ми  придется  двигаться.  Военная
забота охватывала и поглощала его целиком лишь  в  самом  походе,  когда
ежедневно, а иногда ежечасно он менял свои  диспозиции,  сообразуясь  не
только со своими намеченными целями, но и с обстановкой, в  частности  с
непрерывно поступавшими известиями о движениях врага. У него было прави-
ло, которому он всегда неизменно следовал: не считать неприятеля  глупее
самого себя, пока его не испытал на деле; предполагать с его стороны  не
менее разумные поступки, чем в данном положении совершил бы сам.
   Перед ним была сильная, прекрасно снабженная австрийская армия, зани-
мавшая северную Италию, откуда в предыдущем году Суворов вытеснил  фран-
цузов. Но Суворова уже на этот раз с австрийцами не было, а этому  Напо-
леон придавал колоссальное значение. "Армия баранов,  предводительствуе-
мая львом, сильнее, чем армия львов, предводительствуемая бараном",- го-
варивал впоследствии Наполеон. Он знал, что на этот раз  Россия  уже  не
участвует в коалиции, хотя еще и не мог узнать, что как раз в том  самом
месяце - мае -1800 г., когда он шел со своей армией в Италию  уничтожать
плоды суворовских побед, самого  Суворова  опускали  в  землю  в  петер-
бургской Александро-Невской лавре. Перед Бонапартом стоял не Суворов,  а
всего только Мелас,  исправный  генерал-исполнитель,  штабной  службист,
один из тех исправных генералов, которых так часто и так страшно и до  и
после 1800 г. бил Наполеон и которые не переставали все время с  горечью
доказывать, что он делает это не по правилам. Наполеон, согласно  своему
принципу, и тут действовал против Меласа так, как если бы Мелас был  На-
полеоном, а Мелас действовал против Наполеона так, как если бы  Наполеон
был Меласом.
   Австрийцы сосредоточивались в южной части  североитальянского  театра
войны, по направлению к Генуе. Мелас не считал возможным,  что  Бонапарт
пройдет самым трудным путем, из Швейцарии через Сен-Бернар, и не оставил
там большого заслона. Именно эту дорогу и выбрал  первый  консул.  Лютый
холод снежных вершин, зияющие пропасти под ногами, обвалы,  метели,  но-
чевки в снегу - все это узнали в Альпах солдаты Бонапарта в 1800 г., как
узнали это там же солдаты Суворова в 1799 г. и воины  Ганнибала  за  две
тысячи лет до Суворова и Бонапарта. Только теперь в пропасти  летели  не
слоны, как при Ганнибале, а пушки, лафеты, зарядные ящики.  Впереди  шел
генерал Ланн с авангардом; за ним, растянувшись громадной  линией  между
круч и утесов, следовала вся армия Бонапарта. 16 мая начался  подъем  на
Альпы; 21 мая сам Бонапарт с главными силами был на перевале Сен-Бернар,
а впереди, на склонах, ведущих в Италию, уже начались авангардные стычки
со слабым австрийским заслоном, который был  там  расположен.  Австрийцы
были опрокинуты, спуск французов на юг ускорился, и внезапно  вся  армия
Бонапарта, дивизия за дивизией, стала в последних числах мая выходить из
южных альпийских ущелий и развертываться в тылу австрийских войск.
   Не теряя и часу времени, Бонапарт прямо пошел на Милан и вошел в  эту
столицу Ломбардии уже 2 июня 1800 г.; затем сейчас же занял Павию,  Кре-
мону, Пьяченцу, Брешию, ряд других городов и деревень, всюду  отбрасывая
австрийцев, совершенно не ожидавших главного нападения с  этой  стороны.
Армия Меласа была занята осадой Генуи, которую и взяла у  французов  как
раз спустя несколько дней. Но появление Бонапарта в  Ломбардии  свело  к
нулю австрийский успех в Генуе.
   Мелас спешил навстречу так нежданно нагрянувшим с  севера  французам.
Между г. Александрией и Тортоной находится  большая  равнина;  посредине
этой равнины лежит деревушка Маренго. Еще в начале зимы 1800 г. в  своем
парижском дворце, рассматривая подробную карту северной Италии, Бонапарт
сказал своим генералам, ткнув пальцем  именно  в  это  место  на  карте:
"Здесь мы должны разбить австрийцев". Встреча  главных  сил  противников
произошла 14 июня 1800 г., и произошла на этом самом месте.
