тысяче
противоречий.  Ибо  разве в чужих странах,  у пурпуровых  Нассау-Зигенов,  у
грешных императриц  Екатерин  не разбиваются сердца, точно так же как дома у
простых людей? Бедный Поль! Голод  и уныние сопровождают твои  усталые шаги;
один или,  самое  большее,  два  раза всплывает твоя  фигура  на фоне  общей
сумятицы  революции, немая, призрачная, подобно "тускло мерцающей звезде". А
затем, когда  твой свет  окончательно  погас,  национальный  законодательный
корпус награждает тебя "торжественными похоронами"! Погребальный звон родной
пресвитерианской  церкви и шесть футов шотландской земли возле праха близких
доставили бы тебе  столько же удовольствия. Вот каков  был мир, лежавший  за
мысом Сент-Бис. Такова жизнь грешного человечества на земле.
     Но из всех иностранцев самый заметный - барон Жан Батист де Клоотс, или
-откинув все имена, данные при крещении и полученные по феодальному праву, -
гражданин  мира  Анахарсис  Клоотс  из  Клеве.  Заметь  его,  добросовестный
читатель! Ты  знал  его  дядю,  проницательного,  острого Корнелия  де  Пау,
безжалостно разрушающего  все  дорогие  иллюзии  и  из  благородных  древних
спартанцев делающего современных головорезов Майнотов15*. Из того
же материала создан и Анахарсис, сам  подобный раскаленному металлу, полному
шлаков, которые должны были выплавиться  из него, но так и не выплавятся. Он
прошел  нашу  планету по суше и  по  воде, можно  сказать, в  поисках давно,
утерянного рая.  В  Англии  он видел  англичанина  Берка; в  Португалии  его
заметила  инквизиция;  он  странствовал,  сражался  и писал;  между  прочим,
написал "Доказательства в  пользу магометанской религии". Но теперь, подобно
своему крестному отцу, скифу, он является в Париж-Афины, где находит наконец
пристанище  для  своей  души.  Это  блестящий  человек,  желанный  гость  на
патриотических обедах, весельчак, даже юморист,  опрометчивый, саркастичный,
щедрый,  прилично  одетый, хотя  ни  один  смертный  не  обращал меньше  его
внимания на свой  костюм.  Под всяким платьем  Анахарсис  прежде  всего ищет
человека; даже столпник Марат не мог бы взирать  с большим пренебрежением на
внешнюю  оболочку,  если в  ней не заключается человек. Убеждение Анахарсиса
таково: есть  рай,  и  его можно  открыть,  под  всяким платьем  должен быть
человек. О  Анахарсис, это  безрассудная  поспешная вера.  С  него ты быстро
поскачешь в  город  Никуда  - и достигнешь его  наверное. В лучшем случае ты
прибудешь туда с хорошей посадкой, а это, конечно, уже что-то.
     * Майноты  -  одно  из  племен  Пелопоннеса, весьма не чуждое  морскому
разбою.

     Сколько новых  людей и новых вещей появилось, чтобы завладеть Францией!
Ее Древняя речь, мысль и  связанная с ними Деятельность, полностью изменяясь
и бурля, стремится к неведомым целям. Даже самый глупый крестьянин, вялый от
усталости,  сидя  вечером у своего  очага, думает лишь об одном: о сожженных
замках  и о  замках,  которые  еще  можно сжечь. Как  изменились  кофейни  в
провинции  и  в  столице!  Посетителям  "Antre de Procope"  предстоит теперь
решать другие вопросы,  помимо трех единств Стагирита*, и видеть перед собою
не театральную, а мировую борьбу. Здесь  спорят  и ссорятся  манерно завитые
логики  со  старыми философами в париках  с  косичками  или  с  современными
прическами a la  Brutus, и хаос играет роль судьи. Вечная мелодия  парижских
салонов получила новый лейтмотив, такой же вечный, который слышало  небо уже
во времена Юлиана Отступника** и еще  раньше и который звучит  теперь так же
безумно, как и прежде.
