зеленую трясину, рванулся
назад,  разбрызгивая  на  девственную  зелень комки черной грязи. Испуганный
крик   прокатился  вдоль  обоза,  но  купец  не  дал  времени  на  раздумья,
беззаботно  махнул  рукой  и  погнал  своего  жеребца  вдоль  кромки болота,
направляясь в объезд.
     Объезжали  болото  несколько  дней,  но  не  было ему ни конца ни края.
Кое-где  попадались  среди  трясин  бугорки, заросшие деревьями, на них даже
можно  было  перескочить  на  копях, но дальше эти пригорки терялись, болото
снова  тянулось  ровно,  однообразно,  всадники  возвращались на свои места,
двигались дальше.
     Какора  не  только  не  впал  в отчаяние от безнадежного движения вдоль
трясины,  но,  наоборот, стал еще веселее. Он громче напевал свое "гей-гоп",
молодо  вертелся  в  седле,  будто  это  был  не  грузный  мужчина, который,
казалось,  может  быть раздавлен собственной тяжестью, а молодой беззаботный
гуляка.
     Беззаботность  и  показная  сонливость  во  взгляде  не  помешали купцу
заметить  падение  духа  его  спутников, он время от времени подзывал своего
рыжего  стражника  Джурилу,  который  должен был быть его первым помощником,
бросал  ему  несколько  слов,  тот возвращался назад, подгонял то одного, то
другого,  непременно  подскакивал  к  хлопцам,  напирал на них грудью своего
высокого коня, словно бы намеревался растоптать их, и покрикивал:
     - Не отставать, доходяги!
     Сивоок  угрожающе  поднимал свою палку, делал вид, что протягивает руку
к  уздечке  коня,  и  Джурило  с  проклятьями  отскакивал от ненавистных ему
отроков.
     Ночью   разводили   огромные  костры,  чтобы  отогнать  холодную  мглу,
поднимавшуюся  с  болот,  спали тяжело и тревожно, просыпались на рассвете с
ворчанием  и  проклятьями,  один лишь Какора, пропустив натощак ковшик меду,
молодо и весело начинал свою бесконечную песенку и гнал обоз дальше.
     Лучук  никогда  не  оставался  у костра, уговорил и Сивоока спать с ним
вместе,  удобно  расположившись  высоко  в ветвях. Они взбирались на дерево,
кое-как   поужинав,   норовили   выбрать   дерево   и   взобраться  на  него
незамеченными,  а  там  уж  радовались  своей недостижимости и безопасности,
спать   могли  сколько  угодно,  потому  что,  даже  проспав  предрассветную
кутерьму, догоняли потом обоз, идя по его следам.
     В  одну из таких ночей, расположившись между упругими ветвями в густой,
разросшейся  вширь  на  вольной воле ольхе, хлопцы уже начали было засыпать,
как  вдруг  оба  встрепенулись, почувствовав чье-то приближение к их дереву.
Сивоок  прикоснулся  пальцем к ладони Лучука, призывая его к тишине, - Лучук
ответил   ему   прикосновением   столь  же  тихим,  они  притаились,  начали
прислушиваться.  Было  слышно, что к ольхе подошли трое. Ступали они мягко и
осторожно,  но от чуткого слуха юных лесовиков никто не мог утаиться. Сивоок
и  Лучук  слышали  даже,  как один из пришельцев прислонился спиной к стволу
ольхи  и  тернулся о дерево, видимо, выбирая удобное положение; его спутники
стояли  в  сторонке,  тем  самым,  видимо,  отдавая  преимущество  третьему.
Наверное,  именно  он  и заговорил, а те молчали, только слушали, потому что
ни  единым  звуком  не  прерывали  его,  и  хлопцам  слышен  был  лишь голос
третьего.
     - Как  только  все  уснут,  так и начнем, - сказал этот третий голосом,
слишком  уж  характерным,  будто  переплевывая  слова  через  губу  в  своем
нескрываемом  пренебрежении  к  собеседникам  и ко всему, что было вокруг. -
Довольно  уже!  Надоело!  Загонит он нас прямо в болото! Сам не ведает, чего
хочет.  Нет  больше моего терпения, а вам и того больше! Коней всех заберем.
