выбраться из лесов
да болот. Пускай натерпится страху!
     - Ну! - крикнул еще раз Какора.
     - Не  хочу, - впервые за последние дни заговорил Сивоок, и не ненависть
была в голосе хлопца, а презрение.
     - Гей-гоп! - беззаботно напевал Какора.
     Начали  собираться  люди.  Видно,  они  привычны  были к торгу, ибо шли
смело,  их  не  тревожили  ни  глуповатое  пение  Какоры,  ни его товары; не
удивлялись  они  купеческой  повозке,  а  кони вызывали разве лишь сожаление
своей  изнуренностью  и  испачканностью.  Создавалось  впечатление,  что тут
перебывало  множество  разнообразных  гостей, что все привыкли к ним, хотя и
трудно  было  предположить,  чтобы  пробивались  сюда  из широкого мира даже
такие отчаяннейшие пройдохи, как Какора.
     Первым  пришел  высокий  косматый  мужчина с лукаво прищуренным глазом;
руки  у  него  были  такие  длинные,  что  свисали  ниже колен; лицо мужчины
излучало  насмешливость  и  хитринку,  он  остановился в нескольких шагах от
купца, хмыкнул, спросил задиристо:
     - Что имеешь?
     - А  что  нужно? - вопросом ответил Какора, который хорошо разбирался в
покупателях и сразу видел, с кем имеет дело.
     - Спрашиваю, что имеешь? - снова повторил мужчина.
     - Что нужно, то и имею, - начиная сердиться, ответил купец.
     - А не ври.
     - Имею  такое,  что  тебе  и  не  снилось, - подогревал его любопытство
Какора.
     - Ой, хвастун!
     - А  у  тебя?  Драные  порты  да плоть смердючая! - пошел в наступление
Какора. - Ну!
     - Ох, смешной ты! - захохотал мужчина. - Да у меня...
     - А что у тебя?
     - Да такое...
     - Ну какое?
     - Да и дети твои не увидят такого.
     - Что же это? Разве что птичье молоко...
     - А и молоко.
     - Воробья подоил или жабоеда?
     - Да  и  воробья!  -  Мужчина  лениво  почесал ногу о ногу, повернулся,
чтобы уйти прочь.
     - Эй, куда же ты? - испуганно позвал Какора.
     - Дак что ж с тобою?
     - Постой, что же у тебя?
     - Дак у тебя же ничего.
     - Не видел же ты, дурак!
     - Дак и нечего видеть! - сплюнул мужчина.
     - А у тебя что?
     - Да такое, что и детям твоим...
     Какора, тяжело дыша, подбежал к мужчине, схватил его за руку.
     - А ну-ка! Вернись. Не будь тварью безрогой!
     Мужчина  остановился,  потом  без  видимой  охоты  направился  к телеге
купца.  Какора  тыкал  ему  под  нос то кусок покрывала, то заморской работы
меч,  то  женские  украшения  из  зеленого  стекла. Мужчина все это отклонял
рукой, щурил глаз, веселился в душе от стараний купца.
     - Э, - сказал он, - а белого бобра ты видел когда-нибудь?
     - Чего? Что? - не понял Какора.
     - Белого бобра, спрашиваю, когда-нибудь видел?
     - Белого? Бобра? Врал бы ты кому другому, а не Какоре, добрый человек!
     - Дак  что  ж  с  тобой  разговаривать! - пожал плечами мужчина и снова
наладился уходить.
     - Ну! - взревел Какора. - Вот осел божий! Да ты говори толком! Бобер?
     - Бобер.
     - Белый?
     - Белый!
     - Врешь!
     - А ежели вру - так и уйду себе с богом!
     - Ну! Гей-гоп! Стой! Что хочешь?
     - А ничего.
     - Как это?
     - А так: не меняю.
     - И почему?
     - А пускай мне останется.
     - Зачем же похвалялся?
