и камень.
     - Вы тоже, наверное, каменный, - сказала она. - Хорошо. Возле камней.
     - Я  уже  иду, - сказал он, боясь, что она передумает. - Через двадцать
минут буду там.
     Отава  пришел  первым, как и надлежит мужчине. Таи не было. Он подождал
немного  и  пошел  вниз  по  тротуару,  неожиданно  встретил  ее сразу же за
кованой решеткой внутреннего двора Совета Министров.
     - Все  как-то  так вышло, - начал он извиняющимся тоном, но она закрыла
ему рот ладонью и прошептала:
     - Я так перепугалась!
     - Чего?
     - Темноты, колонн и... камней...
     - Один  доморощенный мудрец так написал об этом здании: "Зданию немного
вредит   излишняя  монументальность  и  гипертрофированный  ордер,  лишенный
какого-либо тектонического смысла".
     - Перестаньте, - попросила она.
     - Уже.  -  Он  попытался  засмеяться,  но  не  вышло.  Чувствовал  себя
мальчишкой,  который  впервые  вышел  на  свидание с девушкой. - Мы не будем
продолжать нашу дискуссию об искусстве?
     - Перестаньте! - дочти крикнула она. - Если вы не... то я уйду...
     - Простите, пожалуйста, у меня в самом деле невыносимый характер...
     - Я,  наверное,  уйду,  -  неожиданно  сказала  она, - ибо все это ни к
чему...
     Отава не знал, что и ответить.
     - По-моему, мы оба не совсем нормальны, - наконец засмеялся он.
     - Не  подумайте, что я истеричка. Мне хочется что-то сделать... Но... С
этим этюдом... Просто очень хотелось выставиться именно в этом городе...
     - Ошеломить провинцию?
     - Нет.
     - Показать себя?
     - Нет.
     - Тогда что же?
     - В  городе,  где...  вы.  - Она остановилась и смотрела на него сквозь
темноту,  но  и  сквозь  темноту  ясно  просвечивали ее удивительные глаза с
волчьими огоньками в глубине.
     - Но я оказался невежливой свиньей.
     - Свиньи не бывают вежливыми.
     - Не  играет  роли...  Мне  казалось...  еще с тех пор... но это теперь
прошло...
     Он  понимал,  что должен что-то говорить, что-то делать, чтобы удержать
эту  женщину  возле  себя,  ибо  она снова исчезала от него, могла исчезнуть
теперь  навсегда,  но  был удивительно беспомощен, стоял опустив руки, потом
как-то  машинально,  как  вчера  вычерчивал  на  бумаге ее имя, с опущенными
руками подошел к ней вплотную и прикоснулся губами к Тайному лбу.
     Она  тотчас же отступила от него, ничего не сказав, он тоже молчал, так
постояли  некоторое  время,  кто-то  шел  по  тротуару снизу, несколько пар,
раздавался  смех,  подошвы  шаркали по асфальту, а Отаве казалось, что это -
по его сердцу.
     - Проводите меня в гостиницу, - тихо попросила Тая.
     - Но с одним условием.
     - Говорите, соглашаюсь.
     - Чтобы вы не убежали из Киева. Как я той зимой.
     - Не убегу.
     - А завтра? Что будет завтра?
     - Не знаю.
     Он  шел  домой,  снова  по  Крещатику,  снова  среди  вечно праздничных
прохожих;  ощущал  юношескую  легкость  в  теле, верил и не верил, что может
начаться  для  него  совсем неизвестная жизнь. Потом вышел на Владимирскую и
свернул  не  домой,  а  к  Софии.  Почти  бежал  по  улице к площади Богдана
Хмельницкого,  точно  так,  как  бежал  когда-то,  чтобы успеть отомстить за
отца. Но как это было давно!


                                  Год 1014
                          ОСЕНЬ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ.

                                                      Якоже глаголеть: в чем
                                                   застану, в том ти и сужю.

                                                            Летопись Нестора

     Этот  город  любил  легенды,  жил ими полторы тысячи лет, родился тоже,
собственно,  из  легенды,  которую  привез в парусах своего утлого суденышка
дерзкий  молодой грек из Мегары в 658 году до нашей эры. Грека звали Визант,
это  было  простое,  ничем  не  прославленное  в  те времена имя, но молодой
мегарец  великодушно  пожертвовал  его  для истории. Он мог бы сидеть себе в
родном  городе,  ловить  рыбу  или  собирать оливки, выходить в море и вновь
возвращаться  к  родному  берегу,  но  он  отважился  направиться  навстречу
будущему,  которое так заманчиво сверкало в пурпурных волнах Эгейского моря.
