олету
императорские  птицы,  на стене - императорская семья основателя Македонской
династии  Василия.  Руки у всех протянуты к кресту - символу истребления. Но
изнеженный   император   вынужден  был  отдавать  преимущество  теплу  перед
пышностью.   Поэтому  ночь  перед  триумфом  он  провел  в  зимней  спальне,
украшенной карисийским мрамором.
     А  болгар, измученных голодом и жаждой, держали на ногах всю ночь по ту
сторону  городской  стены, а рано утром, наверное именно в тот момент, когда
китонит  натягивал  на  императора  шитые красными орлами и царскими знаками
тувии,  воины  погнали  их  через Карисийские ворота в город, и они пошли по
долгой   Месе,   ободранные,  грязные,  заросшие  до  самых  глаз;  от  них,
измученных  изнурительным  походом,  разило тяжким запахом, и еще шел от них
мертвый  дух, который всегда идет от людей обреченных, униженных до предела,
и  богатые  византийцы  затыкали  носы  и отворачивались, брезгливо бормоча:
"Смердящие  кожееды!"  А  болгары  тяжело  шаркали по белым мраморным плитам
самой   роскошной  на  земле  улицы,  шли  мимо  высоких  домов,  украшенных
портиками,  шли  мимо  ергастерий,  спрятанных под глубокими арками, которые
защищали  прохожих  от  непогоды  и  солнца;  пленные  наполнили  эту улицу,
славившуюся  как  зеркало  византийского  богатства  и роскоши, и если бы не
мрачные  охранники  Комискорта,  могло бы создаться впечатление, что болгары
внезапно  овладели  самим  сердцем  Константинополя,  но  воины шли по бокам
плотной  настороженной  стеной, а болгары были столь изнурены и столь крепко
закованы  в  колодки,  что  даже  у  самых  отважных  и  бодрых из пленников
опускались  плечи  и  отворачивались  взгляды  от  всех  шелков и ковров, от
золота  и  серебра,  от  плюща  и  лавров.  Но  чем  ближе  к  центру города
продвигались  они,  тем  теснее  окружала  их пышность, от которой кружилась
голова  и  не хотелось дышать, а хотелось просто упасть вот здесь и умереть,
не  ожидая,  что будет дальше, какому надругательству придется подвергнуться
от   безжалостных  ромеев  еще,  ибо  трудно  им  было  представить  большие
страдания  и  надругательства,  чем  те,  которые  испытали  они  по  пути в
Константинополь.
     - Эй,  брат,  долго ли еще? - спрашивали у Сивоока его товарищи, потому
что  все  уже знали, что Сивооку во время службы у купца пришлось побывать и
здесь, в ромейской столице.
     - На  конский  торг,  -  смеялся  через  силу  Сивоок,  пробуя задирать
голову,  чтобы  показать  ромеям свою ненависть и презрение к ним, но из его
затеи  ничего  не  получалось,  кроме  разве лишь того, что привлекал к себе
внимание,  но  он  и  без  того отличался среди пленников светлыми волосами,
пшенично-золотой  в  цепких  завитках  бородой.  - Есть тут такой дьявольски
уютный  форум,  на  котором  ромеи  проводят конские ярмарки. Какие кони там
бывают!  Из Арголиды и Аттики кони, которых объезжали сыновья амазонок, кони
из  Каппадокии,  из  Вифинии, из Фригии, кони с Сицилии, о которых молвлено,
что  их  кормили  цветами, так выхолены они были; рыжие, как лисы, ливийские
кони  и  сивые  угорские  жеребцы,  которых  мы приводили сюда с моим купцом
Какорой;   были  там  также  кони  арабские,  турецкие,  персидские  или  же
мидийские,  обуздывать  которых заставляли именно таких невольников, как мы.
Сумеешь обуздать дикого скакуна - получишь волю. Не сумеешь - погибнешь.
     - Черта  бы объездил, лишь бы только на свободу! - сказал кто-то сзади.
Над  ним  посмеялись, потому что клонился от ветра, был такой же слабый, как
и все.