     - Дак  чтоб  ты  знал,  что  у  меня  белый бобер есть, а у тебя нет! -
Мужчина  беззвучно  рассмеялся  прямо  в  нос  Какоре  и теперь уже пошел от
купца, не слушая его проклятий и угроз.
     - Ну  и людишки! - обращаясь снова к Сивооку, почесал в затылке Какора.
- Видал такого дурака!
     Он  снова  попытался  привлечь дикую душу Сивоока, ибо чувствовал себя,
наверное,  одиноко  и  неопределенно,  забредя  в  этот город, который сразу
послал   на   них  то  дикого  ревучего  зверя,  то  лукавого  человека,  то
невероятной красоты святыню.
     - Засмотрелся  на  это  диво?  - кивнул Какора на храм. - Вот поедем со
мной  в  Царьград,  так  увидишь  там  святую  Софию, а еще тысячу церквей и
монастырей,  которых  нет  нигде  на  свете,  да золото и камень дорогой, да
мусию, да сосуды, да иконы. Держись Какоры - не то еще увидишь!
     Снова  пришло  несколько  горожан;  теперь были не только мужчины, но и
женщины;  волосы  у  них  были  русалочьи и глаза такие, что утопал ты в них
насквозь  и  словно  бы  осыпало  тебя  попеременно то ледяными иголками, то
горячим  огнем. Какора развеселился, люди подходили и подходили, одни что-то
там  несли,  у  других  вспыхивали  в  руках  при свете солнца густым ворсом
дорогие  меха;  кто  нес  мед,  кто  мясо, уже и не для обмена, а просто для
угощения прибывших гостей.
     Купец  раскладывал  свой  товар, расхваливал, сыпал словами, приглашал,
предлагал, набивал себе цену.
     - Ну-ка,  навались,  берите  ромейские  паволоки, хоть и самого князя в
них  можно  одеть, не то что ваше полотно, водой моченное, солнцем беленное,
а  тут одной золотой нитки хватит, чтобы окутать весь ваш город с его валами
и  частоколами. А это ножи, хоть на медведя с ними, хоть на тура иди - ребра
раскроят,  голову  отрежут  при одном взмахе! А тут орех мускатный, из самой
Гиндии,  за  пригоршню семь волов дают. Да и знаете ли вы, что такое волы? А
шафран  - из самой Персиды, опять же за пригоршню коня нужно отдать. А с вас
-  то и двух мало будет, ибо никто в такую даль не забьется, кроме Какоры, а
Какора  -  это  я.  Гей-гоп! А уж перец - это лишь на золото! Вес на вес. Да
только  где  вам  взять золото, вы, наверное, и серебра еще не видели. Вон у
меня  отрок  есть,  у  него на шее медвежий зуб в золото оправлен, гляньте и
увидите!
     Тогда  вышел  вперед  дебелый  мужчина,  задрал длинную сорочку и из-за
пояса   портов  достал  что-то  завязанное  в  грязную  тряпку.  Неторопливо
развязав  свой  узелок,  мужчина  издали  протянул на раскрытых ладонях свою
тряпочку  Какоре;  сейчас этот лоскут казался еще грязнее, потому что на нем
сверкающим комком, величиной с кулак, лежал золотой слиток.
     Какора  рванулся  к  золоту,  но,  видимо, вспомнив о лукавом владельце
невиданной  белой  бобровой  шкуры, равнодушно причмокнул и, прищурившись на
тихий блеск золота, сказал:
     - Хочешь обменять?
     Мужчина  молчал,  и  все  молчали.  Но  еще  один  на  такой  же  самой
захватанной  тряпке  с  другой  стороны  показал  Какоре  кучку разноцветных
камушков,  от которых у купца уже и вовсе хищно загорелись глаза. А там одна
из  женщин,  старая-престарая  уже,  с  потемневшим лицом и увядшей улыбкой,
показала  Какоре  золотую  гривну  на  руке,  сделанную в виде тура, который
пытается  рогами  поддеть  большое  золотое  яблоко,  а задними ногами точно
такое же яблоко отталкивает.
