ло полуночи  он  удаляется  "в  три
маленькие   комнаты  на   верхнем  этаже",  пока  для  него   не  приготовят
Люксембургский дворец  и "национальную охрану". Лучшей охраной был бы герцог
Брауншвейгский. Впрочем,  кто знает? Может быть, и нет.  Бедные развенчанные
головы!  На следующее  утро  толпы  приходят  поглазеть  на  них  в их  трех
комнатках  наверху.  Монгайяр   говорит,  что   августейшие  пленные   имели
беззаботный,  даже   веселый  вид,   что   королева   и  принцесса  Ламбаль,
присоединившаяся  к ней ночью, глядя в  открытое окно, "стряхивали пудру  со
своих волос на стоявший внизу народ и смеялись"37. Но Монгайяр  -
желчный, изломанный человек.
     Впрочем,  можно  догадаться,  что  Законодательное  собрание и  главным
образом  новый   муниципалитет  продолжают  свою   деятельность.  Гонцы   от
муниципалитета или Законодательного собрания и быстрые эстафеты летят во все
концы Франции, преисполненные торжества, смешанного с негодующим сожалением,
потому что победа стоила жизни 1200 человек.  Франция  шлет свой смешанный с
негодованием  ликующий ответ: 10 августа будет тем же, что и 14 июля, только
еще кровавее, еще  многозначительнее*. Двор замышляет заговор? Бедный  двор:
он  побежден, и ему придется нести  последствия опустошения и пренебрежения.
Падают все  статуи  королей! Даже  бронзовый  Генрих,  хотя когда-то на  нем
красовалась  трехцветная  кокарда, рушится вниз с Пон-Неф,  где  развевается
знамя "Отечество  в опасности". Еще стремительнее опрокидывается Людовик XIV
на Вандомской площади и даже,  падая, разбивается. Любопытные могут заметить
надпись на копытах его коня: "12 августа 1692" - сто лет и один день.
     *  10  августа  1792  г.  в Париже  победило  народное  восстание.  Его
важнейшим непосредственным  результатом было свержение тысячелетней монархии
и    ликвидация    цензовой   антидемократической   системы,   установленной
конституцией 1791 г.  Народное восстание 10 августа изменило соотношение сил
во  Французской  революции. 10 августа была фактически свергнута  не  только
монархия, но и политическое господство фейянской крупной буржуазии.

     10 августа  было в пятницу.  Еще  до конца недели старое патриотическое
министерство  призвано вновь  на  свой  пост  в  том составе, какой оказался
возможным:  строгий   Ролан,  женевец  Клавьер,  затем  тяжеловесный  Монж*,
математик,  бывший  каменотес,   и  в   качестве  министра  юстиции  Дантон,
приведенный  сюда,  как  он  образно  говорит, "сквозь  брешь патриотических
пушек!" Эти  люди  должны под руководством  законодательных комитетов вести,
как  умеют,  разбитый  корабль.   Много  будет  смятения  со  старым,  утлым
Законодательным   собранием  и  с  энергичным   новым  муниципалитетом!   Но
составится Национальный  Конвент -  и  тогда! Однако пусть  без  промедления
будет установлен в Париже новый суд  присяжных  и уголовный трибунал,  чтобы
произнести приговор над всеми преступлениями и заговорами, относящимися к 10
августа.  Верховный  суд  в  Орлеане  далек, медлителен,  а  за  кровь  1200
патриотов  должно  быть заплачено кровью  же, какой  бы  ни было. Трепещите,
преступники  и  заговорщики: министром  юстиции стал Дантон! Робеспьер после
победы    тоже    заседает    в    новом    муниципалитете,    революционном
"импровизированном  муниципалитете",  называющем  себя  Генеральным  советом
Коммуны.
     * Монж Гаспар (1746-1818) - создатель начертательной геометрии, морской
министр с 10 августа 1792 г. до 13 апреля 1793 г.