     - Ну  так  вот,  -  продолжал  свой  рассказ  Сивоок,  - там были кони,
натертые    оливой,   вычищенные   серебряными   скребницами,   с   гривами,
расчесанными  золотыми и агатовыми гребнями. Кони - будто женщины! А какие у
них  ноги  были!  -  Он  с сожалением взглянул на свои босые, окровавленные,
избитые  о  камень  ноги, на покрытые засохшей кровью и струпьями ноги своих
товарищей.  -  Чистые  и стройные ноги, вынесенные из странствий и скачек по
самым  сочным  травам  мира,  ибо  нет  ничего лучше, чем побегать по свежей
зеленой  траве,  братья!  Кони  знают  в  этом  толк.  А  еще чем хорош этот
Амастрианский  форум, так это подстилкой. Ромеи не знают ни травы, ни соломы
на  подстилку.  По  персидскому  обычаю,  они  применяют  для  этого  хорошо
высушенный  конский навоз. Мягко, тепло, пахуче! Вот бы нам поспать на таком
ложе!
     - Да,  хорошо  бы поспать! - вздыхали слушавшие Сивоока, отгоняя с души
мрачную  тревогу,  которая  все  плотнее и плотнее охватывала пленников, чем
больше углублялись они в каменные нагромождения ромейской столицы.
     - А  еще  нет  на  свете  лучшего  развлечения,  как меняться конями, -
продолжал  Сивоок.  -  Покупаешь  какую-нибудь  клячу,  а  там - отвернулся,
перебросил  ей  гриву  на другой бок, распустил хвост да почистил копыта - и
уже продаешь как хорошего скакуна.
     - Вот  уж врет! - сказал кто-то лениво, лишь бы сказать. Но Сивоок даже
обрадовался  этому  возражению,  потому что была зацепка, подал голос кто-то
живой  среди  этих  умерших  от  бесконечных мук людей, и он даже рванулся к
этому  человеку,  но  колодка,  в  которую  был  закован  вместе с еще двумя
болгарами,  не  пустила  его,  да  и ромейский воин, тяжело ступавший рядом,
замахнулся на него держаком копья.
     - Эй,  не  вру,  браток,  - покачал головой Сивоок, - просто моего духа
кони  не  выносят.  Они  бесятся  от  одного моего вида. Встают на дыбы, как
только я подхожу.
     - Теперь твой дух не тот, - сказал ему один из товарищей по колодке.
     - А  почему  бы  и не тот? - дернул Сивоок свою светлую бороду. - Дух в
человеке  всегда  остается  один  и  тот  же.  Это лишь тело уменьшается или
увеличивается.  Но  какая  польза  от тела? А дух возносит тебя и на зеленые
горы, и на самое небо... И на конскую ярмарку он вознесет очень скоро...
     Сивоок  хорошо  знал, что на Амастрианской площади происходят публичные
казни;  возможно,  и  еще  кто-нибудь из пленных слышал об этом, но никто не
обмолвился  ни  единым  словом,  да и сам Сивоок разглагольствовал о конском
торге  на  Амастрианском  форуме, надеясь в глубине сердца, что ведут их все
же  куда-нибудь  в  другое  место, возможно, чтобы просто показать столичным
жителям  как  военную добычу, потому что в столице всегда полно бездельников
и  дармоедов,  жаждущих  зрелищ,  а какого же еще зрелища нужно, когда перед
твоими  глазами  передвигаются, будто бессильные привидения, некогда могучие
воины,  сотрясавшие  империю,  воины,  прошедшие  со своим царем Самуилом по
планинам  и  рекам,  умевшие  прорубаться  мечами  сквозь самые плотные ряды
византийских  катафрактов,  одним  лишь  мужеством бравшие чужие твердыни, а
свои  защищавшие  с  таким  упорством,  что  одолеть  их  можно  было только
коварством и изменой.
     Но   даже   и  тот,  кто  надеялся,  что  гонят  их  по  главной  улице
Константинополя  ради удовольствия столичной толпы, горько ошибался, ибо это
еще  было  не  все,  - самое страшное ждало их впереди, а покамест они снова
должны  были  возвращаться  по той же самой Месе, но на этот раз уже в рядах
триумфа.
     Триумф  начали чины синклита. Они шли пешком, придавая всему шествию ту
неторопливость,  которая  всегда  отождествляется с торжеством. Впереди всех
выступал   проедр   синклита*   в   розовом   хитоне  с  золотыми  галунами,
перепоясанный  пурпурным  с  самоцветами лором, в белой хламиде, отороченной
золотыми  галунами  с  двумя  тавлиями  золотой  парчи  с  листиками  плюща.
Синклитики и силенциарии** тоже все в белых хламидах с золотыми тавлиями.