     - Так как, - пересохшим голосом произнес Какора, - откроем обмен?
     - А  зачем  обмен?  -  сказала  женщина  с золотыми яблоками на руке. -
Хочешь  есть-пить,  так бери. Гостем нашим будешь. Что понравится - подарим,
да и уходи себе. А мы останемся здесь.
     - Не  годится  так, - сурово сказал Какора. - Обычай всюду такой, чтобы
меняться.  Ты мне - я тебе. Вы имеете золото, драгоценные камни, а у меня...
-  Он  снова  кинулся  раскладывать  товар, доставать оружие, посуду, разные
причиндалы,  крестики  из  твердого маслянистого дерева, маленькие иконки на
тесемках и тонких верижках.
     - Что  у  нас  есть,  то  нам  и  останется,  - сказал из толпы один из
мужчин. - А твое пускай тебе остается.
     - Да зачем же оно мне! - изумленно воскликнул Какора.
     - А  раз  оно  тебе  ни  к чему, то нам и тем более, - засмеялся кто-то
сзади.
     Купец   взмок   от   напрасных   усилий  добиться  толку  со  странными
горожанами.   Нацедил   из   бочонка   меду,  приник  к  серебряному  ковшу,
посматривая  своими  выпученными  глазами на людей, потом долго причмокивал,
протянув ковш:
     - Ну, кто хочет?
     Вперед   выступил   обладатель  золотого  слитка,  взял  ковш,  неумело
хлебнул, поперхнулся, потом все-таки допил, посмотрел на своих:
     - А вкусное! У нас не такое.
     - Ге-ге!  -  С  довольным видом похлопал его по плечу так, что тот даже
присел,  Какора. - Еще и не такое имею. Так начнем обмен! Ты мне золото, а я
тебе бочонок меду!
     - Да  возьми  ты  его себе, ежели оно тебе так по душе, - просто сказал
мужчина  и  выкатил  из  тряпки  слиток прямо в горсть Какоры, а тряпочку не
дал, спрятал снова под сорочку.
     - Бери бочонок, - крикнул Какора. - Все бери, что хочешь! Выбирай!
     - Да  зачем  мне?  - почесал за ухом мужчина. - Пускай вот она отведает
твоего питья...
     Он  кивнул  на молодицу, у которой из-под полотняной сорочки выбивались
женские  прелести. Какора мигом наполнил ковш, со смешным поклоном подскочил
к  женщине,  хотел  сам  напоить  ее, но она оттолкнула мохнатую руку купца,
наклонилась к ковшу, пригубила, искривилась.
     - Горькое!  -  засмеялась  она  и начала смотреть на Сивоока так, будто
только что его увидела.
     Хлопец  зарделся, попытался спрятаться за телегой, но и там преследовал
его  взгляд молодицы, ее орехового оттенка глаза вселяли в него возбуждение,
которого  он  не знал еще ранее, а может, это просто у него кружилась голова
от  длительного  голода,  потому что после смерти Лучука у него еще и крошки
не было во рту.
     Он   обошел   коней,  очутился  среди  горожан,  на  него  посматривали
доброжелательно  и  открыто,  и  он  тоже  чувствовал  себя своим среди этих
красивых  и  таких  непривычно  простых  людей.  Какая-то  девочка держала в
деревянной  мисочке вареное мясо. Он взглядом спросил ее согласия и, получив
разрешение,  взял  кусочек мяса, отправил его в рот. С другой стороны кто-то
подал  ему горшочек с кашей, еще кто-то сунул кружку с питьем, настоянным на
травах,  видно,  хмельным,  потому  что  в  голове у Сивоока закружилось еще
сильнее,  чем  от  ореховых глаз молодицы, и именно тут оказалось, что сосуд
подала она же - молодица с глазами, как сплошной грех.
     Она игриво задела его локтем, засмеялась звонким смехом:
     - А не осилишь жбан? Что ж ты за муж еси?
