Вот уже шесть месяцев прошло с тех пор, как существует Комитет общественного
спасения, и около трех месяцев с тех  пор,  как  Дантон предложил, чтобы ему
была  предоставлена   вся  власть   и  "сумма  в   50   миллионов"  и  чтобы
"правительство  было  объявлено  революционным".  Сам  он  с  этого  дня  не
принимает в Комитете никакого участия, хотя его просят об этом много раз, но
занимает свое место на Горе приватно. С этого  дня 9 человек, хотя бы  число
их дошло  и до 12, сделались бессменными,  всегда  избираемыми вновь,  когда
истекал их срок; Комитеты общественного спасения и общественной безопасности
приняли свои позднейшие формы и порядок действия.
     Комитет  общественного   спасения  -  в  качестве  верховного,  Комитет
общественной безопасности - в качестве подчиненного, они, подобно  малому  и
большому советам, действуя до  сих пор вполне  единодушно, сделались центром
всего. Они несутся  в  этом вихре, вознесенные силой обстоятельств странным,
бессмысленным  образом  на эту ужасную высоту,  и  управляют этим вихрем или
кажется,  что  управляют.  Более  странного  собрания  Юпитеров-громовержцев
никогда еще не  видела  земля. Робеспьер,  Бийо,  Колло, Кутон, Сен-Жюст, не
называя еще менее значительных: Амара, Вадье и др.  в Комитете  общественной
безопасности,  -  вот  ваши  Юпитеры-громовержцы!  Необходим  сколько-нибудь
выдающийся ум, но где его  искать среди них, за  исключением  головы  Карно,
занятой  организацией побед.  У  них не ум, а скорее  инстинкт,  способность
угадывать, чего желает этот великий  безгласный вихрь; способность  безумнее
других желать того, чего желают все, способность не останавливаться ни перед
какими препятствиями; не обращать внимания ни на какие соображения, божеские
или человеческие; твердо знать, что от божественного или человеческого нужно
только одно: торжество Республики, уничтожение врагов  Республики! При  этом
единственном духовном  даре  и таком  малом количестве  других даров у  этих
людей  странно  видеть,  как  безгласный, бесформенный, бушующий  вихрь  сам
вкладывает  свои вожжи в  их руки и  приглашает, даже принуждает их быть его
руководителями!
     Рядом заседает муниципальный совет  Парижа; все  в красных колпаках с 4
ноября; это  собрание людей, стоящих вполне "на высоте  положения" или  даже
выше  его. Здесь  ловкий  мэр Паш,  не упускающий из виду своей безопасности
среди этих людей;  здесь Шометт, Эбер, Варле и великий  полководец Анрио, не
говоря  о  Венсане,  клерке из военного министерства,  о Моморо,  Добсане  и
других; все они  стремятся разрушать церкви, поклоняться  Разуму, истреблять
подозрительных  и обеспечить торжество  революции. Быть может, они заходят в
этом слишком  далеко?  Слышали,  как  Дантон  ворчал на гражданские стихи  и
рекомендовал прозу и сдержанность.  Робеспьер тоже ворчит, как бы, уничтожая
суеверия,  не вздумали  создать религию из атеизма.  В самом деле,  Шометт и
компания представляют род сверхъякобинства,  или неистовую "партию  бешеных*
(des Enrages)", которая возбуждает в последние месяцы некоторое подозрение у
ортодоксальных патриотов. "Узнать подозрительного на  улице" - разве  это не
значит  придать самому Закону о подозрительных дурной оттенок? Тем не  менее
люди,  наполовину безумные, люди,  ревностные  сверх меры, трудятся  здесь в
своих  красных  колпаках без  отдыха,  быстро исполняя то, что определила им
жизнь.
     *  "Бешеными" жирондисты  называли  группу  плебейских  революционеров,
которые выступили в конце 1792 -  начале  1793  г.  выразителями  социальных
устремлений городских трудящихся низов.