Чтобы  и гнаться за нами не на чем было. Его жеребец вельми приучен к своему
хозяину,  его  нужно  зарубить!  Двух  отроков, которых он подцепил в Киеве,
непременно   найти,   я  с  ними  сам...  Их  оставлять  нельзя:  больно  уж
сообразительные да всевидящие - наведут на наш след... А тебе...
     Они  еще  не  верили, что это был голос Джурилы, ибо никак не вязалось,
чтобы  первый  сообщник  купца  да  замышлял  такое тяжкое предательство, но
когда он вспомнил о них, то все сомнения исчезли: да, это Джурило!
     Хлопцы  не испугались его угроз, потому что надежно спрятались от всего
мира,  они  продолжали лежать в своем укрытии, притаив дыхание и вслушиваясь
в негромкий разговор внизу.
     - А найдем ли дорогу? - спросил один из заговорщиков.
     - По следам пойдем, - коротко бросил Джурило.
     - Где-то  уже  и  следы  стерлись  на  сухом,  -  рассудительно добавил
третий, - много дней прошло...
     - Коней  пустим,  они  выведут  из  пущи, - прервал его Джурило, - конь
всегда сумеет вернуться, лишь бы никто не мешал ему...
     - А  если...  -  снова заныл один из заговорщиков, но у Джурилы, видно,
не  было  охоты разглагольствовать, внизу что-то звякнуло, послышался глухой
удар, так, как если бы кого-то ударили по спине.
     Джурило  приглушенно  засмеялся,  подавляя  нетерпеливую злость, сказал
почти спокойно:
     - Довольно,  скажите  своим, пускай прикидываются спящими, а как только
начнут  гаснуть  костры, так и айда! Коней тут не оставлять! Тебе - гнедого!
Ты  поможешь  мне  найти доходяг... С собой брать только золото и серебро да
немного еды. По дороге еще раздобудем. Ну, за дело!
     Они,  осторожно  ступая,  направились в темную болотную мглу - и ничего
не  стало,  так,  словно  и не слышали хлопцы и не ведали. Немного полежали,
сдерживая дыхание, потом Лучук прошептал:
     - Что же делать? Сказать Какоре?
     - А  ежели он один или с двумя-тремя остался? - спросил Сивоок. - А все
- в кулаке у Джурилы? Убьет Джурило всех, и нас с тобою.
     - Что же ты советуешь?
     - А  не  знаю еще, - произнес Сивоок и долго лежал, углубившись в думы,
а  Лучук  не  мешал  ему, поскольку оказалось, что ничего толкового не умеет
посоветовать.  Все  же  не  удержался,  захотелось показать, что есть у него
перевес  в  быстроте  над  медлительным Сивооком. Снова шевельнулся, толкнул
локтем товарища под бок:
     - А  что, если пойти за ними следом и, как только они станут на ночлег,
угнать их коней?
     - И что?
     - Ну  и  вернуться  к  купцу  с  конями.  А  те пешком не догонят. Да и
побоятся.
     - Не знаю.
     - Сделаем! - загорелся Лучук. - Пускай Джурило покрутится!
     - А как же ты успеешь за ними? Они ведь быстро будут удирать.
     - Как?  Ну...  -  Лучук  задумался,  но быстро сообразил: - А мы пойдем
впереди!  Вот  сейчас  и тронемся. Пока они тут соберутся, пока двинутся, мы
уже  будем  вон где! Ежели и обгонят нас, то на их ночлег мы будем уже снова
рядом с ними. Ну?
     - Постой, - сказал Сивоок, - дай подумать... Не ведаю, как с конями...
     - Погоним, да и все!
     - А как ты погонишь их? Пойдут ли они?
     - Почему бы не пошли? Свяжем их в две связки - да и айда.
     - Не пойдут кони, - уперся Сивоок.
     - Почему бы должны не идти, ежели будем подгонять!
     - Ты пробовал вести сразу несколько коней на одной веревке?
     - Ну и что с того, если нет!
