было,  мыслящие  люди  давно  уже поражались  неравенствам  и
несоответствиям и необходимость  замены старого  календаря  новым была давно
решена. Марешаль, атеист, почти  десять лет назад предложил новый календарь,
свободный по  крайней мере от суеверия; парижскому муниципалитету оставалось
только  принять  его  теперь  за  неимением  лучшего.  Во  всяком  случае  с
календарем ли Марешаля или с другим,  лучшим, а новая эра наступила. Петиции
в этом смысле  посылались уже неоднократно, и  прошлый год  все общественные
учреждения, журналисты и патриоты вообще называли  первым годом  Республики.
Вопрос  этот не  простой, но  Конвент взялся за него, и Ромм, как мы видели,
трудился над ним; не новый календарь Марешаля, а лучший, новейший  календарь
Ромма  будет  принят.  Ромм,  которому  помогают  Монж,  Лагранж  и  другие,
производит    математические   вычисления;   Фабр   д'Эглантин   придумывает
поэтические наименования,  и 5 октября 1793 года, после многих волнении, они
представляют свой новый, республиканский календарь в законченном виде, и  он
входит в силу законным порядком.
     Четыре равных времени года, двенадцать равных месяцев по тридцать  дней
каждый;  это составляет  триста  шестьдесят дней; остается пять лишних дней,
которые  необходимо  распределить.  Эти  пять  лишних  дней  мы  отводим  на
праздники и называем их  пятью санкюлотидами или днями бесштанными. Праздник
Гения, праздник Труда,  Действия,  Вознаграждения, Мнения  -  так называются
пять санкюлотид. Ими великий круг,  или  год, закончен;  в  каждый четвертый
год, прежде называвшийся високосным, мы вводим шестую санкюлотиду и называем
ее праздником  Революции. Что  касается  начала, представляющего  наибольшие
затруднения, то  не  есть  ли  это  одно  из счастливейших  совпадений,  что
Республика сама началась  21 сентября, около дня осеннего  равноденствия?  В
осеннее   равноденствие,  в  полночь  по  Парижскому  меридиану,  в  некогда
христианском 1792 году начинает свой счет новая эра. Vendemiaire,  Brumaire,
Frimaire (виноградный,  туманный, морозный) - это три  наших осенних месяца.
Nivose,  Pluviose, Ventose  (снежный,  дождливый, ветреный) составляют  нашу
зиму.  Germinal, Floreal, Prairial (прорастающий,  цветущий, луговой)  - это
наше  весеннее время года. Messidor, Thermidor,  Fructidor - dor по-гречески
"дар" (жатвенный, жаркий, плодовый) - составляют  республиканское лето.  Эти
двенадцать месяцев своеобразно делят республиканский год. Что касается более
мелких подразделений, то мы дерзаем принять ваше десятичное деление и вместо
древней,  как мир,  недели, или седь-мицы,  сделать десятидницу,  или декаду
(Decade), и не  без выгоды. В каждом месяце тогда получается три декады, что
очень  правильно,  и Decadi,  или  десятый  день,  должен быть  всегда "днем
отдыха". А христианское воскресенье в таком случае? Исчезнет само собой!
     Таков  вкратце   новый  календарь  Ромма  и  Конвента,  вычисленный  по
Парижскому меридиану и евангелию  Жан  Жака.  Этот  календарь  составляет не
последнее неудобство для нынешних британских читателей  французской истории,
смущая их душу мессидорами и прериалями, так что приходится наконец в  целях
самозащиты  составить какую-нибудь  основную  схему или  таблицу соотношений
между новым  и  старым стилями и держать ее под  рукой. Такую таблицу, почти
истрепавшуюся в  наших  руках, но все  еще  годную для чтения  и печати,  мы
предлагаем  теперь читателю в примечании, потому что календарь Ромма глубоко
запечатлелся  в газетах, мемуарах  и официальных актах  того времени;  новой
эрой, которая длится двенадцать с лишком лет, нельзя пренебрегать*.
     * 22 сентября 1792 г. - это 1-е вандемьера года первого, и новые месяцы
все состоят из 30 дней каждый; итак,
     Прибавить
     Дней
     К числу дней в
     Vendemiaire Brumaire Frimaire Nivose Pluviose Ventose Germinal
     21 21 20 20 19 18 20
     У нас число дней в
     Сентябрь.. Октябрь.. Ноябрь... Декабрь... Январь... Февраль... Март
     30 31 30 31 31 28 31