     И   44   тысячи  других  округов,  каждый  с  революционным  комитетом,
основанным на  якобинской Дочери патриотизма, просвещенным духом якобинства,
поощряемым  40  су  в  день!  Французская  конституция  всегда  пренебрегала
чем-либо  подобным  двум  палатам, а смотрите,  не  получились ли  у  нее  в
действительности  две палаты?  Национальный  Конвент,  избранный  в качестве
одной,  Мать  патриотизма,   самоизбранная,   в  качестве   другой!   Дебаты
Якобинского  общества  печатаются в "Moniteur"  как  важные  государственные
акты,  каковыми они, бесспорно, и  являются.  Мы назвали Якобинское общество
второй  законодательной палатой, но не походило ли оно  скорее на тот старый
шотландский  корпус, называемый  Lord of the  Articles (Лорды уставов),  без
почина и сигнала которого так называемый парламент не мог провести ни одного
билля, ни выполнить никакой работы?  Сам Робеспьер, слово которого  - закон,
не устает раскрывать свои неподкупные уста в якобинском зале. Члены большого
Совета  - общественного  спасения и меньшего  -  общественной  безопасности,
равно как  и всех действующих партий,  приходят сюда  произнести свои  речи,
определить предварительно, к  какому решению они должны прийти, какой судьбы
должны ожидать. Что ответить, если бы встал вопрос, какая из этих двух палат
сильнее -  Конвент или Лорды уставов? К  счастью, они  пока еще идут рука об
руку.
     Что  касается  Национального  Конвента,  то  поистине  он  стал  весьма
степенным корпусом.  Погас прежний  пыл; 73 депутата  упрятаны  под  стражу;
некогда  шумные  друзья  жирондизма  все  превратились теперь  в  безмолвных
депутатов Равнины, прозванных даже "болотными лягушками". Поступают  адреса,
революционная церковная добыча; приходят депутации с прозой и стихами;  всех
их Конвент принимает. Но сверх этого  главная обязанность его состоит в том,
чтобы выслушивать  предложения  Комитета  общественного спасения  и говорить
"да".
     Однажды утром Базир при поддержке  Шабо не  без  горячности заявил, что
такой Конвент нельзя назвать собранием, свободным в своих действиях. "Должна
существовать партия оппозиции, правая сторона! -кричит Шабо. - Если никто не
хочет составлять  ее, то  я  составлю.  Народ  говорит  мне: все  вы  будете
гильотинированы  в свою очередь, сначала вы и Базир, затем Дантон, а потом и
Робеспьер"28.  Громко кричит этот поп-расстрига,  а через  неделю
Базир и он сидят в тюрьме Аббатства, на пути, как можно опасаться, к Тенвилю
и гильотине; и  то,  что говорил  народ, по-видимому,  готово сбыться. Кровь
Базира была возбуждена революционной горячкой, крепким кофе  и лихорадочными
грезами29.  А Шабо, как  он был счастлив  со своей богатой женой,
австрийской  еврейкой, бывшей Fraulein Frey! Но вот он сидит в тюрьме, и его
два  шурина, австрийские  евреи  банкиры Фрей,  сидят  вместе с ним,  ожидая
своего  жребия. Пускай же Национальный  Конвент примет это предостережение и
осознает  свои обязанности. Пусть  он весь,  как  один человек,  примется за
работу,  но  не  потоками  парламентского  красноречия,  а   другим,   более
целесообразным способом!
     Комиссары Конвента, "представители  в  командировках",  мчатся, подобно
посланнику богов Меркурию, во  все концы Франции,  развозя приказы.  В своих
"круглых шляпах, украшенных трехцветными перьями и развевающейся трехцветной
тафтой, в  узких  куртках,  в  трехцветных шарфах,  со шпагой  у  бедра и  в
жокейских ботфортах" эти  люди  могущественнее королей  или императоров. Они
говорят  каждому, кого бы  ни встретили: "Делай", и  он  должен  делать. Все
имущество граждан в их распоряжении, так  как  Франция - огромный осажденный
город. Они разоряют  людей реквизициями и принудительными займами; они имеют
власть над жизнью  и  смертью. Сен-Жюст и Леба  приказывают богатым  жителям
Страсбурга  "снять сапоги" и  послать их в армию,  где  нужны "10  тысяч пар
сапог".  Приказывают также, чтобы  в двадцать четыре часа  "тысяча постелей"
были готовы30, завернуты в рогожи и отправлены,  так как время не
терпит!   Подобно  стрелам,  вылетающим  с  мрачного  Олимпа   общественного
спасения,  несутся  эти  люди, большей  частью  по  двое, развозят  громовые
приказы  Конвента по  Франции, делают  Францию одной огромной  революционной
грозовой тучей.

        "Глава шестая. ИСПОЛНЯЙ СВОЙ ДОЛГ"

     Наряду  с  кострами  из  церковных  балюстрад  и  звуками  расстрела  и
потоплений возникает другой  род огней и звуков: огни кузниц и пробные залпы
при выделке оружия.
