ны как совершенно новое явление в истории, как  приближение  войн  "к
своему абсолютному совершенству". Клаузевиц пишет: "...со времени  Бона-
парта, сперва на одной стороне, затем на другой, война снова стала делом
всего народа. Она приобрела совершенно Другую природу или, точнее  гово-
ря, война сильно приблизилась к своей действительной природе,  к  своему
абсолютному совершенству. Энергия ведения войны была значительно усилена
вследствие увеличения средств, широкой перспективы возможных  успехов  и
сильного возбуждения умов. Целью же военных  действий  стало  сокрушение
противника; остановиться и вступить в переговоры стало возможным  только
тогда, когда противник был повержен и обессилен".  Однако  эта  глубокая
оценка наполеоновского способа ведения войны в целом, данная Клаузевицем
в связи с изучением вопроса "о размерах политической цели войны и напря-
жения", должна быть дополнена указанием, что сам Наполеон  различал  два
вида войны (война наступательная и  война  оборонительная),  не  проводя
между ними резкой грани, в зависимости от характера той или другой конк-
ретной войны, обусловливаемой политической  обстановкой  и  соотношением
сил. В примечаниях к труду генерала Ронья, изданному в 1816 г., Наполеон
писал: "Всякая наступательная война является  войной  вторжения,  всякая
хорошо веденная война является методической войной. Оборонительная война
не исключает наступления, равно как и наступательная война не  исключает
обороны, хотя ее целью и является переход через границу  и  вторжение  в
неприятельскую страну". Дав краткий очерк походов  величайших  полковод-
цев, Наполеон считал "излишним приводить  какие-либо  замечания  относи-
тельно так называемых систем военного искусства". Однако, как и все  ве-
ликие полководцы, он, конечно, стремился разбить и добить врага.
   Приведенное мнение Клаузевица является односторонним: Жомини,  напри-
мер, нигде его не высказывает. Кстати, следует заметить, что,  признавая
большие качества за трудами Клаузевица, Эзгельс именно для изучения  На-
полеона предпочитал все-таки Жомини. Вот, например,  что  писал  Энгельс
Иосифу Вейдемейеру (12 апреля 1853 г.): "Жомини в конце концов  является
все же их лучшим (наполеоновских походов.- Е. Т.) историком, а  самород-
ный гений Клаузевиц, несмотря на некоторые прекрасные вещи, мне не  сов-
сем по вкусу".
   Наполеон беспощаден был к тем ненавистным  ему  "якобинцам",  которые
хотели блага революционных завоеваний  распространить  и  на  плебейские
массы.
   Ограждение собственности, всякой собственности, в том числе и той зе-
мельной, парцеллярной, т. е. мелкой и мельчайшей крестьянской  собствен-
ности, которая так расширилась при революции,- вот что  стало  одной  из
главных основ наполеоновской внутренней политики, хотя, как отметил  еще
Маркс в "Святом семействе", он и интересы отдельных групп буржуазии ста-
рался подчинить интересам своей  империи.  "Heсобственники",-  например,
рабочие Парижа, рабочие Лиона, рабочие Амьена и Руана - были беспокойным
для него  элементом,  но  он  был  достаточно  умен,  чтобы  не  считать
единственной защитой от них патрули и пикеты, жандармерию и идеальный по
дееспособности и ловкости шпионаж, созданный Фуше. Он пытался  оказывать
сопротивление волнам безработицы, которые выгоняли в 1811  г.  на  улицы
тысячи голодных рабочих. В этом он тоже искал оправдания  как  континен-
тальной блокады, так и жестокой экономической эксплуатации и монополиза-
ции всех завоевываемых стран во имя французского сбыта и во имя дешевиз-
ны сырья французской промышленности.
   Главными мотивами наполеоновской экономической политики были: желание
сделать французскую промышленность главенствующей на земном шаре  и  не-
разрывно с этим связанное стремление изгнать Англию со всех  европейских
рынков. Но в области отношений между рабочим и работодателем Наполеон не
только сохранил полностью и ввел в  свое  систематизированное  законода-
тельство эксплуататорский закон Ле Шапелье, запрещающий даже  отдаленную
видимость рабочих стачек; но сделал еще новый шаг по этому пути  угнете-
ния и эксплуатации рабочего, введя "рабочие книжки".