     Floreal Prairial
     19 19

     Апрель... Май
     30
     31

     Messidor
     18

     Июнь....
     30

     Thermidor
     18

     Июль
     31

     Fructidor
     17

     Август
     31
     В каждом году пять санкюлотид, а  в  високосном году  - еще  и  шестая,
которые следует  добавлять  к  месяцу  фрюктидору. Первый  високосный год  в
календаре  Ромма - "год 4"  (1795,  а  не  1796), что  вносит дополнительную
путаницу  в дни каждого четвертого года  с 23 сентября до 29  февраля. Новый
календарь был отменен 1 января 1806 г. (Choix des Rapports XIII, 83-89; ХIХ,
199). - Примеч. авт.

     Итак,  пусть  читатель  с  такой  основной  схемой  сможет,  где  надо,
перевести новый  стиль на старый, называемый также "рабским  стилем"  (stile
esclave); мы же на этих страницах  будем придерживаться, насколько возможно,
только последнего.
     Так,  с новым  праздником Пик  и  новой  эрой,  или  новым, календарем,
приняла Франция свою новую конституцию, самую  демократическую из когда-либо
написанных   на   бумаге.  Как-то   она  будет   действовать   на  практике?
Патриотические депутации время от времени просят разрешения пользоваться ею;
просят, чтобы  она была  приведена в  действие.  Всегда, однако, это кажется
сомнительным,  для данного момента неудобным. Наконец через несколько недель
Комитет общественного спасения  извещает через  Сен-Жюста, что при настоящих
тревожных обстоятельствах  Франция  находится в  состоянии  революционном  и
правительство ее  должно быть  революционным, пока  не  наступит успокоение.
Следовательно, эта бедная  новая конституция должна существовать только  как
бумага и как надежда; в этом виде мы можем вообразить ее даже теперь лежащею
с бесконечным множеством других вещей в этой темнице подлунного  мера. Более
чем бумагой ей и не суждено было сделаться.

        "Глава пятая. ОСТРЫЙ МЕЧ"

     Франции действительно нужны теперь не  изложенные  на бумаге  теории, а
нечто совсем другое: ей нужны железо и смелость.
     Ведь  Вандея еще пылает, увы, в буквальном смысле;  негодяй  Россиньоль
сжигает даже мельницы. Генерал  Сантер  не  мог ничего сделать там;  генерал
Россиньоль в  слепой  ярости, часто пьяный, может  сделать менее чем ничего.
Мятеж разгорается, становясь все безумнее. К счастью,  те тощие  Дон-Кихоты,
которых  мы видели выходящими  из  Майнца и  которые  "обязались не  служить
против  коалиции  в течение года",  прибыли в  Париж.  Национальный  Конвент
упаковывает  их  в  почтовые дилижансы  и повозки  и  поспешно  отправляет в
Вандею.  Там,  мужественно  сражаясь  в  безвестных битвах  и  схватках  под
командой  бездельника  Россиньоля, пусть они, не  увенчанные лаврами, спасут
Республику и "будут постепенно вырезаны все до единого"19.
     Разве коалиция не разливается внутри Франции, подобно огненному потоку:
Пруссия - через открытый северо-восток, Австрия  - с своей стороны, Англия -
через северо-запад. Генерал Гушар имеет не более успеха, чем генерал Кюстин;
пусть  он  хорошенько  подумает об этом! Через  восточные и западные Пиренеи
проникает  Испания  и   развертывается  по  границе  Южной   Франции,  шурша
бурбонскими  знаменами. Зола  и пепел хаотической жирондистской междоусобицы
уже покрыли всю эту область. Марсель
     подавлен, но  не усмирен, он будет  усмирен в крови.  Тулон, охваченный
ужасом  и  зашедший  слишком далеко,  чтобы  возвращаться,  бросился, о  вы,
праведные державы, в  объятия англичан!*  На Тулонском  арсенале развевается
флаг  даже  не  с  лилиями Людовика-претендента, а  с  крестом  св.  Георгия
англичан и адмирала Худа!** Все, что еще оставалось у Франции от ее военного
флота, боевых судов,  арсеналов,  канатных  заводов,  предалось "этим врагам
рода человеческого". Осаждайте  их, бомбардируйте их,  вы, комиссары Баррас,
Фрерон,  Робеспьер-младший, и вы, генералы Карто и  Дюгомье, особенно же ты,
замечательный   майор   артиллерии   Наполеон  Бонапарт!   Худ  укрепляется,
запасается   провизией,  очевидно  намереваясь   сделать  из  Тулона   новый
Гибралтар.
     *  В 1793 г.  тулонские роялисты  подняли  контрреволюционный мятеж  и,
обратившись за  помощью к Англии, впустили  в  город английские и  испанские
войска.
     **  Худ  (1724-1816) - английский адмирал,  отличился во время войны  в
Америке, нанес поражение французскому адмиралу де Грассу.