     Республика, отрезанная от  Швеции и остального  мира, должна  выучиться
сама изготовлять для себя стальное оружие, и с помощью химиков она научилась
этому. Города, знавшие только железо, теперь  знают и сталь; из своих  новых
темниц  в  Шантильи  аристократы  могут слышать шум  нового горна для стали.
Колокола превращаются  в  пушки, железные стойки - в  холодное оружие  (arme
blance)  посредством  оружейного  мастерства.  Колеса  Лангре  визжат  среди
огненного  венца искр, шлифуя только  шаги. Наковальни Шарльвиля  звенят  от
выделки ружей.  Да разве только Шарльвиля? 258 кузниц находятся под открытым
небом  в  самом  Париже,  140 из  них  -  на  эспланаде  Инвалидов,  54  - в
Люксембургском саду: вот сколько  кузниц в работе! Умелые кузнецы выковывают
замки и дула. Вызваны по реквизиции  часовщики, чтобы высверливать отверстия
для  запалов,  исполнять  работу по выпиливанию деталей. Пять  больших  барж
покачиваются  на  якоре  в  водах  Сены,  среди  шума   буравления;  большие
гидравлические  коловороты терзают слух окружающих  своим скрипом.  Искусные
мастера-резчики шлифуют и долбят, и все работают сообразно своим знаниям; на
языке  надежды   это  означает   "в   день   можно  изготовить   до   тысячи
мушкетов"31.  Химики  Республики  научили  нас  чудесам  быстрого
дубления кож32; сапожник прокалывает  и тачает  сапоги  -  не  из
"дерева и  картона", иначе он ответит перед Тенвилем! Женщины шьют палатки и
куртки; дети щиплют корпию, старики сидят на рынках; годные люди - в походе;
все завербованы; от города до города развевается по вольному ветру  знамя со
словами: "Французский народ восстал против деспотов!"
     Все это прекрасно. Но возникает вопрос: как быть с селитрой? Нарушенная
торговля и английский флот  прекратили  доставку селитры, а без  селитры нет
пороха. Республиканская  наука  снова  в раздумье, открыв, что  есть селитра
здесь и там,  хотя в  незначительном  количестве; что старая штукатурка стен
содержит  некоторое  количество ее; что  в  почве  парижских  погребов  есть
частицы  ее, рассеянные среди  обычного  мусора, и если бы  все это вырыть и
промыть,  удалось  бы  получить  селитру.  И  вот,  смотрите,   граждане  со
сдвинутыми  на затылок  красными  колпаками или  без  них, с мокрыми от пота
волосами  усиленно  роют,  каждый  в своем погребе,  чтобы получить селитру.
Перед  каждой  дверью вырастает куча  земли, гражданки  корытами  и  ведрами
уносят ее  прочь;  граждане,  напрягая  каждый мускул, выбрасывают  землю  и
копают:  ради  жизни и  селитры  копайте,  mes braves, и да  сопутствует вам
удача! У Республики будет столько селитры, сколько ей необходимо.
     Завершение санкюлотизма имеет много  особенностей и оттенков; но  самый
яркий оттенок, поистине солнечного или звездного блеска, - это  тот, который
представляют  армии.  Тот  самый  пыл якобинства,  который внутри  наполняет
Францию  ненавистью,  подозрениями,  эшафотами  и  поклонением  Разуму,   на
границах выказывает себя как славное Pro patria mori. Co времени отступления
Дюмурье  при каждом  генерале  состоят  три представителя Конвента.  Комитет
общественного спасения часто посылал их только с таким  лаконичным приказом:
"Исполняй  свой  долг"  (Fais   ton  devoir).  Замечательно,   среди   каких
препятствий горит, как и другие подобные огни, этот огонь якобинства. У этих
солдат сапоги деревянные и картонные, или же они в разгар зимы обуты в пучки
сена, они прикрывают плечи лыковой циновкой и  вообще терпят всякие лишения.
Что  за  беда!  Они борются  за права французского  народа  и  человечества:
несокрушимый дух здесь, как  и везде, творит чудеса. "Со сталью и  хлебом, -
говорит  представитель   Конвента,  -   можно   достичь  Китая".   Генералы,
справедливо  или нет, один  за  другим отправляются на  гильотину.  Какой же
вывод  отсюда? Среди  прочих такой:  неудача  - это  смерть, жизнь  только в
победе! Победить или умереть - в таких обстоятельствах не театральная фраза,
а  практическая истина  и  необходимость. Всякие жирондизмы, половинчатости,
компромиссы  сметены. Вперед, вы,  солдаты  Республики,  капитан и  рядовой!