     ______________
     *  Проедр  синклита  -  глава  сената,  фигура скорее декоративная, чем
значительная.   Ему  надлежало  воздавать  почести,  его  благословляет  сам
патриарх,  в  его  честь раздаются даже актологии, у себя дома он дает обеды
(за  счет  казны)  для магистров и патрикиев, но на этом и заканчивается его
так  называемая  власть,  ибо  ни  прав,  ни обязанностей этот чин больше на
давал.
     *  Синклитики  и  силенциарии  -  собрание власть имущих в Византии, то
есть  их  сенат,  имевший  как  бы  две  палаты: законодательную - синклит и
совещательную  -  силенциарий. Соответственно называлась и члены этих палат.
(Прим. автора.)

     За  синклитом  шел  отряд трубачей, подобранных один к одному, одетых в
суконные скараники, прошитые золотыми нитками, с изображением императоров.
     Серебряные  трубы  играли  триумфальные  марши  не столько для придания
ритма походу, сколько для того, чтобы привлечь внимание толпы.
     За  трубачами  терпеливые мулы тащили тяжелые возы, нагруженные военной
добычей,  присланной  из  Болгарии императором Василием, конные экскувиторы,
одетые  в  мундиры  царской расцветки, охраняли ценный обоз, а охранять было
что;  на  возах  лежали  целые  вороха золотых и серебряных монет и слитков,
дорогое   оружие,   драгоценные  украшения  и  одежда,  атрибуты  царские  и
боярские,  золотая  и  серебряная  посуда  удивительной  чеканки  болгарских
умельцев,  ожерелья  из  жемчуга, янтаря, агата, сердоликов, конская сбруя с
золотыми  и  серебряными  украшениями, с бирюзой и рубинами, слитки свинца и
олова,   вырезанные   из   редкостных  сортов  дерева  предметы,  которых  в
Константинополе  не  видывали никогда, рыбацкие сети и весла, меха и шерсть,
высокие сосуды с вином.
     Далее  катились  причудливо  разукрашенные  колесницы с вылепленными на
них  изображениями  величайших  твердынь Болгарии: Струмицы, Водена, Средца,
Видина;  другие колесницы изображали отдельные болгарские провинции: Пресна,
Пелагония, Соск, Молис.
     Поток   возов  и  колесниц  прерывался  шествием  болгарских  воевод  и
священников,  перешедших на сторону ромейского императора. Воеводы и бояре в
одежде  мышиного  цвета  несли  впереди  себя подушечки с положенными на них
золотыми  венцами,  а  священники  держали  в  руках  кресты  и книги, и еще
множество  книг  в  драгоценных  оправах  везла  за  ними  на  огромном возу
четырехконная упряжка.
     Далее  шел отряд флейтистов - пайгнистов. В голубых хламидах. Флейтисты
исполняли  что-то оживленно-глуповатое, за ними двигалось стадо из ста белых
быков,  а  потом  катилась  низкими  белыми  валами  тысяча болгарских овец.
Погонщиками  быков  и  овец  были  воины  из отряда Комискорта, точно так же
запыленные,  заросшие,  точно  так  же  пропотевшие и охрипшие, как в долгом
переходе  до  этого;  их  темная,  отнюдь  не  парадная,  изношенная военная
одежда,  все  их оснащение, весь вид черно-мрачный еще больше оттеняли белый
цвет  животных, которые завтра должны были стать добычей константинопольских
мясников,  тех самых, которые гордо шествовали позади овечьей отары с ножами
и  тяжелыми  топорами  в  руках,  с  засученными  рукавами, в черных кожаных
передниках, с черными бородами, со свирепым выражением лиц.
     Далее  атлеты вели на цепях нескольких медведей, пойманных в болгарских
лесах,  звери  угрожающе  ревели,  трясли  головами, цепи звенели, испуганно
вскрикивали  по  обочинам  Месы  ромейки, но атлеты прочно держали медведей,
словно  бы  показывая  тем, что наибольшее страшилище ничего не стоит, когда
оно заковано в железо.
     И  это  в самом деле была правда, ибо сразу же за укрощенными медведями
тяжело  брела  тысяча пленников, еще совсем недавно грозных воинов, а теперь
бессильных  и отданных на милость победителей. Победители шли по бокам точно
такие  же,  как  и  те,  что  сопровождали  гонимых  на убой быков и овец, -
умудренные  евнухи-препозиты  императорского  двора  тонко  продумали все до
мельчайших  подробностей;  любой болван из константинопольских зевак мог без
малейших   усилий   провести   параллель   между   бессловесной  скотиной  и
пленниками,  которые хотя и имели человеческий облик и, быть может, наделены
были  даром  слова,  но  заслуживали той же самой участи, что и скотина. Ибо
что  уж  там  речь, когда повсюду звучит всемогущий звон оружия! А ромейское
оружие - славнейшее в мире!