     Здесь же можно увидеть и экс-цензора Сюара - экс-цензора,  потому что у
нас теперь свобода печати; он беспристрастен, даже нейтрален. Тиран Гримм***
делает  большие  глаза,  гадая о таинственном грядущем.  С  трудом  подбирая
слова, издает похожие на карканье звуки атеист Нежон, любимый ученик  Дидро,
возвещая наступление зари  нового,  счастливого  времени16. Но  с
другой  стороны,  сколько  лиц, подобно  Морелле  и  Мармонтелю,  всю  жизнь
высиживавших  философские  яйца,  теперь  почти  в  отчаянии,   квохчут  над
птенцами, которых они вывели!17 Так  восхитительно было развивать
свои  философские теории в салонах  и получать за это восхваления, а  теперь
ослепленный народ не желает больше довольствоваться спекулятивным мышлением,
а стремится перейти к практике!
     * Стагирит - Аристотель. Три единства  - имеется в виду единство места,
времени и действия.
     ** Флавий  Клавдий Юлиан - римский император с 361 по 363 г., стремился
возродить языческий культ на основе  учения  неоплатоников.  Попытки  Юлиана
ввести суровые ограничения для христиан встретили ожесточенное сопротивление
христианской церкви и не смогли остановить распространения христианства.
     ***   Гримм   Фридрих  Мельхиор  (1723-1807)  -  один  из   французских
энциклопедистов,  друг  Дидро;   немец  по  происхождению,  писавший  только
по-французски,  с  1776  г. дворянин  и барон.  Известен  своими  письмами о
литературной  жизни Франции, которые он писал ряду европейских  монархов,  в
том числе Екатерине II. После Французской революции бежал в Германию.

     Отметим  в  заключение наставницу Жанлис*, или Силлери-Жандис,  так как
наш супруг одновременно  и граф  и маркиз и  у нас  более одного титула! Эта
претенциозная болтушка, пуританка,  но неверующая,  облекает свои  советы  в
туманные фразы, лишенные и тени мудрости. Поскольку Силлери-Жанлис действует
в  изящной среде  сентименталистов и выдающихся  женщин,  она желала бы быть
искренней,  но  не  может  подняться  выше  показной  искренности;  показной
искренности во всем, переходящей в ханжество. В настоящее время она носит на
довольно  еще  белой  шее  как  украшение  миниатюру  Бастилии  из  простого
песчаника, но зато из настоящего бастильского песчаника. Г-н маркиз является
одним  из  агентов  герцога Орлеанского в Национальном собрании  и  в других
местах. Г-жа Жанлис, с своей стороны, воспитывает молодое поколение Орлеанов
в отменнейшей нравственности, однако сама может дать лишь загадочные  ответы
относительно  происхождения  прелестной  мадемуазель  Памелы,  которую   она
удочерила. Таким образом,  она  появляется в  салонах  королевского  дворца,
куда,  заметим  кстати,  невзирая  на  Лафайета,  возвратился   после  своей
английской  "миссии"  и  герцог Орлеанский; по правде  сказать, не  особенно
приятной миссии,  потому  что  англичане не хотели  даже говорить с  ним.  И
святая Ханна  Моор английская, так  мало  похожая на  святую  Силлери-Жанлис
французскую,   видела,    как   в    саду   Вокзала   его   избегали   точно
зачумленного18, причем  его бесстрастное иссиня-красное лицо едва
ли стало на одну тень синее.
     * Госпожа  Жанлис  (1746-1830) - воспитательница детей  герцога Филиппа
Орлеанского  (Эгалите), автор  нескольких  нравоучительных романов  и  книги
мемуаров.

        "Глава четвертая. ЖУРНАЛИСТИКА"

     Что касается конституционализма с его национальными гвардейцами,  то он
делает что  может, и дела у  него достаточно: одной рукой он  должен  делать
убедительные  знаки,  сдерживающие патриотов,  а  другую  сжимать  в  кулак,
угрожая  роялистским  заговорщикам.  В  высшей  степени  щекотливая  задача,
требующая большого такта.
     Так, если сегодня Друг Народа Марат получает приказ об аресте (prise de
corps) и  исчезает  со сцены, то назавтра его  отпускают  на свободу и  даже
поощряют, как цепную  собаку, лай  которой может  быть полезен. Председатель
Дантон громовым голосом  открыто  заявляет, что в  случаях,  подобных случаю
Марата,  "на  силу надо отвечать  силой". В ответ  на  это начальство тюрьмы
Шатле  издает  приказ  об  аресте  Дантона;  однако  весь округ  Кордельеров
отвечает  на  него вопросом: найдется  ли констебль,  который согласился  бы
выполнить такой приказ?  Шатле еще дважды издает  приказ о его аресте, и оба
раза напрасно: тело  Дантона  не может быть  схвачено  тюрьмой Шатле; Дантон
остается на свободе и увидит  еще, хотя ему и придется на время  бежать, как
сам Шатле полетит в преисподнюю.