     - Мал я, - стеснительно ответил Сивоок.
     - Ой,  гляньте  на  него!  -  Молодица громко расхохоталась. Забежала с
другой  стороны,  толкнула  Сивоока  уже  сильнее,  но парень не сдвинулся с
места.  -  Видели  такого  малого!  - выкрикивала неугомонная молодичка. - А
откуда же ты взялся у нас тут?
     - Оттуда, - махнул Сивоок рукой в сторону леса.
     - Да  там люди лишь исчезают, - вмешался в разговор один из мужчин, - а
приходить оттуда - невиданное дело.
     - Пришли  же  мы  с купцом, - пробормотал Сивоок. - А вы кто такие? Что
за город ваш?
     - Радогость.  -  Молодичка,  видимо,  не  хотела никому уступать своего
гостя.  -  Город  наш  Радогость  называется, а меня кличут Ягодой. А ты как
зовешься?
     - Сивоок.
     - Почему же так?
     - Не ведаю. Видать, из-за глаз.
     - А какие же глаза имеешь? Взгляни на меня.
     Сивоок вспыхнул до корней волос.
     - Посмотри мне в глаза, посмотри.
     Но  как  же он мог смотреть в ее бездонные глаза! Сивоок попытался было
выбраться  из  толпы  и спастись хотя бы возле Какоры. Но Ягода была быстрее
не только телом, но и мыслью.
     - Подожди-ка,  поведу  тебя  к  моей  тетке, - сказала она, - тетка моя
Звенислава хочет тебя видеть. А ей отказывать негоже.
     Молодица   схватила  Сивоока  за  руку,  потащила,  расталкивая  людей,
тарахтела неумолчно:
     - Тетка  Звенислава  у  нас в величайшем почете. Потому как в Радогости
женщины...  Ты не ведаешь еще? Мужчин у нас мало... Исчезают в пущах... Идут
и  не  возвращаются... И никто не может понять, что же это такое... Когда-то
у  нас были такие мужчины... Ой, такие же!.. А теперь видишь!.. И мой муж не
возвратился  из  пущи...  И  все  нам  самим  приходится...  Вот так и тетке
Звениславе... Тетя Звенислава, вот отрок, а зовется смешно: Сивоок.
     Они  остановились  возле той темнолицей женщины, у которой на руке была
золотая  гривна  с яблоками. Сивоок не столько смотрел на старую Звениславу,
сколько  на ее гривну, ибо ничего похожего еще нигде не видел. Золотой тур с
изогнутой  спиной,  будто  Рудь  в давнишней своей стычке со старым Бутенем,
упираясь  задними  ногами  в огромное золотое яблоко, пробовал поддеть точно
такое  же  яблоко  рогами.  Каждый  мускул,  каждая  шерстинка  на туре были
отчеканены  с  подробностями  почти  невероятными.  Кто  бы  это  мог  такое
сотворить?  И  откуда  привезена  гривна?  Неужели сюда могли добираться еще
какие-нибудь  гости,  кроме  них  с  Какорой? Ведь и назван город Радогость,
видимо,  в  насмешку  над  тем  далеким  в широким миром, который никогда не
одолеет тайных и опасных тропинок, ведущих сюда.
     - У  тебя  глаз  жадный,  как  и  у  твоего  купца,  -  сурово  сказала
Звенислава, заметив, с каким вниманием всматривается Сивоок в ее гривну.
     Хлопец  зарделся  еще  больше,  чем  раньше  от приставаний молодички с
соблазнительными глазами.
     - Люблю  красивое...  - пробормотал он. - Был у меня дед Родим... Он...
творил  богов - Световида, Дажбога, Стрибога, Сварога... В дивных красках...
На глине и на дереве... С малых лет привык...
     - Рехнувшийся  малость  отрок, - прыснула Ягода, - здоровый, как тур, а
бормочет  про какую-то глину... Ведь это же дело женское... Тетка Звенислава
вон...