     Замыкали  шествие  пленников  зловеще-таинственные люди. Все, как один,
безбородые,  все  со  странными  двурогими  вилами  на  плечах, все одетые в
одинаковые   голубые   с  золотым  шитьем  безрукавки,  подпоясаны  широкими
красными  платками,  поверх  безрукавок  у них были бледно-голубые греческие
плащи  -  эпилорики,  на  головах  -  башлыки  из  той же самой ткани, что и
безрукавки,  шли  с  равнодушным видом, с пустыми, словно бы белыми глазами;
ромеи  узнали  их  сразу,  что-то  кричали  этим слишком уж голубым евнухам,
которые  тщетно  пытались прикрыть свою мрачность поднебесным нарядом, точно
так  же  как не могли утаить свою безбородость перед тысячью черных огромных
болгарских  бород,  -  не  трудно  было  догадаться,  кто  такие эти евнухи.
Сивоок,  собственно,  сразу же и догадался, но молчал, ибо что он должен был
говорить товарищам?
     Тяжкий   смрад   облаком   полз   над  колонной  пленников,  поэтому  в
триумфальном  шествии был сделан небольшой перерыв, по Месе прошли служители
храма  с  кадильницами, в которых жгли миро, ладан и восточные благовония, и
уже  только  после  этого  появился  в  триумфе  сам царственный Константин,
улыбающийся  толпе:  в  правой  руке  он  держал лавровую ветку, а в левой -
берло  из  слоновой  кости,  осыпанное изумрудами и бриллиантами, с огромным
рубином  сверху.  Два  препозита  вели  императорского  коня, а от этих двух
начинались  две шеренги препозитов в светло-зеленой одежде, вышитой львами в
больших  кругах.  Препозиты  шагали  величественно-неторопливо,  в  такт  их
походке  затаенно  продвигались вперед львы на одежде, словно бы верша дозор
вокруг  священной особы императора, и от этого лицо Константина расплывалось
в  еще  большей  улыбке,  он  плыл,  еще  более  самодовольный, над зелеными
львами,  будто  небожитель,  всеблагий и сверкающий. Что же, деспотизм часто
бывает улыбающимся.
     За  императором,  на  конях,  покрытых  драгоценными  чепраками,  ехали
магистры,  патрикии,  с  ними,  тоже  верхом,  спафарии-евнухи  с  мечами  и
спафарии  бородатые со спафоваклиями, то есть алебардами, шли за царем также
гетерии  варяжские,  цаконы с фигурами львов на панцирях, турки-вардариоты в
красных  плащах и высоких колпаках лимонного цвета, с палицами - манклавиями
на поясе и жезлами в руках.
     В  соответствии  с  "Книгой  церемоний"  Константина  Багрянородного, в
момент   императорского  шествия  следовало  также  еще  вести  впереди,  на
расстоянии  двух  полетов  стрелы,  коней  царских  числом  сто или двести с
пурпурными  чепраками  и  воркадиями.  Но  это предписание не было выполнено
из-за  чрезмерной растянутости триумфального шествия, зато не было сделано и
отступлений  от  правила,  по которому император должен был останавливаться,
начиная  от  ворот  Халки  и  Августея,  возле  Милия,  возле  церкви Иоанна
Богослова,  возле  портика  дворца  Лавса, возле претория и на антифоруме, а
потом  и на самом форуме Константина. Всюду император выслушивал акламации и
актологи,  то  есть  славословия,  от  димол,  которые  выполняли  роль  так
называемого  народа;  величания  сопровождались танцами и музыкой, выступали
здесь   мимы  или  ряженые  скурры,  скамрахи  или  масхары,  атлеты,  шуты,
потешники.
     После  форума  Константина,  где  была  самая продолжительная остановка
возле  порфирной  колонны,  император  должен  был еще слушать приветствия в
Большом  эмволосе, для чего пришлось триумфальное шествие провести чуточку в
сторону,  а  потом  возвращаться назад, чтобы пройти Артополию с ее хлебными
рядами,  где  у  умирающих  от  изнурения  болгарских пленных запахи свежего
хлеба  вызывали  спазмы, а Константина величали с особенной старательностью,
и  более  всего  выкрикивали  хвалу  дармоеды,  которые  только и знают, что
жрать, пить, развлекаться.