     - А  то,  что  будут  они  тянуть в разные стороны, а третий упрется на
месте,  четвертый  начнет  ржать, а остальные будут кусаться... В самый раз,
чтобы Джурило со своими подоспел и...
     - Ой ты! - испуганно вздохнул Лучук. - Что же делать?
     - А  еще:  если  бы хоть бежать назад, куда кони охотнее идут, чувствуя
выход  из пущи на волю, а в дебри ты их не погонишь никакой силой, - добивал
его надежды Сивоок.
     - Беда, беда! - чуть не плакал Лучук. - Так давай хоть сами убежим!
     - А  теперь  и вовсе поздно. Если бы тогда, когда ты сначала советовал,
то  ничего.  А  теперь не годится. Одно, что далеко уже забрались, а другое:
знаем коварство Джурилы, не можем так оставить, нехорошо это!
     - А не ведаю, что можно...
     - Вельми  хорошее дело посоветовал, - сказал ободряюще Сивоок, но Лучук
все глубже впадал в отчаяние.
     - Где уж там! - простонал он. - Ничего не выйдет!
     - Тронемся  сразу,  как  ты  сказал,  -  не  обращая  внимания  на  его
отчаяние, предложил Сивоок.
     - Зачем?
     - Увидим.
     - Все-таки хочешь вернуть коней?
     - Не знаю. Побежим, а там видно будет...
     Хлопцы  осторожно  спустились  с  дерева,  украдкой  обошли спящий обоз
вдоль  кромки  болота  и  изо  всех  сил  помчались  назад,  по следам своих
многодневных странствий.
     Они  сразу  же вспотели, хотя и расстегнули корзна и сорочки, в темноте
часто  спотыкались  то  о  корни,  то  просто  о  ветви, наползающая с болот
тяжелая  влажность  с  разгона  забивала  им  дыхание. Сивоок, более крепкий
телом,  широкогрудый,  бежал все-таки легко, а Лучук, более привыкший лазать
по  деревьям, неуклюже плелся за своим товарищем, с трудом переводя дыхание:
"Хе-хе! Хе-хе!"
     Когда  миновал  первый  испуг,  а  позади уже не было ни огней, ни шума
лагеря,  и вокруг окутывала все темнота, да лес, да близкие болота с липкими
испарениями,  хлопцы  замедлили  бег  и  двинулись  рысцой,  более спокойно.
Лучук,  еще  и  не отдышавшись как следует, попытался заговорить с Сивооком,
потому  что  очень  уж  хотелось знать, как же он думает действовать дальше,
когда настигнут их беглецы Джурилы.
     - Догонят  нас,  что тогда? - тяжело дыша за спиной у товарища, спросил
он.
     - Не догонят, услышим их, - спокойно ответил Сивоок.
     - А ежели услышим, что тогда?
     - Взберемся на дерево.
     - И что?
     - Встретим  их.  -  Сивоок  был  так  спокоен, что Лучук даже попытался
забежать  наперед  и  заглянуть  ему  в лицо. Но темнота была такая, что все
равно ничего не увидишь.
     - Как же мы их встретим?
     - Не знаю.
     - Вот  так да! - разочарованно воскликнул Лучук. - И я не знаю. Так кто
же знает? Куда бежим?
     - Хочешь отдохнуть? - спросил Сивоок.
     - Да нет, я хоть три дня могу бежать.
     - А  я  бы  уже  и  передохнул  малость,  - сказал более сильный, жалея
своего слабого товарища.
     Лучук  промолчал, побоявшись возразить, но и не настаивая на остановке.
Сивоок  свернул  немного в сторону, остановился возле темного дерева, оперся
о  его  шершавый  ствол спиной, схватил подбегающего Лучука в объятия, будто
малое дитя.
     - Да я! - куражился Лучук, хотя на самом деле еле передвигался уже.
     Стояли  они  недолго.  Хотя  ноги  у них подгибались от усталости, хотя
струился  по  всему  телу горячий пот, хотя очень жаль было бросать опору за
спиной  и  снова  мчаться  вперед, давясь едкими болотистыми испарениями, но
речь  шла  не  об  усталости  и  трудностях - речь шла о делах очень важных,
рядом с которыми все меркло и теряло свое значение.