     Три  дня  уже Людовик  и его семейство слушают  в  ложе  протоколиста в
Законодательном  собрании дебаты, а на  ночь удаляются в  маленькие  верхние
комнаты. Люксембургский дворец и  национальную охрану не успели приготовить,
к  тому  же в  Люксембургском  дворце  оказывается слишком  много  выходов и
погребов:  никакой  муниципалитет  не   может  взять  на  себя  его  охрану.
Непроницаемая тюрьма Тампль, правда не  столь  элегантная,  была бы  гораздо
надежнее.  Так в Тампль!  В понедельник 13 августа  1792 года  Людовик и его
печальная низложенная семья переезжают туда.  При  проезде их по  Вандомской
площади  разбитая статуя Людовика XIV еще валяется на  земле. Петион боится,
что  взгляд   королевы   может   показаться  толпе  насмешливым  и   вызвать
раздражение,  но  она  опускает  глаза  и  ни  на  что  не  смотрит.  "Давка
чудовищная", но все спокойно; кое-где кричат: "Vive  la Nation!", но большая
часть смотрит  молчаливо. Французский король  исчезает за  воротами  Тампля;
старые  зубчатые  башни  накрывают его,  подобно  огнетушителю,  называемому
Bonsoir;  из  этих  самых башен  пятьсот  лет  назад французская королевская
власть вывела на сожжение несчастных  Жака Моле  и его тамплиеров*.  Вот как
изменчива  судьба людей на нашей планете! Все иностранные послы, в том числе
английский,  лорд  Гауер,   потребовали   свои   грамоты   и  в  негодовании
разъезжаются, каждый к себе на родину.
     *   Тамплиеры   -   члены  католического   духовно-рыцарского   ордена,
основанного в Иерусалиме ок. 1118  или 1119 г. В конце XIII в.  обосновались
во Франции. Жак Моле (ок.  1243-1314) - последний магистр ордена тамплиеров.
Вместе с другими  членами ордена был обвинен  в манихействе  и приговорен  к
сожжению на костре.

     Итак, с конституцией покончено? Отныне и  вовеки! Кончилось это мировое
чудо;  первый двухгодичный парламент, потерпев крушение, дожидается  только,
пока  явится  Национальный Конвент,  и тогда погрузится в бездонные  глубины
времени.   Можно   представить   себе   молчаливую  ярость   бывших   членов
Учредительного   собрания,   создателей   конституции,   вымерших   фейянов,
полагавших,  что  конституция   выживет.   Лафайет  во   главе  своей  армии
поднимается до высот положения. Законодательное собрание посылает к нему и к
армии на северной  границе комиссаров, чтобы  склонить их к признанию нового
порядка. Но Лафайет  приказывает Седанскому  муниципалитету  арестовать этих
комиссаров  и держать их под строгим караулом, как мятежников, до дальнейших
его распоряжений. Седанский муниципалитет повинуется.
     Муниципалитет повинуется,  но солдаты? Солдаты  армии Лафайета, подобно
всем солдатам, испытывают смутное  чувство, что они сами санкюлоты в кожаных
поясах,  что победа  10 августа - их  победа.  Они  не  хотят  подниматься и
следовать за Лафайетом в Париж; они  предпочитают  подняться и  послать туда
его самого. Поэтому уже в ближайшую субботу, 18-го числа, Лафайет, наведя по
мере  возможности порядок в своих войсках,  уезжает в сопровождении двух или
трех   негодующих  офицеров  своего  штаба,   в  том  числе  бывшего   члена
Конституанты  Александра  де  Ламета.  Они  поспешно  пересекают  границы  и
направляются в Голландию.  Увы, Лафайет стремительно скачет, чтобы попасть в
когти  австрийцев!  Долгое  время  колеблясь  и трепеща,  простояв  на  краю
горизонта, он  исчезает в  казематах  Ольмюца, и роль его в  истории  первой
Французской революции кончается. Прощай, герой двух миров,  тощий, но плотно
сколоченный, достойный почтения человек!  Среди долгой  суровой  ночи плена,
среди  прочих  неурядиц,  триумфов  и перемен ты  будешь  держаться  стойко,
"зацепившись  якорем за вашингтонскую формулу", и будешь считаться героем  и
совершенным   характером,  хотя  бы  героем  только  одной  идеи.  Седанский
муниципалитет кается и протестует, солдаты кричат: "Vive la Nation!" Полипет
Дюмурье из лагеря в Мольде назначается главнокомандующим.
     Скажи, о Брауншвейг! какого рода "военной экзекуции" заслуживает теперь
Париж?   Вперед,   вы,   хорошо    дрессированные   истребители   с   вашими
артиллерийскими повозками и  гремящими  походными котлами!  Вперед, статный,
рыцарский король Пруссии, кичливые эмигранты и бог войны Брольи! Вперед, "на
утешение человечеству", которое воистину нуждается в некотором утешении!