   Как же случилось, что рабочие даже в  самые  критические  моменты  не
восставали против императора? Как случилось, что  в  1816,  1817,  1818,
1819, 1820, 1821 гг. так часто судьи реставрированной бурбонской  монар-
хии отправляли рабочих и в Париже и в провинции в тюрьму на долгие меся-
цы за "мятежные крики": "Да здравствует император!"?
   Ответ на это я старался дать в своей книге: объяснение заключается  в
том, что рабочие инстинктом понимали, что буржуазный  послереволюционный
строй, представленный императором, все-таки, невзирая ни на что, для них
выгоднее, чем затхлое дворянско-феодальное старье, которое везли  к  ним
фургоны, ехавшие вслед за армиями союзников.
   В оседлой рабочей массе столицы, населявшей Сент-Антуанское, Сен-Мар-
сельское предместья, кварталы Тампль и Муффтар, еще не были забыты геро-
ические дни революции. Но на Наполеона во время Ста дней даже и наиболее
верные революционным преданиям смотрели все-таки как на меньшее из  двух
зол, считая наибольшим злом феодальную реставрацию.
   Если во Франции в борьбе против угрожавшей реставрации старого  строя
Наполеон был представителем новой, промышленной,  экономически  прогрес-
сивной эры, то естественной делалась революционизирующая роль его завое-
ваний в разрушении устоев феодальной Европы.
   Во всех высказываниях Маркса и Энгельса подчеркивается значение прог-
рессивного толчка,  данного  Наполеоном.  "Наполеон  разрушил  Священную
Римскую империю и сократил в Германии число мелких государств путем  об-
разования более крупных. Он принес с собой в завоеванные страны свой ко-
декс законов, который был бесконечно выше всех существовавших кодексов и
в принципе признавал равенство". По мнению Энгельса, Наполеона не поняли
ни немецкие крестьяне, ни немецкие бюргеры, которые раздражались дорого-
визной кофе, сахара, табака и т. д., хотя та же континентальная  блокада
была причиной начала их собственной промышленности... "К тому же это  не
были люди, способные понять великие планы Наполеона. Они проклинали  На-
полеона за то, что он отнимал у них сыновей для войн, которые затевались
на деньги английской аристократии и буржуазии; они прославляли как своих
друзей именно те классы англичан, которые были действительными  виновни-
ками этих войн..."
   "Режим террора, который сделал свое дело во Франции, Наполеон  приме-
нил в других странах в oi?ie войны, и этот "режим  террора"  в  Германии
был крайне необходим".
   В статье против Бакунина (14 февраля 1849 г.) мы читаем: "Но без  на-
силия и неумолимой беспощадности ничто в истории не делается, и если  бы
Александр, Цезарь и Наполеон отличались таким же мягкосердечием, к кото-
рому ныне апеллируют панслависты в интересах своих ослабевших  клиентов,
что сталось бы тогда с историей!"
   Маркс и Энгельс находили даже (именно по поводу бездарного ведения  с
обеиx сторон восточной войны 1853-1855 гг.),  что  наполеоновская  реши-
тельность была "гуманнее", чем действия бездарных эпигонов.
   Вот что они писали по поводу осады  Севастополя:  "Поистине  Наполеон
Великий, этот "убийца" стольких миллионов людей, с  его  быстрым,  реши-
тельным и сокрушительным способом ведения войны, был образцом гуманности
по сравнению с нерешительными, медлительными "государственными  мужами",
руководящими этой русской войной..."
   Не снижая революционизирующей роли наполеоновских завоеваний для  Ев-
ропы, Энгельс ничуть не закрывает глаза на то, как Наполеон все больше и
больше сам начинает к концу обращаться в монарха "божьей милостью".  Ве-
личайшей ошибкой Наполеона было "то, что Наполеон вступил в союз со ста-
рыми антиреволюционными династиями, женившись на дочери австрийского им-
ператора, что, вместо того чтобы уничтожить всякие следы старой  Европы,
он, наоборот, старался вступить с ней в компромисс (курсив наш.- Е. Т.),
что он добивался чести быть первым среди европейских монархов и  поэтому
по возможности уподоблял свой двор их дворам".  То,  что  он  тоже  стал
преклоняться перед "принципом легитимности", и погубило его  в  конечном
счете, по мнению Энгельса.