   Это сражение сыграло колоссальную роль в международной политике вооб-
ще и в исторической карьере Наполеона в особенности. В Париже и во  всей
Франции было неспокойно. Роялисты ждали со дня на день гибели  Бонапарта
в альпийских пропастях; известно было также, что австрийская армия очень
сильна и что ее артиллерия сильнее французской. Ходили слухи  о  близкой
английской высадке в Вандее. Шуанские вожди, Кадудаль  и  его  товарищи,
считали реставрацию Бурбонов делом не только  решенным,  но  и  близким.
Ждали только сигналу, известия о смерти Бонапарта или о поражении  фран-
цузской армии. В Европе, даже нейтральной, тоже с напряженным  вниманием
следили за развитием событий. Здесь тоже ждали победы австрийцев,  чтобы
примкнуть к коалиции против Франции. Бурбоны готовились к путешествию  в
Париж.
   Наполеон, его генералы, офицеры и солдаты очень хорошо  понимали  всю
важность игры и вероятность проигрыша: австрийцев на этот раз  было  го-
раздо больше; они воспользовались долгим спокойным отдыхом на стоянках в
итальянских городах и деревнях, пока армия Наполеона  совершала  тяжелые
переходы через Сен-Бернар. У Бонапарта было всего 20 тысяч человек и бы-
ла лишь ничтожная часть из той артиллерии, с которой он перевалил в  мае
через большой Сен-Бернар, потому что главная масса артиллерии, задержан-
ная осадой и взятием австрийского горного заслона, еще задержалась в пу-
ти. А у Меласа была армия в 30 тысяч солдат и обильная, хорошо  снабжен-
ная снарядами артиллерия (около 100 пушек). Часть своей ничтожной артил-
лерии Бонапарт дал притом генералу Дезэ, так что  у  него  против  сотни
австрийских пушек было лишь около полутора десятка орудий.
   Битва, начавшаяся утром 14 июня 1800 г. недалеко от Маренго,  обнару-
жила с первых же часов силу австрийских масс: французы с боем отступали,
нанося противнику большие удары, но и сами несли  тяжкие  потери.  Около
двух часов дня сражение казалось совсем проигранным.  После  трех  часов
дня ликующий Мелас отправил в Вену курьера с известием о  полной  победе
австрийцев, о разгроме непобедимого Бонапарта, о трофеях и  пленных.  Во
французском штабе царило смущение. Бонапарт казался спокойным и все пов-
торял, что нужно держаться, что сражение еще не кончено. И вдруг в нача-
ле четвертого часа все круто и внезапно  изменилось:  подоспела  дивизия
генерала Дезэ, который был послан на юг с  целью  отрезать  путь  отхода
неприятеля от Генуи и теперь со всей скоростью в решающий момент подошел
на выстрел к полю битвы и ударил на австрийцев.
   Австрийцы настолько были уверены в своей полной  победе,  что  они  к
этому часу начали целыми частями располагаться для отдыха и  обеда.  Под
ударами налетевшей на них свежей дивизии Дезэ, за которой бросилась  вся
армия Бонапарта, австрийская армия подверглась полному разгрому.  Уже  в
пять часов вечера австрийцы бежали, преследуемые французской кавалерией.
Сам Дезэ был убит в начале атаки, и вечером после этого сражения, одного
из громадных триумфов своей жизни, Бонапарт со слезами сказал: "Как  хо-
рош был бы этот день, если б сегодня я мог обнять Дезэ!" -  "Почему  мне
не позволено плакать?.." - вырвалось у него еще за  несколько  часов  до
того, в разгаре битвы, когда ему сообщили, что Дезэ только что пал с ло-
шади мертвый.
   Только дважды боевые товарищи Наполеона видели слезы  на  его  глазах
после сражения. Второй раз это было несколько лет спустя, когда  на  его
руках умирал маршал Ланн, у которого ядром оторвало обе ноги.
   В разгаре ликований венского двора,  возбужденного  первым  радостным
известием Меласа, в Вену прибыл и второй курьер, сообщавший,  какая  ка-
тастрофа случилась после отправления первого... Италия снова, и на  этот
раз, казалось, окончательно, была потеряна для австрийцев. Грозный  враг
оказался опять непобедимым.