Визант  подговорил  еще  нескольких  мегарцев;  чтобы не дразнить богов, они
решили  прислушаться к божественным советам, побывали в Дельфах и вот теперь
плыли  упорно  на  север,  в поисках незаселенных берегов, располагая только
молодостью,  ветром  в  парусах,  да  еще  напутствием дельфийского оракула,
довольно  странным  и неожиданным: "Заложишь город напротив людей слепых". В
молодости  охотно  поддаются  голосу  судьбы,  поэтому  Визант без колебаний
отправился  на поиски места, где мог бы заложить город, но одновременно знал
также,  что  следует  быть  зорким, чтобы не пропустить дара богов; поэтому,
когда  увидел  бугристый  выступ  земли,  который  жадно погружался в теплые
воды,  будто  гигантский  усталый  пес  высунул язык и хлебнул морской воды,
когда  увидел раздольный пролив к северному морю, увидел длинный, похожий на
рог  изобилия  залив,  в котором, казалось, могли бы поместиться все корабли
мира,  а  совсем  сбоку,  на  противоположном  берегу,  -  финикийский город
Халкедон,  Визант  понял  значение  слов  оракула:  только  слепые  могли не
заметить  этого  благословенного куска земли, словно брошенного богами между
Пропонтидой, Босфором и Золотым Рогом.
     Так  был заложен город на высоком глиняном мысе. С греческого судна был
перенесен   треножник,  над  которым  горел  огонь,  вывезенный,  по  обычаю
предков,  из  Мегары,  были  заброшены  в  море сети, поймана первая рыбина,
впоследствии   в  бухту,  названную  Золотым  Рогом,  пришвартовался  первый
корабль,  еще  позднее,  наверное,  прискакал  из неизвестности первый дикий
фракиец  и  послал  в  шатер,  под  которым горел священный мегарский огонь,
первую  стрелу.  Все  это  было,  но  все  забылось  довольно  быстро, город
вырастал  из  легенды,  ловил  рыбу,  торговал,  защищался  от врагов, город
приобретал  славу  во  всем  мире,  а имя унаследовал от своего основателя и
назывался - Византии.
     Место,  выбранное  молодым  мегарцем,  оказалось удобным, но и довольно
хлопотным.  Все  войны  почему-то  шли  именно  через эту, самую узкую часть
Босфора;  персидский  царь  Дарий ставил здесь свой мост из кораблей, идя на
греков;  через  Византий возвращались домой десять тысяч греческих наемников
Кира,  прославленных Ксенофонтом; Спарта, дабы досадить Афинам, во что бы то
ни  стало  стремилась  разрушить  Византии;  Афины же, в свою очередь, чтобы
донять  Спарту, морили Византии голодом. Такова участь всех, кто оказывается
на  перепутье: к ним сплываются наибольшие богатства, но следом за ними идут
те,  которые  хотели  бы  богатства  прибрать  к  своим  рукам.  Если хочешь
подольше  продержаться, то будь либо могучим, чтобы дать отпор, либо хитрым.
Византийцы  еще  не могли похвалиться могуществом, поэтому выбрали хитрость.
Несколько  столетий  балансировали они между теми, кто послабее и посильнее,
каждый  раз  принимая  сторону  победителя,  и  это давало им возможность не
только  уцелеть,  но  и  расцветать,  город  разрастался,  богател,  и огонь
Мегары,  привезенный  Византом  под  дырявым  парусом,  теперь  полыхал  над
золотым треножником в беломраморной святыне.