   Разгром всех континентальных монархий, произведенный Наполеоном,  был
результатом титанической борьбы, которая в конце концов истощила его си-
лы, потому что на стороне Европы, экономически отставшей от наполеоновс-
кой Франции, оказалась Англия, экономически далеко опередившая  наполео-
новскую Францию, а вместе с тем  стратегически  недоступная  для  прямых
ударов Наполеона вследствие владычества английского флота на морях.
   Наполеон сразу увидел, что этот враг - самый страшный. Он хотел побе-
дить этого врага на Востоке, из Египта и Сирии;  он  собирался  победить
этого врага в Лондоне, из Булонского лагеря. Когда ни та, ни другая  по-
пытка не удалась, он хотел изгнать английские товары не обилием, качест-
вом и дешевизной французских товаров, что было невозможно, а  штыками  и
ружьями, солдатами и таможнями, и изгнать со  всего  континента  Европы.
Чтобы разорить Англию, было мало, однако, уничтожить только  ее  промыш-
ленность, нужно было подорвать и  торговлю  и  торговое  мореплавание  и
свести к нулю значение британских колоний.  Наполеон  и  на  это  пошел,
воспретив ввоз сахара, хлопка, индиго, индонезийского чая, кофе, прянос-
тей. Континентальная блокада для своего завершения  логически  требовала
беспрекословного подчинения всей Европы и России воле Наполеона,  т.  е.
всемирной монархии, к которой он явно шел уже после Аустерлица,  прикры-
вая (довольно прозрачно) свои стремления  термином  "император  Запада".
После Тильзита эти стремления обозначались все яснее и  яснее.  На  этом
пути он не мог не погибнуть, и он погиб.
   Все попытки представить Наполеона безгрешным, добрым гением,  слетев-
шим на землю исключительно для благодеяний роду человеческому, все  уси-
лия объяснить непрерывное двадцатилетнее кровопролитие исключительно не-
обходимостью "защищаться", все старания (особенно этим отличаются  фран-
цузские историки) обелить некоторые черные дела, неразрывно связанные  с
именем Наполеона, совершенно бесплодны. Наполеон  сам,  кстати,  никогда
этими черными воспоминаниями не тревожился. Он так, по-видимому, искрен-
не раз навсегда отождествил себя с Францией, что у него наперед было го-
тово оправдание всему тому, что он делал; благо Франции,  величие  Фран-
ции, безопасность Франции - вот что в его глазах оправдывало все, что он
делал.
   Какой класс народа фактически он понимал преимущественно под  Франци-
ей, я  уже  сказал  выше:  класс  крупной  буржуазии,  а  отчасти  также
собственническое крестьянство.
   Но, переходя от "моральной" (или "морализующей") стороны к  интеллек-
туальной, можно понять лорда Розбери, который сказал, что  "Наполеон  до
бесконечности раздвинул то, что до его появления считалось крайними пре-
делами человеческого ума и  человеческой  энергии".  Другой  англичанин,
профессор Холленд Роз, отнюдь не увлекающийся Наполеоном, относящийся ко
многому в нем отрицательно, тоже считает  его  "стоящим  в  первом  ряду
бессмертных людей" по тем неслыханно громадным и разнообразнейшим  даро-
ваниям, которыми наделила его природа, и по тому месту, которое он занял
во всемирной истории. "Наполеон умел в одно мгновение решать участь  це-
лых материков, обнаруживая при этом как настоящую  гениальность,  так  и
неуклонность в достижении намеченной цели".