        Томас Карлейль.
        Французская революция.
        Гильотина

     История

     Москва "Мысль" 1991
     РЕДАКЦИЯ ЛИТЕРАТУРЫ ПО ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
     THE FRENCH REVOLUTION A HISTORY
     by
     Thomas Carlyle
     London, 1903
     Перевод с английского части I выполнен: Ю. В. Дубровиным
     и Е. А. Мельниковой; сверка - А. И. Петиновой (часть II)
     и А. М. Баргом (часть III)
     Комментарий  в  конце книги  написан кандидатом исторических наук Л. А.
Пименовой; примечания,  обозначенные  звездочкой, написаны Ю. В. Дубровиным,
Е. А. Мельниковой и Л. А. Пименовой.
     Карлейль Т.
     К23 // История  Французской революции  / Пер. с англ. Ю.В.  Дубровина и
Е.А. Мельниковой (ч. I). - М.; Мысль, 1991. - 575 [1] с., [48] л. ил.
     ISBN 5-244-00420-4
     Классический  труд,  написанный выдающимся английским историком  в 1837
г., вышел  на  русском языке  в  1907 г.  и теперь  переиздается к 200-летию
Великой французской революции. Его сделало знаменитым соединение исторически
точного  описания  с  необычайной силой художественного изображения  великой
исторической  драмы,  ее  действующих  лиц  и  событий.  Книга  полна  живых
зарисовок быта, нравов,  характеров,  проницательных  оценок  представителей
французского общества. Это  захватывающее и  поучительное чтение,  даже если
сегодня мы не во всем соглашаемся с автором.
     К 0503010000-080 ББК 63.3(4Фр)
     004(01)41
     (c)   Перевод,  послесловие,  комментарии,  иллюстрации.   Издательство
"Мысль". 1991

     OCR - Alex Prodan
     E-mail: alexpro@enteh.com

        "***ГИЛЬОТИНА***"



     Сентябрь
     Цареубийство
     Жирондисты
     Террор
     Террор в порядке дня Термидор Вандемьер

     Alle Freiheits-Apostel, sie waren mir immer zuwider;
     Willkur suchte doch nur Jeder am Ende fur sich.
     Willst du Viele befrein, so wag'es Vielen zu dienen:
     Wie gefahrlich das sey, willst du es wissen? Versuch's!
     Goethe

     Ох, до чего не люблю я поборников ярых свободы:
     Хочет всякий из них власти - но лишь для себя.
     Многим хочешь ты дать свободу? - Служи им на пользу!
     "Это опасно ли?" - ты спросишь. Попробуй-ка сам!
     Гете

        " * Книга I. СЕНТЯБРЬ * "


        "Глава первая. ИМПРОВИЗИРОВАННАЯ КОММУНА"

     Итак, вы  заставили  Францию  восстать,  вы, эмигранты и деспоты  мира.
Франция поднялась! Долго  вы поучали и опекали этот бедный народ, размахивая
над  ним,  подобно  жестоким,  самозваным   педагогам,  своими  железными  и
стальными ферулами; долго вы кололи его, угощали щелчками и стращали,  когда
он беспомощно сидел, закутанный в саван своей  конституции; вы обступили его
со  всех сторон,  с  вашими  армиями  и  заговорами,  вторжениями  и шумными
угрозами; и вот, смотрите, вы задели его за  живое, он восстал, и  кровь его
кипит.  Он разорвал свой саван,  как паутину,  и  выступает  против  вас  со
страшной силой,  которой наделила его  природа и которую никому не измерить,
которая граничит с безумием и адом. Как-то вы справитесь с ним!
     Этот сентябрь 1792  года - один из примечательнейших месяцев в истории,
представляется в  двух весьма  различных видах: совершенно  мрачным, с одной
стороны, и ослепительно  ярким - с другой. Все  ужасное  в панической ярости
двадцати  пяти  миллионов людей и  все великое  в одновременном  презрении к
смерти  тех же  самых  двадцати пяти  миллионов стоит перед нашим  взором  в
резком контрасте, почти соприкасаясь одно  с другим. Так обыкновенно бывает,
когда человек доведен до  отчаяния, но насколько  же  сильнее этот контраст,
когда  до  отчаяния  доведена  целая  нация.  Ведь  природа,  зеленеющая  на
поверхности, покоится, если заглянуть  поглубже,  на  страшном фундаменте; и
Пан*, под музыку которого пляшут  нимфы, хранит в себе крик, могущий довести
до безумия всех людей.
     * Пан (греч, миф.  ) -  первоначально почитался  как бог стад и  полей,
покровитель  пастухов,  затем  приобрел  значение  всеобъемлющего  божества,
олицетворяющего природу.