     После  этого  триумф  вылился  на форум Тавра - самую большую площадь в
Константинополе  с  высоченной витой колонной императора Феодосия посредине.
Император  Константин,  заботясь о развлечении толпы, часто велел сбрасывать
с  этой колонны приговоренных к смерти. Собиралось огромное множество зевак,
зрелище  было  жуткое.  На  форуме Тавра триумфальная процессия разделилась.
Пока   императора   принимали   возле  Модия,  а  потом  возле  церкви  Девы
Дьякониссы,  где  он  потом вместе с патриархом совершал трапезу, из колонны
триумфа  отделены  были  болгарские  пленники  и направлены к Филадельфию, а
основное шествие двигалось дальше вниз по улице, ведшей к форуму Быка.
     Впереди  пленников  пущены  были  только  трубачи,  а  позади с прежней
мрачной  невозмутимостью  двигались  странные  евнухи  с двурогими вилами на
плечах.  Трубы  звучали резко и отрывисто, будто хищные птицы, воины, уже не
сдерживаемые  торжественностью  общего  похода, дали волю своей злобе, гнали
пленных  чуть  ли не бегом, выталкивая вперед тех, кто сохранил больше всего
силы;  никто  не мог понять, зачем эта перестановка, никто не знал, куда так
спешат  охранники;  быть  может,  только  Сивоок  наконец  со всей ужасающей
отчетливостью  понял  то,  чего  боялся более всего: их в самом деле гнали к
Амастрианскому  форуму,  который  сегодня должен был стать не местом конской
ярмарки, как всегда, а местом казни.
     Перед  входом  в Филадельфии возвышались установленные на тетрапилоне в
виде  арки  две  огромные  бронзовые руки. Обреченные должны были пройти под
этими  руками.  Собственно,  никто из болгар и не заметил странной арки, ибо
сколько  уже  прошли  они  арок, эмволов, форумов, улиц, зато Сивоок слишком
хорошо  знал,  что  это  за  знак,  он  невольно  отпрянул  назад, попытался
пропустить  мимо  себя  хотя  бы  несколько  пар,  но  старый, как трухлявое
дерево,  ромейский  воин, который давно уже заприметил Сивоока и преследовал
его  чуть  ли  не половину пути в столицу, понял хитрость "белого болгарина"
(так прозвали его ромеи) и с проклятьями выставил его в самые первые ряды.
     Сивоок  в  последний  раз  оглянулся на огромный форум Тавра, до отказа
запруженный  народом,  воинами,  высокопоставленными  богатеями и юродивыми,
которые  вытанцовывали  и  выкрикивали  свои присказочки. В последний миг их
колонна  также  была разделена, - вытолкнули только передних, отсчитав ровно
сотню,  а  остальных  остановили на форуме то ли в ожидании очереди, то ли в
ожидании  милости победителей. Ибо тот, кто остался по эту сторону бронзовых
рук,  прозванных византийцами "Руками милосердия", мог избежать кары; пройдя
же  под  руками,  ты  утрачивал  какую  бы то ни было надежду на избавление.
"Дать  бы  отсюда  деру!" - в последний раз попытался взбодрить себя Сивоок,
проходя  как  раз  под  бронзовыми  руками  и  оказываясь, следовательно, на
своем, быть может, последнем пути, с которого нет возврата.
     Трубы  кричали угрожающе и злобно. Стража гнала пленников вниз по улице
скорее  и  скорее.  Вслед  за  пленниками  шествовали  равнодушные  евнухи в
разукрашенных  одеждах.  Зловеще  молчали толпы по обочинам улицы. Здесь уже
не   слышно   было   величальных   выкриков,   замерли   громкие  песни,  не
выкаблучивались   шуты   и  потешники.  Здесь  царила  суровая  скученность,
ожидание страшного, неотвратимого.
     И   пленные  бегом,  из  последних  сил,  умирающие,  заполняют  тесный
Амастрианский  форум,  охраняемый  царской  гвардией,  позади которой бурлят
людские  толпы. Посреди форума какие-то суетливые люди, одетые точно так же,
как  и евнухи, следующие за пленниками, только без золотого шитья на одежде,
хлопочут  у  переносных  горнов,  полных  докрасна  раскаленных  углей. А на
земле,  возле  горнов,  разбросаны толстенные цепи, такие тяжелые, что одной
лишь своей тяжестью способны были задавить человека.
     И  вот наконец пленных остановили. Дальше идти было некуда. Неторопливо
вышли  евнухи  в бл