   В нем не было жестокости как страсти, но было полнейшее равнодушие  к
людям, в которых он видел лишь средства и орудия.  И  когда  жестокость,
коварство, вероломный обман представлялись ему необходимыми, он  их  со-
вершал без малейших колебаний. Его холодный ум подсказывал ему, что  при
прочих равных условиях, если это возможно,  всегда  выгоднее  достигнуть
цели без жестокости, чем при ее помощи. Он и действовал всегда сообразно
с этим правилом там (но только там), где, по  его  разумению,  позволяли
условия. Цели, и именно самые главные,  которые  он  себе  ставил  после
Тильзита, а особенно после Ваграма, были часто фантастическими  и  невы-
полнимыми, но в стремлении к их осуществлению его ум давал ему  разнооб-
разнейшие указания, выискивал неожиданные средства, контролировал  неус-
танно и главное и детали и не терялся в этих деталях.  Он  умел  как-то,
вопреки поговорке, разом видеть и лес, и деревья, и даже сучья и  листья
на деревьях.
   Власть и слава - вот были  личные  основные  его  страсти,  и  притом
власть даже больше, чем слава. Озабоченность,  зоркая  требовательность,
всегдашняя предрасположенность к подозрительности и раздражению были ему
свойственны в высшей степени. Обожание окружающих, доходившее до  разме-
ров суеверия, окружало его так долго, что он к нему привык  и  относился
как к чему-то должному и совсем обыкновенному. Но и это обожание он рас-
ценивал больше всего с точки зрения той реальной пользы, которую из него
можно извлечь. Не любовь, а страх и корысть - главные  рычаги,  которыми
можно воздействовать на  людей,-  таково  было  его  твердое  убеждение.
Только для своих солдат он делал отчасти исключение. Однажды, в годы его
владычества над Европой, на его внезапный вопрос, как отнесутся  люди  к
известию о его смерти, придворные льстецы стали расписывать будущую глу-
бокую скорбь, а император насмешливо оборвал их и сказал, что Европа ис-
пустит вздох облегчения, воскликнет: "Уф!"
   Что его солдаты его обожают, это он знал очень хорошо, и хотя  солдат
он даже и отдаленно так не любил, как они любили его, но всегда  им  ве-
рил.
   Смерти он не боялся. Когда его тело после кончины  обмывали,  на  нем
нашли какие-то следы ран, о которых ничего не знали до  тех  пор  (кроме
следа от штыкового удара при штурме Тулона в 1793 г. и  пулевой  раны  в
ногу при Регенсбурге в 1809 г.). Очевидно, он в свое время скрыл об этих
других ранениях, чтобы не смутить солдат в бою, и обошелся тогда помощью
ближайшего окружения, которому и велел молчать. В своей посмертной  веч-
ной славе он был вполне уверен.  Свою  изумительную  жизнь  он  объяснял
больше всего совсем особыми, исключительными условиями, совпадение кото-
рых может встретиться раз в тысячелетие. "Какой роман моя жизнь!" - ска-
зал он однажды Лас-Казу на острове Св. Елены.
   Его исчезновение с исторической арены произвело на современников впе-
чатление внезапно прекратившегося, долго бушевавшего урагана неслыханной
ярости. Социально-экономическое развитие уже  до  Наполеона  ослабило  в
тогдашнем европейском мире много старых, державшихся столетиями  полити-
ческих скреп феодализма, разрушило базис под многими юридическими и  го-
сударственно-правовыми надстройками, продолжавшими по инерции  существо-
вать, превратило в гниль много зданий с  древними  и  пышными  фасадами.
Ураган, который разразился и потом бушевал над Европой столько лет  и  в
центре которого стоял Наполеон, разрушил и снес прочь много этих  гнилых
сооружений. Они упали бы, конечно, и без Наполеона, но  он  ускорил  эту
неизбежную ликвидацию. Смертоносное искусство, в котором он оказался та-
ким мастером и специалистом, облегчило ему эту историческую задачу.