     Но  однажды  византийцы  просчитались.  В  войне  между  двумя римскими
цезарями  -  Септимием  Севером  и Песцинием Нигром - избрали последнего, но
более  сильным  оказался  Септимий,  в  жилах  которого  текла  дикая  кровь
дакийцев.  Как  ни  яростно  сопротивлялись  византийцы  (из  женских  волос
изготовляли  тетиву  для  луков,  голодая,  ели  убитых), все равно Септимий
захватил  город,  уничтожил оставшихся в живых жителей, разрушил все здания,
велел  повалить  стены.  Казалось, мегарский огонь угас навсегда. Однако тот
же  самый Септимий Север через некоторое время заново построил Византии, ибо
невозможно  было  пренебречь  таким  важным  местом;  но по-настоящему город
поднялся  лишь  во  времена  императора Константина, который решил перенести
сюда  столицу  Римской  империи  и  назвал  город Новым Римом. Константин не
принадлежал  к  ангелам, - он был настоящим римским императором, о чем можно
судить  хотя  бы  по  тому, как казнил он по навету своей второй жены Фавсты
родного  сына  Криспа и двенадцатилетнего сына своей сестры, а потом, узнав,
что  это  была  клевета,  велел  и  саму  Фавсту утопить в ванне с кипятком.
Византии  видел жестокость и раньше, но это была чужая жестокость, теперь он
имел  своего  собственного  императора,  а  чего только не стерпишь, лишь бы
иметь   у   себя   властелина...   Ибо  положение  столицы  имеет  множество
преимуществ,  и  прежде  всего  -  это  непременное  и  бесспорное  право на
расцвет.   Константин   построил  дворцы,  храмы,  бани,  акведуки,  форумы,
Августей,  ипподром;  из  Олимпии,  Дельф,  из  Коринфа и Афин брали статуи,
колонны,  мозаики, все, что только возможно было перенести, сооружали особых
размеров   корабли,   чтобы  переправить  эти  сокровища  в  новую  столицу;
разграбили  до  основания древние храмы Артемиды, Афродиты и Гекаты. Держа в
руках  копье,  Константин  провел  им  полукруг  между Пропонтидой и Золотым
Рогом,  указывая,  где именно должна пройти новая стена, которая защищала бы
город  от  всех  опасностей;  проложена  была главная улица Меса с огромными
форумами,  украшенными  колоннами  и статуями, на ближайшем к дворцу форуме,
который  впоследствии  получил название форума Константина, была установлена
вывезенная   из  Греции  багряная  колонна  с  бронзовой  статуей  Аполлона,
обращенного  лицом  на восток. В правой руке Аполлон держал скипетр, в левой
-  бронзовый  шар,  как  символ  властвования  над  всей  землей. А внизу на
колонне была высечена надпись: "Господи Иисусе Христе, охраняй наш город".
     Кто  бы  после  всего  этого стал вспоминать, скольких Константин велел
убить,   скольким  отрублены  головы,  скольких  бросил  на  съедение  львам
императорского  зверинца,  сколько  посажено на кол, а скольким велел залить
внутрь расплавленную медь или свинец!
     Благодарные  современники  поскорее  прозвали  Константина  Великим,  а
столицу  наименовали  Константинополем,  в  ознаменование чего была выпущена
медаль  с соответствующей надписью. На медали, точно так же как и на царских
монетах,  вычеканили фигуру, символизировавшую благополучие Константинополя:
молодая  невеста на троне, голова ее покрыта прозрачным покрывалом, а поверх
покрывала  диадема из оборонных башен, в руках невеста держала рог изобилия,
а ногами опиралась в борт корабля.
     Так  и  плыл  с  тех  пор Константинополь дальше и дальше; сменялись во
дворцах  императоры,  в  скором  времени  город  уже  не  вмещался на тесной
площадке,   очерченной  стеной  Константина,  и  новый  император,  Феодосий
(правда,  уже  не  Великий,  а Малый, названный, видимо, так из-за того, что
множество  лет  был  под  пятой  своей  жены Евдоксии), велел возвести новые
стены,  которые  были  названы  Длинными,  или  же  (в  его  честь)  стенами
Феодосия.  Император  Юстиниан  после  разгрома,  учиненного Константинополю
участниками  восстания Ника, решил сделать столицу еще краше, чем во времена
Константина,  и  в  числе  других  чудес построил величайшее чудо тогдашнего
мира - храм святой Софии.
     Одни  строили,  другие  разрушали. Как сказал поэт Тарас Шевченко: "Той
муруС,  той  руйнуС..."*  В  восьмом  столетии  император Лев Исавр довольно
старательно  уничтожал  иконы,  а  поскольку  слово  "икона"  означает любое
изображение,  любой  рисунок,  то  можно  себе представить, сколько шедевров
навеки  утрачено для человечества в той "идеологической борьбе". Кроме того,
Исавру  не  понравилось  константинопольское  книгохранилище, основанное еще
Константином  и  расширенное  другими  императорами,  особенно  Юлианом. Там
насчитывалось  около  36 тысяч рукописей, в числе которых были и древнейшие,
вывезенные  из Рима, Греции и Египта, хранилась там легендарная кожа дракона
длиной  в  120  футов  с  записью произведений Гомера. Лев Исавр велел сжечь
книгохранилище вместе с учеными, которые там находились!