   Первые слухи о генеральном сражении в Италии дошли до правительства в
Париже через шесть дней после события, 20 июня (1 мессидора).  Но  слухи
были сначала неясные. В городе с большим волнением ждали известий. Отку-
да-то уже проносились вести о проигранной  битве,  о  смерти  Бонапарта.
Вдруг в первом часу дня прогремел пушечный выстрел салюта, за  ним  дру-
гой, третий; примчался курьер с официальными известиями: полный  разгром
австрийской армии, взята в плен половина австрийской артиллерии,  тысячи
пленных, тысячи австрийцев изрублены. Италия снова в руках Бонапарта.
   Настроение было приподнятое на этот раз не только в буржуазных, но  и
в рабочих кварталах: в Сент-Антуанском предместье давно уже не было  та-
кого оживления. Конечно, рабочие тогда не могли еще предвидеть, что  но-
вый владыка сдавит их окончательно железной рукой, что он введет  "рабо-
чие книжки", которые поставят их в полную  зависимость  от  хозяев,  что
наступающее царствование окончательно задушит революцию и будет временем
прочного и планомерно проводимого укрепления социального строя, основан-
ного на беспрепятственной и поддерживаемой  законом  эксплуатации  труда
капиталом.
   В том же Париже возле биржи, возле банкирских контор,  в  разряженной
толпе на бульварах ликовали еще больше, но именно  потому,  что  победил
Бонапарт, тот самый человек, который задушил 18 и 19 брюмера революцию и
теперь завоевал вполне прочное положение и возможность, с одной стороны,
железной рукой подавлять "анархию", все покушения против собственников и
собственности, а с другой стороны, не вернет и дворянско-феодальную  мо-
нархию.
   Угрюмо молчали некоторые наиболее непримиримые якобинцы; удручены бы-
ли роялисты. Но и те и другие временно совсем были отброшены  в  сторону
грандиозно развертывавшимися и в столице  и  в  провинции  восторженными
настроениями. Помимо всего было еще и какое-то опьянение гордостью, вос-
торженность военного патриотизма, какая-то горячка, внезапно  овладевшая
многими до сих пор трезвыми умами. Все это достигло своего апогея, когда
первый консул вернулся  в  Париж.  Многочисленная  толпа  двинулась  ему
навстречу, причем малейшее подозрение в холодности к Бонапарту  принима-
лось в массе как признак роялизма. "Тут аристократы живут! Почему дом не
иллюминован?" - кричала толпа и била стекла в заподозренном  доме.  Нес-
метная масса людей весь день простояла вокруг Тюильрийского дворца, при-
ветственными криками вызывая Бонапарта. Но он не вышел на балкон.
   После Маренго очередной задачей Бонапарта было, во-первых, достигнуть
выгодного мира с Австрией. Затем он хотел помириться с  Англией  и  всей
европейской коалицией вообще и, в-третьих, продолжить и углубить законо-
дательную деятельность, начатую сейчас же после брюмерского переворота и
прерванную походом в Италию.
   Но еще одна забота упорно отвлекала внимание Бонапарта и повелительно
отрывала его в течение всей эпохи Консульства от основных задач. Это бы-
ла борьба с якобинцами и роялистами. Фуше считал роялистов более серьез-
ной и непосредственной опасностью, но Бонапарт уже тогда мало верил Фуше
и полагал, что Фуше, боясь реставрации, считает якобинцев, бывших  своих
друзей, все же меньшим злом и не склонен их очень преследовать, тем  бо-
лее что у них меньше шансов достигнуть власти. А сам первый консул, нап-
ротив, был после Маренго того мнения, что якобинцы - более опасные  вра-
ги.
   С первых же дней установления своей диктатуры Наполеону пришлось счи-
таться с врагами "слева" - якобинцами - и врагами "справа" - роялистами.
И неодинаково отнесся он к этим двум категориям своих противников.
   К роялистам у него было отношение примирительное, он открыто  обнару-
живал готовность к мирным переговорам. Консульская администрация  охотно
брала на службу заведомых роялистов, подчеркивая, что, если они соглаша-
ются служить Бонапарту, значит, они уже тем самым заслуживают  снисходи-
тельного отношения. Бонапарт уже своими амнистиями отдельным  эмигрантам
показывал, что роялистам он согласен многое и многое простить и забыть.