     Но глядите,  что  это за  столб  пламени  внезапно взвился над  городом
Лионом  осенней  поздней  ночью,  в  конце  августа,  наполнив   окрестность
оглушительным  шумом?  Это  лионский  арсенал  с четырьмя пороховыми башнями
загорелся от  бомбардировки  и взлетел  на  воздух, увлекая  за  собой  "117
домов". Можно себе представить это сияние, подобное полуденному солнцу, этот
грохот, уступающий  разве лишь грому трубы последнего суда! Все спящее живое
на далекое пространство вокруг было разбужено. И какое зрелище представилось
глазам истории в этом неожиданном ночном блеске! Крыши злосчастного Лиона со
всеми его куполами  и  шпилями мгновенно осветились,  воды Соны и Роны вдруг
явственно засверкали, и все вокруг стало видимым: горы и долины, деревушки и
гладкое  жнивье,  холмы,  увы,  все  изрытые  окопами,  траншеями,  редутами
осаждающих и осажденных,  и  голубые артиллеристы, и маленькие  чертенята  с
порохом, занимающиеся своим адским делом  в  эту неблагоуханную ночь!  Пусть
мрак снова  скроет  все  это, слишком печалящее взор. Поистине, смерть Шалье
дорого стоит этому городу. Комиссары Конвента, лионские конгрессы появлялись
и  исчезали;   одни   меры  сменялись  другими,   противоположными;   дурное
становилось  худшим, пока не дошло  до  того,  что  комиссар Дюбуа-Крансе  с
"семидесятью  тысячами  войска  и   артиллерией  из  нескольких   провинций"
бомбардирует Лион денно и нощно.
     Но впереди  еще  хуже.  В Лионе  голод,  разорение и пожар.  Осажденные
делают  отчаянные  вылазки;  храбрый  Преси*,  их  национальный полковник  и
командир,  делает  все,  что  в  силах   человека,  сражается  отчаянно,  но
безуспешно.  Снабжение провиантом  отрезано;  ничего  больше не  попадает  в
город, кроме пуль и гранат! Арсенал взлетел на воздух; даже  госпиталь будет
обстреливаться, и больные будут погребены заживо. Черный флаг, вывешенный на
этом здании, взывает к состраданию осаждающих: ведь хотя они и обезумели, но
все  же наши братья.  Однако в своей слепой ярости осаждающие принимают этот
флаг за знак вызова  и еще ожесточеннее направляют  туда  свой огонь. Дурное
становится  худшим, и  как остановить это ухудшение, пока оно  не  дойдет до
самого  ужасного?  Комиссар Дюбуа не  хочет слушать никаких доводов, никаких
переговоров, кроме одного: обещания  безусловной сдачи.  В  Лионе  находятся
усмиренные якобинцы, господствующие жирондисты  и тайные роялисты. И теперь,
когда  муниципалитет   окружен   кольцом  глухого   ко   всему   безумия   и
артиллерийского  огня,  не  бросится ли  он  с  отчаяния  в  объятия  самого
роялизма? Король Сардинии должен был помочь, но помощь не приходит. Эмигрант
д'Отишан от имени двух принцев-претендентов идет с помощью  через Швейцарию,
но также еще не пришел; Преси поднимает знамя с лилиями!
     * Преси  Луи, граф (1742-1820) - подполковник в конституционной гвардии
короля в 1791 г., главнокомандующий мятежными войсками в Лионе в 1793 г.