     ______________
     * Из поэмы "Сон": "Этот строит, тот ломает..."

     Правда,   Феодосий,  который  в  стремлении  во  что  бы  то  ни  стало
заработать  прозвище  Великого,  много  сил  отдал жестокому преследованию и
уничтожению  язычества  и  христианских  ересей,  считая,  видимо, что этого
недостаточно,  чтобы  прочно  осесть  на  страницах истории, велел разрушить
знаменитую  Александрийскую библиотеку. Она была основана при храме Сераписа
Птолемеем  Фисконом  и  пополнена Марком Антонием перевезенной для Клеопатры
библиотекой  Пергама,  состоявшей  из  200  тысяч  книг  и свитков. Там была
собрана  мудрость  всего  древнего  мира. (Кстати, Пергамское книгохранилище
возникло  в  свое  время  как  свидетельство культурного соперничества между
Александрией  и  Пергамом.  Когда  Птолемей  Филадельф  основал в Брухионе -
аристократической  части  Александрии  -  первую  большую  библиотеку,  царь
Пергама  Евмен  принялся  за  это и в своей столице. Опасаясь соперничества,
Птолемей  Епифан запретил вывоз папируса, на котором тогда писали. В поисках
материала  для  письма  Евмен  изобрел то, что теперь известно под названием
"пергамент",  то  есть  выделанные соответствующим образом телячьи и ягнячьи
шкуры.) Феодосий издал указ об уничтожении этого очага языческих знаний.
     Об  императорах можно рассказывать долго. Повелевали, ходили в золоте и
шелках,  распоряжались  богатствами  империи,  считали крайне оскорбительным
для    себя,    если   их   не   признавали   мудрецами,   боговдохновенными
руководителями,  безгрешными судьями дел божьих и людских. А судили жестоко,
безжалостно,   даже  друг  друга.  Скажем,  был  такой  император  Маврикий,
довольно  глупый,  ограниченный,  скупой, но чадолюбивый. Имел много детей и
очень   их   любил.   Когда  императорский  трон  захватил  Фока,  названный
Кентавром,  он  не  просто  расправился  с предшественником, а велел убить у
него  на  глазах  всех  детей, а уж потом казнить его самого. Вскоре история
повторилась.  Царский  трон  захватил  Ираклий.  Фоку за бороду выволокли из
императорского дворца и под надзором нового властелина отрубили ему голову.
     Само  собой  разумеется,  Ираклий вошел в историю не за то, что вытащил
из  дворца  своего  предшественника  за  бороду  и бросил его под солдатские
мечи;  ему  принадлежит новелла о введении в Византийской империи греческого
языка   взамен   латинского.  Сделать  это  было  тем  легче,  что  в  самом
Константинополе  и в большинстве фем греческий язык уже давно вошел в быт, а
латинский  существовал  лишь как государственная условность. Но заслуга есть
заслуга.  Точно  так  же,  как  безусловной  заслугой императора Константина
Багрянородного  стала  его  "Книга  церемоний",  которая,  по  крайней мере,
избавила  всех  последующих  императоров от хлопот, размышляя над тем, когда
во  что  одеваться,  с  кем  разделять  трапезу,  как  устраивать  приемы  и
торжества,  ибо господствовало убеждение, что Византийская империя мгновенно
развалится,   как   только  в  сложном  и  издревле  установившемся  ритуале
придворных и столичных церемоний что-то будет пропущено или сделано не так.
     Особенно  гордился  своим  дедом царствовавший вместе с Василием Вторым
его  младший  (на  три  года)  брат,  император Константин. В длинном списке
византийских   императоров   он   значился   как   Константин  Восьмой.  Это
свидетельствовало,  как  часто повторялось среди императоров имя Константин,
а  еще  говорило  о  том, что народ византийский, судя по всему, любил букву
"К".  Константин еще в молодые годы пришел к этому выводу, а раз это так, то
не  стоило  заботиться  ни  о  чем  другом, кроме соблюдения, хотя на первый
взгляд  и  обременительного,  но  в конечном итоге приятного, императорского
способа  бытия,  то  есть устраивать торжественные церемонии, пышные охоты в
окрестностях   Константинополя,   игрища   на   ипподроме,   гонять  мяч  на
цикапистрии,  играть  в  кости,  есть,  пить,  развлекаться,  любить женщин.