     Тем  временем муниципалитет  и Бриссо далеко подвинулись с составлением
своей  муниципальной конституции.  Шестьдесят  округов превращаются  в сорок
восемь  отделений; многое должно еще быть улажено, чтобы Париж получил  свою
конституцию. Она всецело основана на выборном начале, на котором должно быть
основано и  все французское правительство. Однако в нее  проник один роковой
элемент,  это  citoyen  actif - активные граждане. Всякий  не платящий  marc
d'argent, или  годовой  налог,  равный  трехдневному заработку,  может  быть
только пассивным гражданином и не имеет права голоса, хотя бы он круглый год
доказывал свою активность топором и  молотком. "Неслыханное  дело!" -  вопят
патриотические газеты. Да, в самом деле, мои друзья-патриоты, если  свобода,
о  которой  молят  сердца  всех  людей,  означает   лишь  право  посылать  в
национальный клуб  для  дебатов вашу  одну  пятидесятитысячную часть  нового
фехтовальщика  словами, тогда,  да будут боги  свидетелями,  о ней не  стоит
молить.  О,  если  действительно  это  благо  -  свобода   -  находилось   в
национальном Палавере  (как называют африканцы), то какой  тиран решился  бы
исключить из него хотя бы одного сына Адама? Почему  бы не основать  женский
парламент, в котором слышался бы "визг со скамей оппозиции" или  из которого
"достопочтенного члена  выносили бы в истерике". Я охотно согласился бы и на
детский  парламент,  даже  на  парламент  грудных  младенцев,  если  угодно.
Возлюбленные братья! Ведь, пожалуй,  свобода, как говорили древние  мудрецы,
действительно обитает только на небе. Просвещенная публика, где, вы думаете,
храбрая г-жа де Сталь  (не дочь Неккера, а другая, умнее  ее) нашла  на этой
планете наибольшее приближение к свободе? По зрелом размышлении она отвечает
с холодным спокойствием Дильворта: "В  Бастилии"19.  Небесной?  -
спрашивают многие с сомнением. Горе, что  они еще спрашивают,  ибо в этом  и
заключается истинное  несчастье.  "В небесной" - это много значит; это, быть
может, означает участие в национальном  Палавере, а может быть,  и совсем не
то.
     Есть  одна ветвь санкюлотизма,  которая не может  не  расцвести,  - это
журнализм. Ведь глас  народа  - это глас Божий, а  разве может  божественный
голос не сделаться слышным? Слышным во всех концах Франции и на  стольких же
языках, как при постройке первой Вавилонской башни! Некоторые голоса громки,
как рычание льва,  другие тихи, как воркование голубя. Сам Мирабо имеет одну
или  несколько  поучительных газет, в которых работают женевские сотрудники;
при этом у  него бывает немало столкновений с г-жой Леже, его издательницей,
хотя в остальном она очень сговорчива20.
     Друг  короля Руаю продолжает печататься. Барер проливает  слезы  ложной
сентиментальности в  газете  "Заря", несмотря на  понижающуюся  розницу.  Но
почему же  Фрерон так горяч  и демократичен, Фрерон, племянник друга короля?
Эта  горячность  досталась ему  по  наследству:  его произвела на  свет  оса
Фрерон,  Frelon Вольтера, который продолжал жалить, хотя  только в  качестве
обозревателя и на макулатурной бумаге, пока у  него еще было жало и ядовитая
железка. Констан издает полезный "Moniteur", освещая им, как фонарем, ночной
мрак.  "Moniteur"   теперь   ежедневная  газета,   с  фактами   и  немногими
комментариями, официальный орган, придерживающийся безопасной середины.  Его
главные редакторы  давно  уже с возвратом или безвозвратно канули в глубокий
мрак.  Терпкий Лустало, с терпкостью зеленого  терна,  никогда не созреет, а
умрет преждевременно; но  его Прюдом не даст умереть "Revolutions de Paris",
a будет  издавать  их сам наряду  со  многим другим,  хотя  сам он  скучный,
напыщенный писака.