     - А  кыш,  -  прикрикнула  на  нее  старуха,  -  замолчи,  пускай отрок
посмотрит и у нас... Жилище наших богов...
     - Видел  снаружи,  -  сказал  Сивоок,  -  уже  все  осмотрел... Чудно и
прехорошо... Нигде такого нет, в самом Киеве даже...
     - А  что  Киев? - молвила Звенислава. - Киев сам по себе, а Радогость -
сам... Покажу тебе еще и середину, ежели хочешь...
     - А хотел бы, - несмело промолвил Сивоок.
     - Мал еще еси? - догадалась Звенислава.
     - Не  знаю,  может,  шестнадцать  лет,  а  может, и меньше... Дед Родим
погиб, а я не ведаю о себе теперь ничего...
     - Вот  что, Ягода, не приставай к хлопцу, - сурово велела Звенислава. -
Приведешь Сивоока потом ко мне, покажу ему жилье наших богов.
     Но  тут  протолкался  к  ним Какора, пьяный в дымину, раздраженный тем,
что  не  удалась  торговля.  Услышал  последние слова Звениславы и тотчас же
ухватился за них.
     - А  мне?  -  взревел он. - Почему мне не показываешь здесь ничего? Кто
здесь  гость? Я или молокосос? Я - Какора! Хочу посмотреть ваш город! Почему
бы и нет!
     - Хочет, так покажи ему, Ягода, - сказала, отворачиваясь, Звенислава.
     Ягода  рада  была  еще  побыть с Сивооком, ее не испугала расхристанная
фигура  купца,  маленькая женщина смело подкатилась к Какоре, дернула его за
корзно, закричала так, что он даже уши закрыл:
     - Ежели  так,  то  слушать  меня,  и идти за мной, и не отставать, и не
приставать,  потому что позову мужей, да угостят палками, а у нас хоть мужей
и мало, да ежели палками измолотят, то ого!
     - Ну-ну!  -  загремел  Какора, пытаясь обнять Ягоду, но наткнулся рукой
лишь  на  пустоту, покачнулся, чуть не упал, попытался прикрыть свою неудачу
разухабистой  песенкой,  сыпал  первыми попавшимися словами вдогонку Ягоде и
Сивооку, а сам был настолько пьян, что вряд ли и видел что-нибудь.
     Шли  по  городу,  и  никто  им  не  мешал. Могло показаться, что первые
основатели  Радогостя  выбрали  совсем непригодное место; несколько холмов и
глубокие  ложбины,  при  нападении  врагов  и  отпора  не  дашь,  потому что
нападающие  будут валиться тебе прямо на голову. На главном из холмов стояла
святыня,  а  остальные  и  вовсе  светились наготой, на тощей земле не росла
даже  трава, зато в балках, где раскинулись хаты радогощан, аж кипела зелень
садов,  левад  и  дворов,  сверкали там ручьи, а над ними тихо стояли вербы,
березы  и ольха; между дворами светились полоски ржи, проса и разных овощей;
здесь  паслась  скотина,  овцы, кони, в хлевах похрюкивали свиньи. Навстречу
им  часто  попадались  люди,  и  никто  не удивлялся так, словно бы Какора и
Сивоок  жили  здесь постоянно. Какора то и дело покрикивал пьяным голосом на
встречных:
     - Ну, как ся?
     - А так ся, - отвечали ему.
     - А почему же?
     - А потому же.
     - Ну и что же?
     - Вот и то же.
     - Почему они так молвят? - удивлялся Сивоок, следуя за Ягодой.
     - Потому что так с ними речь заводит твой купец, - улыбалась она.
     - Так, будто не хотят ничего поведать.
     - Может, и не хотят.
     - Не верят нам, что ли?
     - А  все доверчивые ушли от нас. Ушли, да и не вернулись. Остались одни
недоверы.
