меющая ни шпаги,  ни золота в кармане, наделенная, однако,
"великой, чудотворной способностью  мыслить".  Появилась на свет французская
философия.  Если б вы знали, как много заключено в этих двух словах! В самом
деле, ими можно  выразить главный симптом весьма распространенной  болезни -
долой веру, да здравствует  скептицизм! Зло растет и ширится, но у людей нет
веры, чтобы противостоять ему и освободиться от него, начав с победы над ним
в  самом  себе.  Скажите, чем  руководствоваться, что  является несомненным,
когда безделье  и пустота  - удел  высших, нужда  и  голод  - низших,  когда
несомненно одно  только всеобщее отчаяние? А вот  чем: нельзя верить в ложь!
Это  ответ философии, другая  главная мысль которой - недопустима вера в то,
что называют  духовным, сверхчувственным. Какое печальное  заблуждение! Хотя
само по себе  несогласие с ложью можно в какой-то мере назвать верой, но что
останется, когда ложь будет сметена? Останутся пять требующих удовлетворения
чувств, останется также шестое, никогда не получающее удовлетворения чувство
(чувство  тщеславия),  т.  е.  останется  демоническая,  дикая сама по  себе
природа  человека,  которая  в  слепой, бешеной  злобе  вырвется  наружу  во
всеоружии изобретений и  средств нападения, предоставленных  цивилизацией, -
невиданное зрелище в истории.
     Вот  в  такой,  похожей  на  пороховую  башню,  к  которой  подбирается
непогашенный (теперь уже  нечего и думать о  том, чтобы погасить его) огонь,
все  застилающий клубами  дыма,  вот в такой Франции лежит на смертном  одре
король Людовик  XV. Благодаря  разным Помпадур и Дюбарри  королевский флаг с
лилиями*  постыдно  повержен на  суше и на море; откупщики  налогов,  как ни
стараются,  уже  ничего не могут больше выжать, и  бедность не миновала даже
королевской казны; вот уже двадцать пять лет тянется распря с  парламентом -
повсюду нужда, бесчестье,  неверие, и только одни горячие, всезнающие головы
знают, как излечить больное государство. Да, это зловещий час.
     Вот в каком  свете увидел бы все  современный  историк,  окажись  он  в
спальне умирающего  Людовика,  и  вот чего не дано  увидеть  находящимся там
придворным. Вот что писал в частном, отосланном по почте письме двадцать лет
назад, на Рождество,  лорд Честерфилд**, подводя итоги всему, что он  увидел
во Франции, и  давайте  обратим  внимание на  эти  слова: "Буду краток:  все
признаки,  которые  я   когда-либо  встречал  в  истории  и  которые  обычно
предшествуют государственному перевороту и  революции, существуют теперь  во
Франции и умножаются с каждым днем"12.
     * Лилии  -  геральдический  цветок в гербе французских королей. Эмблема
монархии.
     ** Филипп Дормер  Стенхоп, граф  Честерфилд (1694-  1773) -  английский
государственный деятель и писатель.

        "Глава третья. VIATICUM*"

     Вот какой главный вопрос  занимает сейчас правящие круги Франции:  надо
ли соборовать (конечно, Людовика, не Францию)?
     * Соборование (лат., церковн.).