   Но совсем не то было с якобинцами. Их Наполеон в самом  деле  ненави-
дел, в самом деле преследовал. Ведь сам-то он никогда революционером  не
был, и для него временная близость с братом Робеспьера  и  с  якобинцами
была просто-напросто тактикой карьериста. Деспот по натуре, самодержец с
ног до головы, сознательно державший курс после 18 брюмера на создание в
том или ином виде крупнобуржуазной монархии, Наполеон не  мог  полностью
оценить в прошлом якобинцев той колоссальной заслуги, которую они  имели
в истории Французской революции и которая состояла не более и не  менее,
как в спасении революции в самый для нее опасный момент.  Мало  того,  в
полном согласии с тем крупнобуржуазным  классом,  интересы  которого  он
поддерживал. Наполеон усвоил себе манеру отмечать в якобинской диктатуре
прежде всего ее репрессивный, резко насильственный характер, умалчивая и
о причинах, делавших это явление неизбежным, и о  последствиях,  спасших
революционную Францию. И не зная, как похуже выругать в 1812 г.  Ростоп-
чина, сжегшего Москву, Наполеон назвал его "русским Маратом",  приравни-
вая человека, отдавшего свою жизнь за революцию, к  московскому  барину,
крепостнику, для которого спасение России совпадало  со  спасением  кре-
постного права и который участвовал в защите родины лишь гаерскими,  ба-
лаганными "афишками" и тем, что без нужды и толка путался под ногами Ку-
тузова и посылал на Кутузова доносы царю. Наполеону политически  выгодно
было, чтобы в умах нового поколения якобинская диктатура ассоциировалась
исключительно с кровопролитием и всякого рода ужасами и ни с чем более.
   А между тем своим ясным умом он не мог начисто отрицать  исторической
заслуги этой диктатуры. Наполеон ненавидел якобинцев,  но  о  якобинской
диктатуре 1793-1794 гг. прямо заявил однажды, что Конвент спас  Францию.
А вот Людовика XVI он в самом деле презирал от  всей  души,  как  всегда
презирал всякую слабость. "Предупредите эту женщину, что я - не  Людовик
XVI",- сказал он, когда узнал, что г-жа Сталь слишком много разговарива-
ет в своем салоне.
   И именно зная, что наиболее непреклонные и непримиримые, хоть и  при-
таившиеся враги его находятся среди уцелевших еще бывших  якобинцев,  он
гнал их беспощадно.
   Преследование якобинцев, в сущности, как началось после  18  брюмера,
так и не прекращалось до конца империи, временами лишь ослабевая.
   Аресты якобинцев или лиц, подозреваемых в близости к ним, происходили
и в столице и в провинции, и притом в провинции еще больше, чем в столи-
це. Местная уцелевшая аристократия, вернувшиеся амнистированные эмигран-
ты, местная зажиточная буржуазия, а в  деревне  новое,  собственническое
крестьянство - все они, зная наперечет былых деятелей местных  отделений
Якобинского клуба, былых должностных лиц робеспьеровских времен,  теперь
беспощадно и сторицей расплачивались со своими врагами. Когда, при  дея-
тельнейших провокаторских усилиях со стороны политической полиции,  уда-
лось ускорить "покушение" 10 октября 1800 г., т.  е.  удалось  в  здании
оперы арестовать четырех человек с кинжалами, шедших к ложе первого кон-
сула, то не только были казнены эти четыре человека, но по всей  Франции
были произведены массовые аресты "якобинцев".  Большинство  арестованных
либо никогда уже не вернулось на родину, либо вернулось спустя много лет
сломленными людьми. Кое-кто погиб в тюрьме ("самоубийства"  политических
заключенных были в большом ходу в те времена), другие погибли в Кайенне,
в американской ссыльно-каторжной колонии Франции. А спустя  месяц  после
этого "покушения" полиция Фуше арестовала (18 ноября 1800 г.) настоящего
якобинца Шевалье, который подготовлял взрыв. Новая волна арестов и высы-
лок поднялась по всей стране. Хватали направо и налево, хотя  арестуемые
никакого понятия не имели о Шевалье и его замыслах. Мало того,  когда  в
декабре того же 1800 г. произошло в самом деле  серьезное  покушение  на
жизнь первого консула, то - хотя эта "адская машина"  была  организована
исключительно роялистами и якобинцы абсолютно ни малейшего  касательства
к делу не имели - Наполеон и этим покушением тоже воспользовался для но-
вых страшных гонений против якобинцев.