     О  Кассандре-Марате  мы  говорили  уже часто, хотя самую  поразительную
истину еще остается  сказать; а именно что он  не  лишен  здравого смысла, и
даже  из  его хриплой, каркающей глотки исходит множество истин  о различных
предметах. Иногда можно бы подумать, что он воспринимает юмор и посмеивается
в глубине души. Камиль остроумнее, чем когда-либо, свободнее, циничнее, но и
веселее,  чем раньше. Жизнерадостная,  гармоничная  натура,  он "рожден  для
писания стихов",  как скажет сам  со  временем  с  горькими  слезами, это  -
лучезарный Аполлон,  ярко, но кротко  сияющий в этой титанической  борьбе, в
которой ему не суждено победить!
     Сложенные  и продаваемые в розницу газеты имеются во всех странах, но в
журналистской  среде,  подобной  французской,  можно ожидать новых  и весьма
своеобразных  видов  их.  Что  скажет  английский читатель  о газете-плакате
"Journal-Affiche", которая привлекает взгляд издалека всеми цветами  спектра
и которую может читать даже тот, у кого нет  И полпенни на покупку настоящей
газеты?  Множество  таких  газет  вывешивается  в последующие  месяцы,  ведь
общественные  и  частные  патриотические  собрания  открываются  в  огромном
количестве и могут собирать деньги по подписке; это листы, наклеенные листы,
выставляемые для  ловли  того, что  попадется! Даже правительство имеет свою
намазанную  клеем газету; Луве,  занятый теперь новой "прелестной повестью",
будет  писать  "Sentinelles"  и  расклеивать  ее  с  успехом;  а  Бертран де
Мольвиль,   находясь   в   крайней  нужде,   попытается  устроить  это   еще
хитрее21. Журналистика - это великая сила. Разве каждый способный
редактор не является  властителем  мира,  обладая возможностью убеждать его,
властителем,   хотя   и   самозваным,    но   санкционируемым    количеством
распродаваемых  им номеров? Правда, публика имеет  самый действенный  способ
низложить его: стоит только не покупать его газеты, и он умрет с голоду.
     Не следует также  слишком низко  оценивать деятельность  расклеивателей
газет в  Париже,  их  около  шестидесяти человек,  все  вооружены  шестами с
перекладинами,  ранцами,  горшками  с клейстером и  снабжены даже  жестяными
бляхами, ведь  они имеют разрешение муниципалитета. Это священная  коллегия,
собственно,  глашатаи  властителей  мира,  хотя в только зарождающейся и еще
грубой  эре  они  не  почитаются  как  таковые.  Они  сделали  стены  Парижа
поучающими, убеждающими  благодаря  постоянному  притоку  свежей  периодики,
которую  мог  читать  всякий  прохожий;  плакаты-газеты,   плакаты-пасквили,
распоряжения муниципалитета,  королевские манифесты  и,  кроме  того,  масса
прочих обычных  афиш - какой богатый материал,  если только обращать на него
внимание! Что за неслыханные вещи рассказывали эти стены в течение пяти лет!
Но все  это прошло, сегодняшний день поглотил вчерашний и сам в свою очередь
поглощается завтрашним, как всегда бывает  с произнесенным словом. Да и  что
такое литература, о ты, бессмертный писатель, как не слова, сохраненные лишь
на  некоторое  время? Плакаты сохраняют их в течение одного  дня,  некоторые
книги  - в  течение десяти лет, иные даже в течение  трех  тысяч лет, но что
происходит потом?  Потом,  когда годы  прошли, произведение умирает,  и  мир
освобождается  от  него. О,  если бы  в  слове человеческом,  как и в  самом
человеке, не жил дух,  который  переживает  слышимое, воплотившееся слово  и
стремится   вечно  к  Богу  или  дьяволу,  то  зачем  бы  человек  стал  так
беспокоиться  из-за  истинности  или  ложности  его,  если  только  не  ради
коммерческих соображений? Но разве вопрос, бессмертно ли слово и проживет ли
оно  половину  или  полторы  человеческих  жизни,   не  важен?   Бессмертие,
смертность... Великий  Фриц  прогнал однажды  несколько беглецов обратно  на
поле  сражения  словами:  "R  -,  wollt  ihr  ewig leben?" (Подлецы,  жалкие
подонки, разве вы хотите жить вечно?)