     При виде его все верные жирондисты грустно опускают оружие - пусть наши
трехцветные братья берут нас приступом и убивают  в своей  ярости: с вами мы
не  победим. Умирающие  с  голоду  женщины  и дети  высланы  из  города,  но
неумолимый Дюбуа отправляет их обратно и в безумном ожесточении, посылает им
только град ядер.  Наши "редуты из  хлопчатобумажных мешков" взяты и отбиты;
Преси под своим знаменем с лилиями дерется с отчаянной храбростью.
     Что станется с Лионом? Эта осада длится 70 дней20.
     На  той  же  неделе  в  далеких  западных  водах  смело разрезает волны
Бискайского залива грязный и мрачный небольшой торговый корабль шотландского
шкипера, под палубой которого обескураженно сидит последняя покинутая горсть
депутатов-жирондистов  из  Кемпе! Часть их  рассеялась кто куда мог.  Бедный
Риуфф попал в когти  Революционного комитета и в парижскую тюрьму. Остальные
-  седовласый  Петион,  сердитый Бюзо, подозрительный Луве,  храбрый молодой
Барбару и другие - сидят здесь в трюме. Они бежали из Кемпе на  этом  жалком
судне и теперь плывут, подвергаясь риску со всех сторон: грозят им и  волны,
и  англичане,  но пуще всего их  братья-французы. Загнанные небом и землею в
чрево  этого торгового корабля  шотландского шкипера, среди бушующего вокруг
Атлантического океана,  они направляются в Бордо, если случайно  для них еще
остается   там  надежда.  Не  входите  в  Бордо,   о   друзья!   Кровожадные
представители Конвента - Тальен и  ему подобные уже  прибыли  туда со своими
декретами,  со  своей  гильотиной.  Почтенный  жирондизм  загнан  под землю;
якобинцы господствуют наверху. С этой  пристани Реоля, или мыса  Амбес,  как
будто бледная  смерть  машет вам  своим  острым революционным мечом, советуя
направиться в другое место!
     Шотландский шкипер,  ловкий,  грязный  человек, с трудом причаливает  к
одной  из сторон  этого мыса  Амбес и высаживает  своих  пассажиров.  Наведя
необходимые справки,  они  быстро  прячутся  под землю  и таким  образом,  в
подземных проходах, в чуланах, погребах, на чердаках амбаров  своих друзей и
в  пещерах Сент-Эмилиона  и Либурна, избегают  жестокой смерти21.
Несчастнейшие из сенаторов!

        "Глава шестая. ВОССТАВШИЕ ПРОТИВ ДЕСПОТОВ"

     Что может противопоставить якобинский  Конвент всем  этим  неисчислимым
трудностям,  ужасам и  бедствиям? Неспособный рассчитывать дух  якобинства и
анархическое безумие санкюлотства! Наши враги теснят нас, говорит Дантон, но
покорить нас им не удастся; "скорее мы обратим в пепел Францию".
     Комитет  общественной  безопасности  и  Комитет  общественного спасения
поднялись  "на  высоту  обстоятельств". Пускай все  сделают то же. Пусть  44
тысячи секций с их революционными комитетами заставят трепетать каждую фибру
Республики, чтобы каждый француз почувствовал, что он обязан действовать или
умереть.  Они,  эти  секции  и   комитеты,  -  артерии   якобинства;  Дантон
посредством органа  Барера и  Комитета общественного спасения издает декрет,
чтобы в Париже по постановлению закона еженедельно собиралось по два митинга
секций и чтобы бедным гражданам платили за участие в них, дабы они не теряли
своих 40 су дневного заработка22. Это и есть  знаменитый "закон о
40  су",  горячо  побуждающий  к   санкюлотизму,   способствующий  обращению
жизненных соков якобинства.
     23 августа Комитет общественного спасения, по обыкновению через Барера,
обнародовал в  словах, которые  стоит запомнить,  свое постановление,  скоро
сделавшееся законом, о поголовном ополчении. "Вся Франция, сколько бы она ни
заключала в себе людей  и денег,  должна  быть поставлена под реквизицию", -
говорит Барер поистине словами  Тиртея*, красноречивее  которых мы у него не
знаем. "Республика - это один громадный осажденный город". 250 кузниц должны
быть устроены на этих  днях в  Люксембургском  саду,  вокруг  внешней  стены
Тюильри, чтобы выделывать ружейные стволы  пред  лицом земли и неба! Из всех
деревушек   по   направлению   к   их   департаментскому  городу,  из   всех
департаментских городов по  направлению к  указанному лагерю или очагу войны
пойдут сыны свободы, на знамени  которых будет написано: Le peuple  francais
debout contre  les  tyrans  (Французский народ, восставший против деспотов).
Молодые  люди  пойдут  на битву; их дело -  побеждать;  семейные  люди будут
ковать оружие, возить обоз и артиллерию, доставлять провиант;  женщины будут
шить одежду воинам, делать палатки, служить в  госпиталях; дети будут щипать
корпию из старого полотна; пожилые  люди будут  объезжать публичные места  и
своими  речами  возбуждать  храбрость  молодых,  проповедовать  ненависть  к
королям и  единение с республикой23.  Это слова  Тиртея,  которые
отдаются в сердцах всех французов.
     *  Тиртей  (вторая  половина  VII  в.  до  н.  э. )  -  древнегреческий
поэт-лирик.  По  преданию, хромой  школьный учитель,  посланный  афинянами в
Спарту взамен  требуемой  военной помощи  и сумевший своими  песнями поднять
боевой дух спартанцев.