Ударьте  со  своим галльским пылом на  Австрию,  Англию,  Пруссию,  Испанию,
Сардинию, на Питта, Кобурга, Йорка, на самого дьявола и весь мир! Позади нас
только  гильотина;  впереди  победа,  апофеоз  и  бесконечный  Золотой  Век!
Смотрите,  как  на  всех  границах сыны  мрака в  изумлении отступают  после
краткого триумфа, а сыны Республики преследуют их с диким "Ca ira!" или "Aux
armes!".  Марсельцы  преследуют  с яростью  тигрицы  или  дьявола  во плоти,
которой ни один сын мрака  не может  противостоять! Испания, хлынувшая через
Пиренеи, шелестя  знаменами Бурбонов, и победоносно  шествовавшая  в течение
года, вздрагивает при  появлении этой  тигрицы и отступает  назад; счастлива
была  бы  она  теперь,  если  бы  Пиренеи  оказались непроходимыми.  Генерал
Дюгомье, завоеватель  Тулона, не  только  оттесняет  Испанию  назад, он  сам
наводняет эту  страну.  Дюгомье  вторгается  в нее через Восточные  Пиренеи;
генерал  Мюллер должен вторгнуться через  Западные. Должен  - вот  настоящее
слово;  Комитет общественной  безопасности  произнес его; делегат  Кавеньяк,
посланный туда, должен наблюдать, чтобы  оно было исполнено. "Невозможно!" -
кричит   Мюллер.  "Необходимо!"  -   отвечает  Кавеньяк.   Слова   "трудно",
"невозможно"  бесполезны.  "Комитет  глух на это ухо,  -  отвечает  Кавеньяк
(n'entend pas  de  cette oreille la).  Сколько  людей, лошадей,  пушек нужно
тебе?  Ты получишь  их.  Победим  ли мы или  будем побеждены и  повешены, мы
должны   идти  вперед"*.  И  все  исполняется,  как  сказал  делегат.  Весна
следующего года видит Испанию захваченной; редуты взяты, взяты  самые крутые
проходы  и высоты. Испанские  штаб-офицеры онемели  от удивления перед такой
отвагой тигрицы; пушки забывают стрелять33. Пиренеи заняты; город
за городом распахивают свои ворота, понуждаемые ужасом или ядрами. В будущем
году Испания запросит мира; признает свои грехи и Республику;  мало того,  в
Мадриде мир будет встречен с ликованием, как победа.
     * У Прюдома  рассказывается об ужасной  жестокости  a  la капитан Кирк,
этого  Кавеньяка,  которая была  занесена в  словари  des  Hommes  Marquans,
Biographie Universelle  etc.;  но в  этом  не только  нет  правды,  но,  что
особенно странно, можно  доказать, что в этом рассказе нет никакой правды. -
Примеч. авт.

     Мало  кто,  повторяем,  имел большее  значение, чем  эти  представители
Конвента; их власть превышала королевскую. Да в сущности разве они не короли
в своем роде, эти способнейшие люди, избранные из  749 французских королей с
таким предписанием: "Исполняй свой долг!" Представитель Левассер, маленького
роста,  мирный  врач-акушер,  должен  усмирять  мятежи.  Разъяренные  войска
(возмущенные  до  неистовства  судьбой  генерала  Кюстина)  бушуют  повсюду;
Левассер  один  среди  них,  но  этот  маленький  представитель твердый, как
кремень, который вдобавок  заключает в себе огонь! При Гондшутене  далеко за
полдень  он  заявляет,  что битва  еще  не потеряна,  что  она  должна  быть
выиграна, и сражается сам своей родовспомогательной рукой; лошадь  убита под
ним,  и этот  маленький желчный представитель,  спешившись, по колено в воде
прилива, наносит и отражает удары шпагой, бросая вызовы земле, воде, воздуху
и  огню!  Естественно,  что  его  высочеству  герцогу  Йоркскому  приходится
отступить,  даже во весь опор, словно из боязни быть поглощенным приливом, и
его  осада  Дюнкерка сделалась  сном, после  которого осталось  одно  только
реальное  -  большие  потери  превосходной  осадной  артиллерии  и  отважных
людей34.