     Вопрос,  несомненно,  глубокий.  Если,  допустим,  соборовать,  то   не
поставить  ли предварительным условием исчезновение  ведьмы Дюбарри,  причем
без права на возвращение даже в случае выздоровления Людовика?
     Вместе с  ней  исчезнет и  герцог д'Эгийон с компанией, исчезнет дворец
Армиды, и, как уже было сказано, хаос поглотит их всех, и  ничего  после них
не останется, кроме запаха серы. Но с  другой стороны, что скажут сторонники
дофина* и  Шуазеля? Что, наконец, скажет сам коронованный страдалец, если он
будет  отходить  в  твердом уме,  без  всяких  признаков бреда?  Сейчас  он,
например, целует руки Дюбарри (это мы видим из прихожей), но как дела пойдут
дальше?  Ведь  говорится  же  во  врачебных  бюллетенях,   как   и  положено
выпускаемых  регулярно,  что  болезнь "протекает  в  форме ветряной оспы"  -
кстати,  говорят,  разумеется,  шепотком,  что  той  же  болезнью  болеет  и
полногрудая дочь  привратника,  - да  и Людовик XV не  такой  человек, чтобы
умереть  без причастия.  Разве  не он любил  беседовать по вопросам  веры  с
девицами, жившими в Оленьем парке (Рагс-aux-cerfs)**, молиться вместе с ними
и   за   них,   чтобы   каждая   из   них   сохраняла...   верность   святой
церкви?13  Не правда  ли, звучит довольно странно. Но ведь бывает
же такое, тем более с таким странным животным, как человек.
     В  данный  момент было  бы  неплохо,  если  бы  архиепископ Бомон  хоть
подмигнул  одним глазом. Догадался бы кто-нибудь убедить  его, что это очень
нужно. Впрочем, Бомон сделает  это с  удовольствием,  потому что, подчеркнем
это, и церковь  и иезуиты висят  на волоске, зацепившемся  за  фартучек  той
самой женщины, имя которой не принято упоминать.  А как быть с "общественным
мнением"?  Как  может  строгий Кристоф  де  Бомон, всю  жизнь преследовавший
янсенистов***-истериков и безбожных противников исповеди (если не  их самих,
то их мертвые тела обязательно), как может он открыть сейчас райские врата и
дать отпущение грехов, когда corpus delicti**** у него под самым носом? Вот,
например, раздающий милостыню священник Рош-Эмон не стал бы торговаться и не
пустил  бы коронованного  грешника в рай,  но кроме него есть ведь  и другие
священники? Например, духовник короля, глупейший аббат Мудон - ведь фанатизм
и понятия о приличии в добром здравии и не думают  умирать. Ну а вообще, что
же   все-таки  делать?  Пока  надо  хорошенько  охранять  двери,  исправлять
врачебные бюллетени, а самое главное,  как  это  всегда бывает, надеяться на
время и случай.
     * Дофин - титул старшего сына короля как наследника престола.
     **  Олений  парк  -  так  назывался принадлежавший  Людовику  XV дом  в
Версале,  где  жили  его  любовницы незнатного  происхождения. Существование
Оленьего парка  было обстоятельством, весьма компрометирующим абсолютистский
режим.
     ***  Во Франции  в XVII в.  возникло религиозное течение янсенизма  (по
имени голландского богослова Корнелия Янсения), направленное против папства,
церковной  иерархии   и  клерикализма.   Очагом  янсенизма  было   аббатство
Пор-Руаяль, превратившееся в  XVII в.  в  своеобразную общину вольномыслия и
борьбы с иезуитами.
     **** Юридический термин (лат.), здесь состав преступления.

     Двери действительно хорошо охраняются, и кто попало сюда не войдет. Да,
собственно, никто и не стремится, тем более что эта вонючая зараза добралась
даже до Oeil de Boeuf* - уже "заболело пятьдесят человек и  десять  умерло".
Движимые естественным  дочерним чувством жалости, у всеми покинутой и  всеми
презираемой  постели умирающего  дежурят  принцессы  Graille,  Chiffe, Coche
(Тряпка, Дешевка,  Свинья  -  клички, которые он им  дал).  Четвертая, Loque
(Пустышка),  как вы, наверно, догадались, уже в монастыре и воссылает к небу
молитвы за  его здоровье. Бедная Graille, бедные сестры, вы никогда не знали
отца  - да, дорогой ценой достается  величие. Вам разрешено было  появляться
лишь при Debotter (церемонии снятия королевских сапог) в шесть часов вечера.
     *  Oeil  de  Boeuf - фактически  это передняя  перед спальней короля  в
Версальском  дворце.  У  Карлейля  это  означает  разное  в разных  случаях:
придворная  аристократия,  близкий   круг   людей,  прислуживающих   королю,
окружение дофина. Ср.: "Chronique  de l'Oeil  de Boeuf"  (Хроника увиденного
сквозь дверной глазок) неизвестного автора, написанная в 30-е годы XIX в.