     Крайне опасно, когда  нация, отбросив свои политические и  общественные
установления,  превратившиеся  для  нее  в  погребальный  саван,  становится
трансцендентальной и должна прокладывать себе дикие тропы сквозь хаотическое
Новое, где сила еще не отличает  дозволенного от запрещенного и преступление
и  добродетель  бушуют  вместе, нераздельные,  во  власти страстей,  ужаса и
чудес! Именно  такой  мы  видим Францию  в  последней,  третьей части  нашей
истории, в течение  трех  предстоящих лет.  Санкюлотизм царит во всем  своем
величии и гнусности: евангелие (божественная весть)  прав человека, его мощи
или силы проповедуется еще раз в качестве неопровержимой истины, а наряду  с
ним, и еще громче, разносится страшная весть сатаны - о  слабостях и  грехах
человека; и все это в таком размере и виде: туманное "смерть-рождение мира",
огромное дымное облако, с одной стороны прорезанное как бы небесными лучами,
с другой  -  опоясанное  как бы  адским пламенем! История  рассказывает  нам
многое,  но  что из рассказанного ею за последние тысячу с  лишним лет может
сравниться с этим? Поэтому, читатель, остановимся с тобою  ненадолго на этих
событиях  и попытаемся  извлечь из их неисчерпаемого  значения то,  что  при
данных обстоятельствах может быть для нас пригодно.
     Прискорбно, хотя  и естественно,  что  история  этого  периода писалась
почти   исключительно   в  припадках  истерики.   Множество   преувеличений,
проклятий, воплей и, в общем, много неясного. Но  когда погрязший в разврате
Древний  Рим должен был быть стерт с лица земли и в  него вторглись северные
народы  и  другие  страшные силы  природы, "сметая  прочь формулы",  как это
делают  теперь французы,  то гнусный  Древний Рим  также разразился громкими
проклятиями,  так  что  истинный образ многих вещей также  пропал для нас. У
гуннов Аттилы  руки  были  такой  длины,  что  он  мог  поднять  камень,  не
нагибаясь. В название бедных татар проклинающая их  римская история вставила
лишнюю букву, и они  до сих  пор называются tartars, сынами Тартара. И здесь
также, сколько  бы  мы  ни рылись в  разнообразных, бесчисленных французских
летописях,  мрак слишком часто окутывает события, или же  нас поражают такие
показания,  которые  кажутся  продиктованными  безумием. Трудно  представить
себе, что солнце в этом сентябре светило так же, как светит в другие месяцы.
Тем  не менее солнце светило,  это непреложный  факт; и была  такая или иная
погода,  и кипела  работа; что касается погоды, то она не благоприятствовала
уборке урожая!  Злополучный писатель может  стараться изо всех сил, в  конце
концов все-таки приходится просить, чтобы ему поверили на слово.
     Мудр  был  бы  тот  француз, который,  наблюдая с  близкого  расстояния
мрачное зрелище, представляемое Францией, стремящейся и кружащейся по новым,
неизведанным путям, сумел бы различить, где находится центр этого движения и
какое  направление в нем  господствует.  Другое  дело теперь, через 44 года.
Теперь в сентябрьском  вихре  для  всех  достаточно  ясно  определились  два
главных движения  или  великих  направления:  бурное  течение к  границам  и
яростное  стремление  к   городским   советам  и   ратушам  внутри   страны.
Освирепевшая Франция  кидается отчаянно,  презирая  смерть,  к границам,  на
защиту  от  иностранных  деспотов, и стремится  к  ратушам  и  избирательным
комитетам,   чтобы  защититься  от  домашних  аристократов.  Пусть  читатель
постарается хорошенько понять эти два основных стремления и зависящие от них
боковые  течения и бесчисленные водовороты. И  пусть он решит  сам, могли ли
при  таком  внезапном  крушении  всех старых  авторитетов  оба этих основных
течения,  полунеистовые  сами  по  себе,  быть  мирного  характера.  Франция
напоминала  иссушенную Сахару, когда в ней просыпается ветер,  вздымающий  и
крутящий  необозримые  пески!  Путешественники  говорят,  что  самый  воздух
превращается  тогда  в  тусклую  песчаную  атмосферу  и  сквозь  нее  смутно
мерещатся необыкновенные,  неясные колоннады  песчаных  столбов,  несущихся,
кружась, по обеим ее сторонам, похожие на вертящихся безумных дервишей в 100
футов ростом, танцующих чудовищный вальс пустыни!
     Тем не менее во всех человеческих движениях, даже только что возникших,
есть порядок или начало порядка. Обратите внимание на две вещи в этом вальсе
Сахары, который танцуют 25 миллионов французов, или, скорее, на  одну вещь и
на  другую  надежду:  на  Парижскую  коммуну  (муниципалитет),  которая  уже
существует,  и на  Национальный Конвент,  который появится  через  несколько
недель. Революционная  Коммуна, неожиданно образовавшаяся вечером 10 августа
и произведшая приснопамятное освобождение народа посредством взрыва,  должна
управлять  им,  пока не  соберется  Конвент.  Эта  Коммуна, которую называют
самозваной  или  импровизированной,  теперь  царит над  Францией.  Может  ли
Законодательное   собрание,  черпающее   свою   власть   из  старого,  иметь
какой-нибудь авторитет  теперь, когда  старое  осуждено восстанием? Впрочем,
некоторые d'argent, ни деление на  пассивных и активных не оскорбляют теперь
французских патриотов: у нас всеобщая подача голосов, неограниченная свобода
выборов.   Бывшие  члены  Конституанты,  нынешние   члены   Законодательного
собрания, вся Франция могут  быть избраны. Даже можно сказать, что это право
распространено на цвет всего мира, так как на этих же днях актом Собрания мы
"натурализовали" главных иностранных друзей человечества: Пристли*, которого
сожгли  за  нас  в   Бирмингеме;  Клопштока**,  всемирного   гения;  Иеремию
Бентама***, утилитарного юриста; благородного  Пейна, мятежного  портного; и
некоторые из них могут быть  выбраны,  как и подобает такого  рода Конвенту.
Словом, 745 неограниченных повелителей, восхищающих мир, должны заменить это
жалкое, бессильное  Законодательное  собрание, из  которого, вероятно, вновь
будут избраны лучшие члены и Гора в полном составе. Ролан готовит  Salle des
cent  suisses  для их первых  собраний;  это  один из  залов Тюильри, теперь
пустого и национального, и не дворца более, а караван-сарая.
     * Пристли Джозеф (1733-1804) - английский химик, философ-материалист. В
1794 г., преследуемый реакционными кругами, эмигрировал в США.
     **  Клопшток   Фридрих  Готлиб  (1724-1803)  -  немецкий  поэт,   автор
прославленной  в  свое  время  поэмы   "Мессиада".   Творчеством   Клопштока
начинается расцвет немецкой литературы XVIII в.
     *** Бентам  Иеремия (1748-1832)  - английский философ, социолог, юрист,
родоначальник философии утилитаризма.