   Тот, кто хочет вникнуть в натуру Наполеона и понять движущие силы его
психологии, никогда не должен обманываться  слащавыми  попытками,  столь
обильными в необъятной литературе о Наполеоне,попытками представить  его
в самом деле каким-то "полуреволюционером", тем, чем его часто  называли
сначала враги, а потом хвалители в первой половине XIX в.,- "Робеспьером
на коне". Никогда он этим не был. Деспот по натуре,  прирожденный  само-
держец, считаясь с условиями, он еще мог терпеть первое время  по  нужде
существование некоторых чисто внешних пережитков буржуазной  республики.
Но как только стало возможным, он вымел прочь  все,  что  оставалось  от
республики, и круто повернул к окончательному обращению Франции в  воен-
ную деспотию и к превращению Европы в конгломерат  рабски  подчиняющихся
этой военной деспотии вассальных царств, колоний и полуколоний.  Якобин-
цам и особенно ненавистной Наполеону якобинской идеологии с ее грезами о
"братских республиках" и о равенстве и свободе - в наполеоновской  абсо-
лютной монархии места не было. Энгельс правильно отметил хронологическую
дату ("австрийский брак"), после которой эта новая самодержавная империя
Наполеона стала быстро принимать и все внешние черты стародавних, тради-
ционных монархий. Конечно, и новая и старая тирании одинаково были  без-
надежно непримиримыми не только с героической якобинской  традицией,  но
даже с самыми робкими и скромными воспоминаниями о буржуазной  республи-
ке.
   Жестокая, вне всяких установленных, "законных" рамок, абсолютно  про-
извольная расправа с якобинцами - одна из самых характерных черт наполе-
оновского правления. Вопреки воззрениям Наполеона, Фуше  непосредственно
после 18 брюмера, как сказано выше, полагал, что якобинцы не так  опасны
в данный момент, как роялисты, желающие восстановления Бурбонов.
   Нужно сказать, что в данном случае Фуше обнаружил большую полицейскую
проницательность, чем его господин. Дело в том, что претендент на  прес-
тол граф Прованский, его брат Карл и почти вся верхушка  эмиграции  были
после брюмерского переворота убеждены, что самая удача этого переворота,
водворение диктатуры, показывает, что назрел момент  для  восстановления
монархии. А если так, то неужели Франция не предпочтет  старую,  истори-
ческую династию, а подчинится какому-то корсиканскому выходцу? Революция
после десятилетних неистовств убита наповал 18и19 брюмера. Теперь  оста-
ется, чтобы та самая рука, которая нанесла Директории в ноябре  1799  г.
во дворце Сен-Клу смертельный удар, а в июне 1800 г. разгромила австрий-
цев при Маренго, посадила  бы  на  французский  прародительский  престол
христианнейшего короля Людовика XVIII (он же временно граф  Прованский).
Сам ли граф Прованский решился на курьезную выходку (еще задолго до  Ма-
ренго, через три с половиной месяца после брюмерского  переворота),  или
его брат, крайне экономно наделенный от природы умственными  качествами,
дал ему совет, но Людовик обратился из Митавы,  где  тогда  проживал,  к
первому консулу с письмом, в котором просил Бонапарта  восстановить  ди-
настию Бурбонов. А за это Бонапарт пусть требует и для себя и для друзей
каких угодно наград - все получит! И, кроме наград, еще получит "благос-
ловения будущих поколений". Бонапарт ничего не ответил. К нему и к  жене
его  Жозефине  стали  подсылать  с  новыми  поручениями,  предложениями,
письмами.
   Летом 1800 г., после Маренго, когда действительно казалось, что  воля
Бонапарта может сделать с Францией все, что ему заблагорассудится, Людо-
вик снова обратился к нему с той же просьбой. Тогда Бонапарт в первый  и
последний раз ответил претенденту следующее:  "Я  получил  ваше  письмо.
Благодарю вас за любезности, которые вы мне говорите. Вы не  должны  же-
лать своего возвращения во Францию: вам пришлось бы пройти через