     - Нужно  бежать,  -  сказал  Сивоок,  -  и  как  можно скорее. Чтобы не
настигли они нас в темноте.
     - А разве это не все равно? - не понял его намерений Лучук.
     - Если  будет  рассвет, ты сможешь их етролами хорошенько угостить. А в
темноте что? Посвистишь вослед?
     - Я  такой,  что  и  средь  ночи  попаду!  - похвалялся Лучук, которому
хотелось еще хотя бы минутку посидеть возле дерева.
     - Не можем рисковать, - рассудительно промолвил Сивоок, - их много.
     - А может, и нет.
     - Много. Знаю.
     - Что ж, ежели догонят еще до рассвета?
     - Пропустим и пойдем следом. Где-нибудь да и настигнем их.
     Они  побежали  дальше.  Снова  рванули изо всех сил, но быстро устали и
еле  плелись  рысцой,  правда,  теперь  уже  молча.  Иногда  Сивоок  немного
сбивался  со  следа,  сворачивал  то  влево,  то  вправо,  но Лучук сразу же
наставлял  его  на  правильный  путь,  потому  что  чувствовал дорогу самими
подошвами ног, ему не нужно было даже на землю смотреть.
     Такой  долгой  ночи,  наверное,  еще  не было ни у одного из них за всю
жизнь.   Бежали  в  черноту,  углублялись  в  такую  беспросветность,  будто
погружались  в  болотные  дебри.  Тьма  еще больше усиливалась от тишины. Не
слышно  было  ни  шелеста  листьев,  ни  криков  ночных  птиц,  -  одно лишь
пошаркиванье  мягких  постолов по твердой лесной земле да свистящее дыхание.
Красные  круги изнурения раскручивались у них перед глазами с каждой минутой
все  быстрее,  с  каждой  минутой все напористее, все яростнее. Возникали из
темноты  и  во  тьме  исчезали.  Красная  чернота и черная краснота. А на их
место  наползали  мохнатые  ужасы, страшные духи ночи, ужасные видения, ночь
щедро  рождала всякие ужасы в пущах и болотах, эти ужасы подступали к ним со
всех  сторон  нагло  и зловеще, то бросались под ноги каменно-твердым корнем
дуба,  то хлестали по лицу упругой веткой, то пугали прикосновениями чего-то
отвратительно  скользкого. И чем дальше бежали хлопцы, тем меньше знали они,
ради  чего  бегут:  то ли ради какого-то дела, то ли просто сдуру, или же от
жуткого испуга, от которого просто невозможно убежать...
     Спас  их рассвет. Кто-то швырнул вверх немножко бледности, вмиг исчезли
души  леса,  над  лесом  показалась  полоска неба, и сам лес сразу словно бы
раздвинулся,  стал просторнее, звонче, и близкие болота отодвинулись куда-то
подальше, и земля под ногами потвердела.
     - А  цыц! - остановился внезапно Лучук и, малость постояв, тяжело дыша,
упал на колени и прислонил ухо к земле.
     - Слышно?   -  спросил  Сивоок,  изо  всех  сил  пытаясь  прикидываться
спокойным. - Что слышно?
     - Конский топот, - сказал Лучук.
     - Вот и хорошо.
     - Боже Свароже, помоги коней угнать, - торопливо забормотал Лучук.
     - Кони - что! Джурилу нужно свести со света.
     - Это уж моя забота. - Лучук погладил свой лук.
     - Ну, айда выбирать дерево, - предложил Сивоок.
     - Сам выберу.
     Сивоок смолчал, потому что теперь хозяином положения был Лучук.
     - Мне  тоже  вместе  с  тобой или же на другое дерево? - спросил Сивоок
почти послушно своего товарища.
     - Как хочешь. А впрочем, лучше уж нам быть вместе. Так веселее.
     Чего-чего,  а  веселья  здесь  было  меньше  всего,  но  оба попытались
улыбнуться.  В  холодном  свете  раннего  утра лица их были серые, аж синие,
длинный  изнурительный  перегон по ночному лесу как-то снял с их фигур и лиц
обретенную   за  последне