Правда,   император,  очевидно,  должен  был  заботиться  еще  и  о  другом.
Например,  следить,  чтобы  провинции  исправно выплачивали надлежащую дань,
чтобы  в  столице  всегда  вдоволь было хлеба, мяса, вина, что-то там делать
для  оживления  торговли  и  ходить  в  походы  против врагов, которые вечно
осаждали  империю  со  всех  сторон,  откровенно посягая на ее богатства. Но
есть  же  на  небе  бог,  и  все  земное  в помыслах и воле его. Высшие силы
распорядились  так, что Василий унаследовал от своей матери Феофано железную
руку  и  вкус  к завоеваниям и господству, а Константину досталась от матери
только  внешность,  по  натуре  же  своей  он  больше походил на деда своего
Константина  Багрянородного,  который  тоже  когда-то  отдал  все управление
государством  в руки всемогущих придворных евнухов, а сам окунулся в книжную
мудрость.  И  вот пока один император в своем черном железном одеянии годами
пропадал  в  военных походах, даже не появляясь в столице, его брат выполнял
все   остальное,   что   надлежало  выполнять  императорам  для  поддержания
внешнего,     показного     блеска    царствования,    для    удовлетворения
константинопольской толпы и ослепления иностранных гостей.
     Можно  себе  представить,  как обрадовался Константин, когда прибыли от
царствующего  брата  гонцы  с  хрисовулом,  в  котором сообщалось о победе в
Клидионской  клисуре,  а  потом  прискакали  новые  гонцы  с вестью о тысяче
болгарских пленных, подаренных Василием для триумфа в столице.
     Он  решил  дополнить  своего  деда!  Соединить  византийскую  церемонию
императорского  выхода  с  триумфом  римских цезарей. Препозитам велено было
разработать   последовательность  всех  действий  торжества.  Сам  император
собственноручной  подписью  красными  чернилами  скрепил  послание  к народу
Константинополя.  Начались  великие приготовления, ведшиеся с особой спешкой
в  последнюю  ночь  перед  триумфом.  Сам  епарх Константинополя Роман Аргир
следил  за  тем,  чтобы  Меса  и все форумы, по которым пройдет триумфальная
процессия,  были  украшены  лавром  и плющом, ергастерии* завешаны шелковыми
тканями  и  драгоценными  изделиями  из золота и серебра, дома - персидскими
коврами.  Начищали до блеска свои секиры экскувиторы, протостраторы готовили
убор  для  царского коня; шли приготовления также и на Амастрианском форуме,
но  это  уже  относилось  к делам мрачным и тайным, о которых прежде времени
никто не должен был ни ведать, ни говорить.
     ______________
     *  Ергастерии  - константинопольские ремесленные мастерские, являвшиеся
одновременно  и  магазинами.  На  Месу  ергастерии  выходили  своей парадной
частью.  Очевидно,  эта  улица  стала прообразом современных торговых улиц с
рядами витрин с выставленными товарами. (Прим. автора).

     Император  спал  в  эту  ночь  прекрасно. Он уже перебрался из Перловой
палаты  в Карисийский зал, где была зимняя опочивальня, защищенная от резких
ветров  Пропонтиды, ибо хотя еще и стояла в Константинополе теплая осень, но
Константин,  как  и брат его Василий, любил спать голым, поэтому и перешел в
зимнюю  опочивальню, а в летнюю жару лучше чувствовал себя в Перловой палате
-  золотой  свод,  поддерживаемый  четырьмя  мраморными  колоннами, и вокруг
мозаики  со  сценами  императорских  охот, а с обеих сторон спальни-галереи,
ведущие  в  сад,  полный  благоухания  и птичьего щебета. Перед столь важным
государственным  событием  следовало  бы отдыхать в главной спальне Большого
дворца  -  мозаичный  пол с изображением царской птицы, павлина с блестящими
перьями,  по углам в рамках зеленого мрамора - четыре орла, готовые к п