     Генерал Ушар, как окажется, прятался за забором во время этого дела при
Гондшутене, вследствие чего он  уже  гильотинирован. Новый  генерал  Журдан,
бывший сержант, принимает вместо него командование и в нескончаемых боях при
Ватиньи  "убийственным  артиллерийским  огнем,   соединяющимся  со   звуками
революционных боевых гимнов" заставляет Австрию вновь  отступить за Самбру и
надеется очистить почву Свободы.  С помощью жестокой борьбы, артиллерийского
огня и  пения "Ca ira!" это будет  сделано. Следующим летом Валансьен увидит
себя  осажденным,  Конде - также  осажденным; все, что еще находится в руках
Австрии,   окажется  осажденным,  подвергнутым  бомбардировке;  мало   того,
декретом  Конвента  всем им даже  приказано  "или сдаться в течение двадцати
четырех  часов, или подвергнуться поголовному  истреблению";  громкие слова,
которые, хотя и остаются неисполненными, показывают, однако, состояние духа.
     Представитель Друэ, старый драгун, мог сражаться так, как будто война -
его вторая натура, но ему  не повезло. В октябре во время ночного  нападения
при  Мобеже  австрийцы захватили  его  живым в плен. Они  раздели его  почти
донага,  говорит он, показывая  его  как  главного  героя  захвата  короля в
Варенне. Его  бросили  в  телегу  и  отправили  далеко  в глубь Киммерии,  в
крепость Шпильберг на берегу Дуная, где предоставили ему на высоте около 150
футов  предаваться  своим  горьким  размышлениям...  но  также  и  замыслам!
Неукротимый старый  драгун  устраивает летательный снаряд из бумажного змея,
перепиливает оконную решетку  и  решается слететь вниз. Он завладеет лодкой,
спустится вниз по  течению  реки,  высадится  где-то в  татарском  Крыму,  в
пределах  Черного  моря,  или  Константинополя a la  Синдбад.  Подлинная  же
история,  заглянув  далеко в  глубь Киммерии,  смутно различает необъяснимое
явление.  В глухую ночную  вахту часовые Шпильберга едва не падают в обморок
от ужаса: громадный, неясный,  зловещий призрак спускается в ночном воздухе.
Это национальный представитель, старый драгун спускается  на бумажном  змее,
спускается, увы! слишком быстро. Друэ взял с собой маленький запас провизии,
фунтов двадцать или около того, который ускорил падение; драгун упал, сломав
себе ногу, и лежал, стеная,  пока не настал день  и не стало  возможным ясно
различить, что это не призрак, а бывший представитель35.
     Или  посмотрите на  Сен-Жюста  на  линиях  Вейсембурга:  по  натуре это
робкий,  осторожный  человек,  а  как  он   со  своими  наспех  вооруженными
эльзасскими крестьянами бросается  в атаку! Его  торжественное  лицо сияет в
отблеске пламени; его черные волосы и трехцветная тафта на шляпе развеваются
по ветру! Наши линии при Вейсембурге были уже захвачены. Пруссия и эмигранты
прорвались через них, но мы вновь завладели окопами Вейсембурга, и  пруссаки
с эмигрантами бегут обратно быстрее,  чем пришли, отброшенные атаками штыков
и бешеным "Ca ira!".
     Ci-devant  сержант Пишегрю, ci-devant сержант Гош, произведенные теперь
в генералы, делали чудеса на  театре войны. Высокий Пишегрю предназначался к
духовному сану,  был  некогда учителем математики в бриеннской школе - самым
замечательным  учеником его был юный Наполеон Бонапарт. Затем он, не в самом
миролюбивом  настроении, поступил в  солдаты,  променял  ферулу  на  мушкет,
достиг  служебной  ступени,  за   которой  уже  нечего  больше  ожидать,  но
бастильские  заставы, падая, пропустили его, и теперь он здесь. Гош  помогал
окончательному разрушению Бастилии; он был,  как мы видели, сержантом Gardes
Francaises, растрачивающим свое жалованье на ночники и дешевые издания книг.
Разверзаются  горы,  заключенные  в  них  Энцелады  выходят  на  свободу,  а
полководцы, звание  которых основано на четырех дворянских грамотах, унесены
со своими грамотами ураганом за Рейн или в преддверие ада!
     Пусть   вообразит  себе   читатель,   какие  высокие   военные  подвиги
совершались в этих четырнадцати армиях; как из-за  любви к свободе и надежды
на  повышение  низкорожденная  доблесть  отчаянно  пробив