     Вот в каком настроении, раз никакое другое не помогает, ринется Франция
на  своих  врагов!  Ринется,  очертя  голову,  не  думая   об  издержках   и
последствиях, не руководствуясь  никаким  другим  законом и правилом,  кроме
одного верховного  закона  - спасения  народа! Оружием послужит все  железо,
находящееся во Франции, силою - все мужчины, женщины и дети  Франции. Там, в
своих  250  кузницах  в  саду  Люксембургского дворца  и  Тюильри, пусть они
выковывают ружейные стволы пред лицом земли и неба.
     Но  геройская  отвага в  отношении чужеземного врага не может заглушить
черной ненависти к  врагу  домашнему. В  то время  как  циркуляция жизненных
соков в революционных  комитетах была  ускорена  законом о  40  су,  депутат
Мерлей - не Тионвиль, которого мы видели  выезжающим из  Майнца, а Мерлей из
Дуэ, прозванный  впоследствии Мерленом Suspect (подозрительным), - выступает
около  недели  спустя  со  своим   прогремевшим  на  весь   мир   законом  о
подозрительных, предписывающим  всем секциям, через их  комитеты  немедленно
арестовывать всех подозрительных лиц и объясняющим вместе с тем,  кто именно
должен  считаться  подозрительным  и подлежащим  аресту.  "Подозрительны,  -
говорит он, - вce те, кто своими действиями, сношениями, речами, сочинениями
и,   короче    говоря,    чем   бы   то   ни   было    навлекли   на    себя
подозрение"24. Мало  того,  Шометт,  разъясняя  предмет  в  своих
муниципальных   плакатах   и   прокламациях,   договорится   до  того,   что
подозрительного почти всегда можно узнать  на улице и, схватив его, тащить в
комитет  и в  тюрьму.  Следите  хорошенько  за  своими  словами,  наблюдайте
тщательно за своими взглядами: если  вы не подозрительны ни в чем другом, то
можете сделаться, как вошло в поговорку, "подозреваемым в подозрительности"!
Ибо не находимся ли мы в состоянии революции?
     Более  ужасный закон никогда не  управлял ни одной нацией. Все тюрьмы и
арестные дома на  французской земле переполнены людьми до  самой  кровли; 44
тысячи комитетов, подобно  44 тысячам жнецов и собирателей колосьев, очищают
Францию,  собирают  свою  жатву  и  складывают  ее  в эти  дома.  Это  жатва
аристократических плевел! Мало  того, из опасения, что сорок четыре  тысячи,
каждая  на  своем  собственном  жатвенном  поле,   окажутся  недостаточными,
учреждается на подмогу им странствующая  "революционная армия" в шесть тысяч
человек под командой надежных капитанов; она будет  обходить  всю  страну  и
вмешиваться  там,  где найдет,  что жатвенная  работа  ведется  недостаточно
энергично. Так  просили  муниципалитет  и Мать патриотизма,  так  постановил
Конвент25. Да исчезнут все аристократы, федералисты, все господа!
Да вострепещет все человечество! "Почва свободы должна быть очищена" местью!
     И Революционный трибунал не  отдыхает. Бланшланд за потерю Сан-Доминго,
"орлеанские  заговорщики"  за "убийство",  за  нападение на  священную особу
депутата   Леонарда  Бурдона,  многие   другие,   имена   которых   остались
неизвестными, но которым  жизнь была дорога, уже  погибли. Ежедневно великая
гильотина собирает  свою дань. Ежевечерне среди пестрого разнообразия вещей,
подобно   мрачному   призраку,   появляется  и  скользит  колесница  смерти.
Разноликая  толпа на  мгновение содрогается  при  виде  ее,  но в  следующее
мгновение забывает  о ней. Аристократы! Они были виноваты перед Республикой;
их  смерть,  хотя бы  только потому,  что  их имущество будет  конфисковано,
пр