     Таков новый способ  делиться мыслями. Какое счастье,  если у  тебя есть
чем  поделиться!  Но не следует пренебрегать  при  случае и  старыми,  более
простыми  способами.  Палатку  у  королевского  дворца  убрали деспотические
патрули  -  могут ли  они  так  же  убрать  человеческие легкие?  Мы  видели
Анаксагора-Шометта стоящим на тротуарных  тумбах в  то время, когда помощник
редактора  Тальен  сидел  за  своей  конторкой  и  работал.  В  каждом  углу
цивилизованного   мира   можно   опрокинуть   бочку,   на   которую   влезет
членораздельно говорящее двуногое существо.  Даже при находчивости можно, за
деньги  или ласковое слово,  достать  переносные  козлы  или  складной стул,
которые перипатетический* оратор заберет  в свои  руки.  Изгнанный  в  одном
месте, он перейдет на другое, кротко сказав, подобно мудрецу Бианту:  "Omnia
mea mecum porto"**.
     *  От греч. peripateo  - прохаживаюсь. Перипатетическая школа (Ликей) -
философская школа в Афинах, основанная Аристотелем, который во  время чтения
лекции прогуливался в Ликее со своими слушателями.
     ** "Все мое ношу с собой". Изречение, приписываемое греческому философу
Бианту (VI в. до н. э.).

     Таким  образом, журнализм  говорит,  разносится,  расклеивается.  Какая
перемена  с тех пор,  как старик Метра гулял по  этому  самому Тюильрийскому
саду  в  раззолоченной  треуголке,  держа газету перед  носом  или  небрежно
сложенной    за    спиной!    "Метра-газетчик   был   достопримечательностью
Парижа"22, и сам  Людовик говорил: "Qu'en dit Metra" (как говорит
Метра). Какая перемена  с тех  пор, как в Венеции первый газетный листок был
продан  за грош - gazza -  и  получил  название Gazzete! Наш  мир отличается
плодовитостью!

        "Глава пятая. КЛУБЫ"

     Если сердце  переполнено,  то по  тысяче  причин  и  тысячью путями оно
старается  войти в  общение с другими. Как сладостно  и необходимо  в  таких
случаях  единение,  потому что в единении  душа  мистически  укрепляет душу!
Вдумчивые германцы,  по мнению некоторых,  полагали, что энтузиазм  в  общем
означает только  чрезвычайную потребность в  соединении  с  себе  подобными,
отсюда и произошло слово "Schwarmerey" или "Schwarming" (рой, толпа). Как бы
то  ни было,  а  разве  мы  не видим,  как  тлеющие,  полупотухщие  головни,
сложенные вместе с другими, такими же, вспыхивают ярким белым пламенем?
     В описываемой  нами  Франции  общественные  собрания  неизбежно  должны
множиться и крепнуть. Французская жизнь стремилась выйти наружу, из домашней
превратиться в общественную, клубную жизнь. Старые, уже существовавшие клубы
разрастаются  и  процветают; новые  возникают  повсюду. Это  верный  признак
общественного  беспокойства, которое таким  путем неминуемо выходит  наружу,
находит успокоение и новую пищу для себя. В голове всякого француза,  полной
ужаса или надежды,  носится  теперь  пророческая  картина  будущей  Франции:
пророчество, несущее с собою  исполнение и даже почти уже осуществившееся  и
во всяком случае, сознательно или бессознательно, заставляющее действовать в
соответствующем направлении.
     Заметим, что стремление к единению, если только оно достаточно глубоко,
усиливается  в  геометрической  прогрессии;  весь  мир  превращается  в  это
творческое  время  в  клубы,  и один  какой-нибудь  клуб, самый сильный  или
счастливый,   благодаря   дружеской   привлекательности   или   победоносной
властности становится все  сильнее, пока не достигнет огромного  могущества;
тогда  он любовно  принимает в себя  все  остальные  клубы  с их  силой  или
враждебно  уничтожает  их.  Это  происходит,  когда  дух  клубов  становится
всеобщим,  когда  время действительно полно творчества. Это время достаточно
проникнуто  творчеством, и жажда общения  повсеместна, поэтому  не может  не
образоваться и такого всепоглощающего, высшего клуба.
     Какой прогресс  со времени  первого появления Бретонского  комитета! Он
долго  действовал  втайне,   но  не  без   энергии;  переселился  вместе   с
Национальным собранием в  Париж и  назвал  себя клубом;  затем, вероятно, из
подражания великодушным членам английского клуба Прайс - Стэнхоп,  пославшим
в   П