     В огромных  кринолинах,  с  длиннейшими  шлейфами,  в  черных  шелковых
мантиях до самого подбородка, вы  подходили к отцу и, получив поцелуй в лоб,
возвращались  в  свои  покои  -  к  вышиванию,  мелким  ссорам,  молитвам  и
праздности. Ну а если его величеству было угодно заглянуть к  вам как-нибудь
утром на то  время,  пока собак спускают со своры, и торопливо выпить с вами
чашку кофе, специально для его величества приготовленного, это был праздник,
милость Божия14.  Бедные,  преждевременно отцветшие женщины давно
забытых  лет!  Судьба  готовила  вам  ужасную  встряску,  хотела  сломать  и
разрушить ваше хрупкое существование. И во всех испытаниях, во время бегства
через чужие враждебные страны или по разбушевавшемуся морю, когда вы едва не
оказались  в  руках турок; во время  санкюлотского землетрясения*, когда  не
поймешь, где право, где лево, хранили вы в ваших душах дорогие воспоминания,
полны были милосердия и любви!  Нам кажется, что вы едва  ли не единственный
слабый лучик света в ужасной, завывающей тьме.
     * Здесь имеется в виду Великая французская революция XVIII в. Санкюлоты
- название  трудовых масс  города  (  ремесленников,  подмастерьев, рабочих,
лавочников)  во  время  Великой  французской  революции  XVIII в.,  носивших
длинные  штаны  из грубой  материи в отличие  от  дворян  и буржуа, носивших
короткие бархатные, отороченные кружевами штаны.

     Однако  что  все-таки в этих, так  сказать, деликатных  обстоятельствах
предпринять осторожному, беспристрастному придворному? Тут (а речь ведь идет
не только  о жизни и смерти, речь  ведь  идет о совершении  или несовершении
таинства),  тут ведь и самого умного легко сбить с толку. Не все ведь  могут
позволить себе, как  герцог Орлеанский или  принц  Конде,  сидеть, запасшись
летучими  солями, в прихожей короля, послав в  то же  время сыновей (герцога
Шартрского,  впоследствии Egalite*,  и герцога  Бурбонского**,  впоследствии
Конде, известного своим слабоумием) обхаживать дофина. Кое-кто, конечно, уже
принял  решение:  Jacta  est alea***. Старик Ришелье****,  когда архиепископ
Бомон все-таки решился  под давлением общественности войти в спальню короля,
хватает  его за рукав  рясы, тащит в  угол и с елейной улыбкой на  обвисшем,
бульдожьем лице предлагает (а судя по изменившемуся цвету лица Бомона,  даже
настаивает) "не  убивать короля  напоминанием о примирении  с Богом"! Герцог
Фронсак, сын Ришелье,  следует примеру отца:  когда версальский кюре пискнул
что-то о святых  дарах,  он грозится "вышвырнуть его в окно, если он услышит
от него что-либо подобное".
     Вот  они, все  решившие счастливчики, но каково  остальным,  мучительно
раздумывающим,  да так  и не  пришедшим  к  какому-либо  решению? Тому,  кто
захотел бы понять то состояние,  в котором оказался католицизм, да  и многое
другое - состояние, при котором священные символы стали игральными костями в
руках бесчестных людей, надо  прочитать описание событий у Безанваля*****, у
Сулави******  и у других придворных хроникеров того времени. Он увидит,  что
версальская  галактика  рассыпалась,  разбилась   на  группы   новых,  вечно
меняющихся   созвездий.  Они  обмениваются   кивками  и   многозначительными
взглядами; между ними как посредники скользят одетые в шелка  вдовы - улыбка
одному созвездию, вздох другому.  И живет в сердцах одних трепет  надежды, в
сердцах  других -  трепет отчаяния.  И  всюду  виден  бледный,  ухмыляющийся
призрак смерти,  впереди которой, точно  слуга, вводящий гостя в зал,  идет,
ухмыляясь,  этикет. И все покрывает своего рода механическая молитва,  рокот
органа, в жутком, похожем на адский хохот реве которого слышится: суета сует
и прочая суета!
     * Луи Филипп Жозеф Орлеанский (1747-1793) - представитель младшей ветви
королевской династии Валуа. В 1791  г.  вступил в Якобинский клуб и  изменил
фамилию на  Эгалите  (франц.  Равенство). Вел сложные политические  интриги,
пытаясь проложить себе путь к власти. Гильотинирован в 1793 г.
     **  Принц  Конде  (Луи  Жозеф  де  Бурбон)   (1736-  1818)  -  один  из
руководителей   дворянской  эмиграции   в   Кобленце,   сражавшейся   против
Французской революции.
     *** Жребий брошен (лат.).
     ****  Ришелье  Луи  Франсуа  Арман  Дюплесси  (1696-1788)   -  внучатый
племянник кардинала Ришелье (1585-1642), министра Людовика XIII.
     *****  Барон  Пьер   Виктор  де  Безанваль  (1752-  1791)  -  полковник
швейцарской гвардии, военный комендант Парижа, автор "Мемуаров". Швейцарская
гвардия - французские наемные войска, вербуемые в Швейцарии.
     ****** Сулави Жан Луи Жиро (1752-1813) - священник, литератор, участник
Французской революции.