     Она  дошла до ручейка, неторопливо забрела в воду, принялась мыть ноги,
показывая  свое  соблазнительно  белое  тело.  Сивоок  отвернулся,  а Какора
двинулся  к  Ягоде,  намереваясь  ущипнуть  ее  за  какое-нибудь  место. Она
услышала  его  учащенное дыхание, своевременно извернулась - Какора неуклюже
сел  в  воду,  а Ягода, заливаясь смехом, выскочила на зеленую травку, села,
протянула мокрые ноги.
     - Отдохнем?  -  весело  воскликнула она. - Потому что ходить нам еще да
ходить!
     - А  не  буду  больше ходить. Спать хочу, - сказал Какора, который и не
обиделся на Ягоду, а только чуточку присмирел. - Завтра доходим до конца.
     - Завтра мне уже не захочется, - засмеялась Ягода.
     - Так  пошли  еще к озеру, - зевая, промолвил Какора, которому, видимо,
не очень хотелось бродить по чужому городу в мокрых портах.
     - А к озеру нельзя! - сказала Ягода.
     - Почему бы?
     - А потому!
     - Да ты говори!
     - А я говорю.
     - Глупая  девка,  -  сплюнул  Какора, - была бы ты мужем, так я бы тебе
хоть голову свернул, а так - только тьфу, да и только!
     - Ворота  к  Яворову  озеру  только  тетка  Звенислава может открыть, -
пропуская мимо ушей угрозы Какоры, сказала Ягода.
     - А что там в озере? - полюбопытствовал Сивоок.
     - Боги живут.
     - Вот  полезу  на вал и взгляну на ваше озеро, - пробормотал Какора и в
самом  деле  потащился  по  крутому  склону,  на  вершине  которого  темнели
полузасыпанные землею, заросшие травой ребристые клети городского вала.
     - Пойди, пойди, - равнодушно сказала Ягода.
     - Я  тоже  хочу  посмотреть, - взглянул на нее Сивоок, словно бы просил
разрешения.
     - Ну  пойди,  а  я  ноги  посушу на солнце, - засмеялась молодичка, - а
потом придешь ко, мне. Правда же, придешь?
     Сивоок  ничего  не ответил, потому что такая речь была еще не для него,
хотя возраст у него был уже вполне подходящий.
     Сивоок  догнал Какору и обогнал. Первым увидел внизу, под валом, озеро,
напоминавшее      кривой      серп,      стиснутый      отовсюду      такими
нетронуто-очаровательными  лесами,  что  они  непременно искусили бы к новым
странствиям,  если бы человек не знал там лиха. Вдоль берегов озера, забредя
в  черную  воду,  стояли  могучие, многолетние яворы - сизо-черные стволы их
поднимали  курчавые  шапки  листьев  на такую высоту, что они сравнивались с
городом.  Между  яворами  зеленеющими  мертво  чернели  усохшие. Видимо, так
окаменевают  в  вечной  неподвижности  умершие  боги, если только боги могут
умирать.
     Какора  равнодушно  скользнул  взглядом  по  озеру,  взглянул  на узкие
мостки,  ведшие  к  воде  из низеньких ворот, тех самых, которые имела право
открывать   лишь   Звенислава,   загадочная  женщина,  которая,  кажется,  у
радогощан  обладала  чрезвычайными  полномочиями.  Потом  купец направил ухо
снова  в  сторону  города.  Где-то неподалеку постукивали молоты, так, будто
под  одним  из  холмов  скрывалось  не менее сотни кузниц. Сивоок представил
себе,  как  сидят в уютных, пропахших дымом хижинах мудрые деды и маленькими
молоточками   куют   серебро  и  золото,  выковывают  такие  гривны,  как  у
Звениславы  на  руке,  а  рядом,  в  черных  кузницах, среди зноя и красного
пламени,  кузнецы  изготовляют мечи, куют их в две руки одновременно, и мечи
эти  должны  быть  непременно такими тяжелыми и широкими, каким был когда-то
меч деда Родима.
     - Переночуем,  а  на  рассвете  -