   После Наполеона дворянско-феодальные пережитки могли в Западной Евро-
пе еще просуществовать известное время, но уже, за некоторыми исключени-
ями, лишь в виде гальванизированного трупа. Революция 1830 г.  во  Фран-
ции, революция 1848 г. в Германии и Австрии в  этом  смысле  значительно
подвинули дело уборки исторического мусора. В России первый крупный  шаг
к этому (уничтожение крепостного права) был сделан лишь в 1861 г., и был
сделан нехотя, со скрежетом зубовным, с откровенным стремлением дворянс-
кого БОльшинства отнять вынужденную  обстоятельствами  уступку,  что  не
удалось, или умалить ее, что удалось полностью. Однако вместе с тем сле-
дует признать, что сам Наполеон сделал очень я очень многое,  чтобы  об-
легчить феодальной Европе борьбу с ним и победу над ним. Чем больше быв-
ший генерал французского революционного правительства  заслонялся  фран-
цузским императором, а французский император - вселенским монархом,  тем
нерешительнее становился Наполеон в деле освобождения  народов  от  фео-
дальных пут (Польша в 1807-1812 гг., где он освободил крестьян, не наде-
лив их землей и этим фактически оставив их в кабале; Россия в 1812  г.),
тем-параллельно с этим - он делался категоричнне и  настойчивее  в  деле
подчинения своему личному произволу и народов и правительств и тем реши-
тельнее поэтому при первой же возможности  Европа  поднялась  на  борьбу
против всемирного угнетателя.
   И в избавлении от Наполеона видели в 1813-1814 гг. свое  спасение  не
одни только обломки дворянско-феодального класса.  Буржуазия  покоренных
Наполеоном стран жаждала теперь сбросить путы, которые  наложил  на  нее
Наполеон и которые мешали ей развернуться. Буржуазия завоеванных Наполе-
оном земель очень хорошо понимала и  больно  чувствовала,  как  Наполеон
планомерно и беспощадно эксплуатирует эти  земли  в  интересах  исключи-
тельно французской буржуазии. Правда, когда  национально-освободительное
восстание против Наполеона окончилось низвержением наложенного  им  ига,
то воспользовалась этой победой непосредственно не буржуазия,  а  та  же
феодально-абсолютистская реакция, но это уже произошло от  относительной
слабости и политической неорганизованности буржуазного класса  тогдашней
Европы.
   Таким образом, в 1813, 1814, 1815 гг. против Наполеона боролся  также
и тот класс европейского общества, который некогда восторгался  "гражда-
нином первым консулом", якобы  носителем  революционных  освободительных
идей, каким его считали многие еще в промежуток времени между 18 брюмера
и провозглашением империи.
   Его экономическая политика в покоренных странах и не могла иметь дру-
гого конечного результата. Этого он до конца и не хотел понять и органи-
чески не мог понять. Бронзовый император в лавровом венце, со  скипетром
в одной руке и державой в другой, стоящий в  центре  Парижа  на  вершине
своей колоссальной Вандомской колонны, отлитой из взятых им  пушек,  как
бы напоминает, до какой степени он упорно при жизни цеплялся за безумную
мысль держать в своей руке Европу, а если можно, то и  Азию,  и  держать
так же крепко, как на памятнике он сжимает  символический  шар  державы,
эту геральдическую эмблему всемирной монархии. Но мировая империя рухну-
ла, длительное существование было суждено лишь тем делам Наполеона,  ко-
торые обусловлены и подготовлены были еще до его воцарения детерминирую-
щими, глубокими социально-экономическими причинами. А в  памяти  челове-
чества навсегда остался образ, который в психологии одних перекликался с
образами Аттилы, Тамерлана и Чингисхана, в душе других - с тенями  Алек-
сандра Македонского и Юлия Цезаря, но который по мере роста исторических
исследований все более и более выясняется в его неповторяемом  своеобра-
зии и поразительной индивидуальной сложности.

   О НАПОЛЕОНОВСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
   Наполеоновская историография поистине  колоссальна.  Из  существующих
библиографий тому читателю, который хотел  бы  продолжать  изучение  ка-
кой-либо стороны деятельности Наполеона, можно порекомендовать как самую
новую и полную труд Кирхейзена, который дает много  тысяч  названий  от-
дельных книг (не говоря уже о статьях).
   Книги о Наполеоне в первые десятилетия после его смерти носили в  по-
давляющем большинстве случаев характер патриотических  славословий.  Эта
литература явилась реакцией после той тучи памфлетов  против  Наполеона,
пасквилей, апокрифических сказаний и т. д., которыми  были  ознаменованы
первые годы реставрации Бурбонов и которые писались роялистами,  ненави-
девшими "узурпатора". В противовес этим памфлетам и стали появляться та-
кие мемуары, как многотомное сочинение герцогини д'