        "Глава четвертая. ЛЮДОВИК НЕЗАБВЕННЫЙ"

     Бедный Людовик! Для  тех, о ком мы только что говорили, все  это пустая
фантасмагория,  в  которой  нанятые  за  деньги мимы  плачут,  кривляются  и
произносят  лживые слова, но  для  тебя  -  в  этом-то и  весь  ужас  -  все
происходит всерьез.
     Все  мы испытываем ужас при  мысли  о смерти,  издревле  известной  под
именем Царствующего Ужаса.  А как же  иначе,  если наш маленький, замкнутый,
удобный   мирок,   по  поводу  которого  мы   иногда   плачемся  и  выражаем
недовольство,  наше  существование  заканчиваются  мрачной  агонией,  уходят
неизвестно куда, в какие-то  чуждые дали, в великое, не  терпящее  отговорок
"может быть". Вот языческий император обращается к своей душе: "Куда уходишь
ты, зачем  меня покидаешь?"  На что  король-католик должен ответить: "На суд
Всевышнего!" Да, в такой момент подводятся жизненные итоги, ведь  ничего уже
не исправишь,  не изменишь в "отчете о деяниях, совершенных  тобой", и плоды
этих деяний будут существовать вечно.
     Людовик XV как истинный  самодержец  и  презирал  смерть, и  боялся ее.
Конечно, не в такой степени, как, например, набожный герцог Орлеанский,  дед
Egalite*, - заметим, что некоторые члены этой фамилии были не в своем уме, -
который искренне верил, что смерти вообще не существует! Если правда то, что
пишет придворный  хроникер, он совершенно опешил, услышав от своего  бедного
секретаря  слова: "Feu  roi d'Espagne" (покойный король  Испании). "Feu roi,
Monsieur?"   -   весь  побагровев  от  гнева  и   возмущения,  спросил   он.
"Monseigneur, - затрясся  от страха, но быстро нашелся секретарь, - c'est un
titre qu'ils prennent"  (Монсеньер, такой  титул у них принят)15.
Как мы уже сказали, Людовик не обладал такой счастливой чертой характера, по
крайней мере  он старался не  замечать,  что есть смерть. Он запретил всякие
разговоры о  смерти, терпеть не мог кладбищ, надгробных  памятников - всего,
что напоминает о ней.  Как это  похоже на  страуса,  сунувшего  свою  глупую
голову в песок и думающего, что если он не видит охотников, то и охотники не
заметят  глупого  страуса.  У  всякой  медали  есть  оборотная сторона,  вот
поэтому-то  и  на него накатывало  иногда нечто  вроде спазма,  и  тогда  он
приказывал остановить  карету возле  кладбища и посылал кого-нибудь  (иногда
шел  сам) узнать,  сколько  сегодня  было  похорон.  Бедная  мадам  Помпадур
страдала  в этих  случаях  ужасно  -  у  нее  к  горлу  подступала  тошнота.
Представьте себе,  что  подумал разодетый,  едущий на  охоту  Людовик, когда
вдруг из-за  поворота  на лесной  тропинке показался оборванный  крестьянин,
несущий гроб. "Кому гроб?" - "Бедному брату во Христе, рабу, трудившемуся на
своем  участке, на  которого его величество,  быть  может,  случайно  бросил
взор".  -  "От  чего   он  умер?"  -   "От  голода".  -   Король   пришпорил
коня16.
     * Жак Батист Гастон, герцог Орлеанский (1621- 1686).