     Что касается  самозваной Коммуны, то  можно  сказать, что  на земле  не
бывало  более  странного городского  совета.  Задача, выпавшая  на ее  долю,
состоит  в управлении не большим городом, а большим королевством в состоянии
ярого   возмущения.  Нужно   вести  записи,  заготовлять  провиант,  судить,
разбирать,  решать,  делать,  стараться сделать: приходится удивляться,  что
человеческий  рассудок выдержал все это и не помрачился. Но к  счастью, мозг
человека имеет способность воспринимать только то, что  он может вместить, и
игнорирует  все остальное, пренебрегая им, как будто его не  существует! При
этом он кое о чем действительно заботится, а  многое заботится о себе  само.
Эта импровизированная Коммуна  идет вперед без  тени сомнений;  быстро,  без
страха  или  замешательства  в  любую  минуту  идет  навстречу  потребностям
момента.  Если  бы  весь  мир  был  в  огне,  то  и  тогда импровизированный
трехцветный  муниципальный советник  может потерять  только одну жизнь.  Это
квинтэссенция, избранники  санкюлотского патриотизма; они  призваны  вернуть
утраченную  надежду,  и  наградой  им будут  неслыханная победа  или высокие
виселицы.  И  вот, эти  удивительные  муниципалы  сидят в  городской Ратуше,
заседают в Генеральном совете, в Наблюдательном комитете* (de Surveillance),
который делается  даже Комитетом  общественного  сп