     Представим  себе, что теперь думает он, когда безжалостная,  неумолимая
смерть  вдруг  стиснула ему сердце. Да,  бедный Людовик, ты теперь во власти
смерти! И ни дворцовые стены, ни стража, ни  пышность, ни строгий церемониал
не помешают ей  войти. Да, она уже здесь - следит за твоим дыханием  и ждет,
когда можно будет  оборвать его.  Все твое  существование прошло  как пышное
театральное  представление,  как  химерический  сон,  но вот  пришло  время,
раздался страшный грохот - нет  больше роскоши Версаля, рухнуло все, на  что
опиралась  твоя душа,  и ты летишь куда-то, нагой, как все люди, и не король
уже  больше,  летишь  в  чудовищную  пустоту,  в отверстое царство  бледного
призрака, не в силах противиться тому, что предназначено тебе! Несчастный, о
чем  ты  думаешь  сейчас,  ворочаясь  на  смертном одре? Что ждет тебя - ад,
чистилище?  Весьма  возможно.  А  что  в  прошлом?  Сделал ли  ты  хоть  раз
что-нибудь  доброе, что зачтется тебе? Может быть, щедро помог какому-нибудь
смертному? Может  быть,  милостиво облегчил  чью-нибудь  горькую участь? Или
вокруг тебя в этот  час одни только духи, пятьсот тысяч духов-призраков тех,
кто позорно погиб на  полях сражений от Росбаха  до Квебека*  только за  то,
чтобы твоя наложница могла отомстить  за эпиграмму? Вспомни  же свой гнусный
гарем,   проклятие  матерей,  слезы  и  бесчестье  дочерей!  Презренный!  Ты
"совершил  столько зла, сколько  было в твоих  силах". Совершенно непонятно,
зачем  ты пришел в этот мир, какую  принес пользу  - все твое  существование
кажется какой-то ошибкой природы, отвратительным  выкидышем.  Не был  ли  ты
мифическим грифоном, пожирающим  все,  что  создано рукой человека, которому
каждый день нужна была девственница в его пещере. Чешую этого грифона нельзя
было пробить копьем, но ведь от смерти, не правда ли, нет  защиты? Да-да, ты
кажешься нам  грифоном,  воплотившимся  в человека!  Ужасны  твои  последние
минуты, и мы не станем нагнетать ужасы вокруг постели умирающего.
     *  Речь  идет  об  англо-французском  соперничестве  в  Канаде, которое
завершилось победой Англии. Результаты Семилетней  войны в Северной  Америке
были  закреплены  Парижским   мирным  договором   1763  г.   С   французским
колониальным господством в Канаде было покончено.

     Чем более низок и  подл  человек, тем приятнее  ему бальзам лести. Вот,
например,  Людовик царствовал, но разве  ты не царствуешь тоже?  Посмотри на
Францию,  королем которой он  был,  с точки зрения неподвижных звезд (а ведь
это еще далеко не бесконечность), видишь  - -  теперь эта огромная страна не
больше кирпичного заводика,  на котором ты  трудишься в поте лица или, может
быть, отлыниваешь  от дела. О, человек, ты - "символ вечности, но ты заперт,
как в  тюрьме, в том времени, в котором живешь!". Не своими трудами, которые
все преходящи и бесконечно малы,  и совершенно независимо от  того, велик ты
или незначителен, но ценен  ты лишь  благодаря своему  духу; лишь  благодаря
своему духу, который проникает всюду, ты и побеждаешь время.
     Давайте  только вообразим  себе,  какую  задачу поставила  жизнь  перед
бедным Людовиком в  тот момент,  когда  он встал здоровым с постели  в Меце,
получив прозвище Возлюбленный! Как  вы  думаете,  нашелся  бы такой  человек
среди  сынов  Адама,   который  смог  бы  перестроить  всю  эту  путаницу  и
неразбериху  и привести  ее в  порядок?  И  вот  слепой  судьбе  было угодно
вознести  нашего Людовика  на вершину этой  неразберихи,  а  он, плывя в  ее
неудержимом  потоке,  так же  мало  может  перестроить  ее, как  плывущее  в
Атлантическом океане бревно может успокоить находящийся  в  вечном  волнении
под воздействием  ветра и Луны океан.  "Что я  сделал, чтобы заслужить такую
любовь?" - сказал он тогда в  Меце. Теперь он мог бы спросить: "Что я сделал
такого и почему меня  все так ненавидят?" Твоя вина в том и  состоит, что ты
ничего не сделал. Да и что  можно было  сделать в его положении? Отречься от
престола,  так сказать умыть руки,  в пользу первого встречного,  который бы
пожелал занять его место. Какое-либо другое ясное и  мудрое решение ему было
неведомо. Вот стоит он, растерянный,  ничего не понимающий в  происходящей в
обществе  неразберихе, и единственное, что кажется ему вполне достоверным, -
так это  то, что он обладает пятью чувствами, т. е. что есть проваливающиеся
сквозь  пол  столы   (Tables  Volantes),   которые  появляются  снова,   уже
нагруженные яствами, и что есть Parc-aux-serfs.
     Таким  образом,  перед  нами снова  исторический  курьез,  своеобразные
обстоятельства,  при которых  человеческое  существо отдалось  на волю  волн
безграничного океана никчемности, причем плывущему кажется, что он  плывет к
некой  цели. И это при  всем  при том, что  Людовик в какой-то мере  обладал
даром  прозорливости. Запомнила ведь ужин