действий, где французам очень не везло,-  необходимо  было  все-таки
дать Австрии хоть какую-нибудь компенсацию. Бонапарт знал, что хотя  его
авангард и стоит уже в Леобене, но что доведенная до  крайности  Австрия
будет яростно защищаться и что пора кончать. Где же взять эту  компенса-
цию? В Венеции. Правда, Венецианская республика была вполне нейтральна и
делала все, чтобы не дать никакого повода к нашествию, но Бонапарт реши-
тельно никогда не затруднялся в таких случаях. Придравшись к первому  же
попавшемуся поводу, он послал туда дивизию. Еще раньше этой посылки он в
Леобене заключил  с  Австрией  перемирие  именно  на  таких  основаниях:
австрийцы отдавали французам берега Рейна и все свои итальянские  владе-
ния, занятые Бонапартом, а взамен им была обещана Венеция.
   Собственно, Бонапарт решил разделить Венецию: город на лагунах  отхо-
дил к Австрии, а материковые владения Венеции  -  к  той  "Цизальпийской
республике", которую завоеватель решил создать из главной массы  занятых
им итальянских земель. Конечно, эта новая "республика"  являлась  отныне
фактически  владением  Франции.   Оставалась   небольшая   формальность:
объявить венецианскому дожу и сенату, что их государство, бывшее  самос-
тоятельным с момента своего основания, т. е. с середины V в.,  перестало
существовать, так как это понадобилось генералу Бонапарту для  успешного
завершения его дипломатических комбинаций. Он даже  и  свое  собственное
правительство, Директорию, уведомил о том, что собирается сделать с  Ве-
нецией, лишь когда уже начал приводить в исполнение свое  намерение.  "Я
не могу вас принять, с вас каплет французская кровь",- написал он  вене-
цианскому дожу, умолявшему о пощаде. Тут имелось в виду, что на рейде  в
Лидо был кем-то убит один французский капитан. Но  даже  и  предлога  не
требовалось, все было ясно. Бонапарт приказал генералу Барагэ д'Илье за-
нять Венецию. В июне 1797 г. все было кончено: после 13  столетий  бога-
тейшая событиями самостоятельной исторической жизни купеческая республи-
ка прекратила свое существование.
   Итак, в руках Бонапарта оказался тот богатый объект для дележа, кото-
рого только и недоставало для окончательного и выгоднейшего замирения  с
австрийцами. Но случилось так, что завоевание Венеции сослужило Бонапар-
ту и еще одну, совсем уже неожиданную, службу.
   В один майский вечер 1797 г. к главнокомандующему французской армией,
генералу Бонапарту, находившемуся тогда в Милане, прибыла экстренная эс-
тафета от подчиненного ему генерала Бернадотта из Триеста, уже занятого,
по приказу Бонапарта, французами. Примчавшийся курьер передал  Бонапарту
портфель, а донесение Бернадотта объясняло происхождение этого портфеля.
Оказывалось, что портфель взят у некоего  графа  д'Антрэга,  роялиста  и
агента Бурбонов, который, спасаясь от французов, бежал из Венеции в Три-
ест, но тут и попал в руки уже вошедшего в город Бернадотта.  В  этом-то
портфеле и оказались поразительные документы. Чтобы понять все  значение
этой неожиданной находки, нужно хоть в  нескольких  словах  напомнить  о
том, что в тот момент творилось в Париже.
   Те слои крупнейшей финансовой, торговой буржуазии и  землевладельчес-
кой аристократии, которые были как бы "питательной средой" вандемьерско-
го восстания в 1795 г., вовсе не были и не могли быть разгромлены пушка-
ми Бонапарта. Разгромлена была лишь их боевая верхушка, руководящие эле-
менты секций, выступавшие в этот день рука об руку с активными роялиста-
ми. Но эта часть буржуазии не переставала и после вандемьера  находиться
в глухой оппозиции к Директории.
   Когда весной 1796 г. был раскрыт заговор Бабефа, когда призрак нового
пролетарского выступления, нового прериаля, начал вновь  жестоко  трево-
жить собственнические массы в городе и в деревне, то побежденные в  ван-
демьере роялисты снова приободрились и  подняли  голову.  Но  они  снова
ошиблись, как ошиблись в 1795 г., летом на Кибероне и в вандемьере в Па-
риже; они снова не учли, что хотя массы новых землевладельцев  желают  в
защиту своей собственности создания сильной полицейской власти, хотя но-
вая разбогатевшая на распродаже национального имущества буржуазия готова
принять монархию, даже монархическую диктатуру, но  возвращение  Бурбона
поддержит, может быть, лишь ничтожнейшая доля крупнейшей буржуазии горо-
да и деревни, потому что Бурбон всегда будет дворянским  королем,  а  не
буржуазным, и с ним вернутся феодализм и  эмиграция,  которая  потребует
обратно свои земли.
   И все-таки, так как роялисты были из всех контрреволюционных  группи-
ровок лучше всех организованы, сплочены,  снабжены  активной  помощью  и
средствами из-за границы, имели на своей стороне духовенство, они  и  на
этот раз взяли в свои руки руководящую роль в подготовке низвержения Ди-
ректории весной и летом 1797 г. Это и должно было в конечном счете погу-
бить и на этот раз возглавляемое ими движение. Дело в  том,  что  всякий
раз частичные выборы в Совет пятисот давали ясный перевес правым,  реак-
ционным, иногда даже явственно роялистским элементам. Даже в  самой  Ди-
ректории, находившейся под угрозой контрреволюции, были колебания.  Бар-
телеми и Карно были против решительных мер, а Бартелеми и  вообще  тайно
сочувствовал многому в поднимающемся движении. Остальные три директора -
Баррас, Ребель, Ларевельер-Лепо - постоянно совещались, но  не  решались
ничего предпринять, чтобы предупредить готовящийся удар.
   Одним из обстоятельств, которые очень тревожили Барраса  и  его  двух
товарищей, не желавших без борьбы отдавать свою власть, а может быть,  и
жизнь и решившихся бороться всеми мерами, было то, что генерал  Пишегрю,
прославленный завоеванием Голландии в 1795 г., оказался в лагере оппози-
ции. Он был избран президентом Совета пятисот, главой  высшей  законода-
тельной власти в государстве, и его предназначали в верховные  руководи-
тели готовящегося нападения на республиканских "триумвиров" - так  назы-
вали трех директоров (Барраса, Ларевельер-Лепо и Ребеля).
   Таково было положение вещей летом 1797 г. Бонапарт,  воюя  в  Италии,
зорко следил за тем, что делается в Париже.  Он  видел,  что  республике
грозит явная опасность. Сам Бонапарт республику не любил и  вскоре  рес-
публику задушил, но он вовсе не намерен был допустить эту операцию преж-
девременно, а самое главное, вовсе не желал, чтобы это пошло  на  пользу
кому-либо другому. В бессонную итальянскую ночь он уже ответил себе, что
не всегда ему суждено побеждать только в пользу "этих адвокатов". Но еще
меньше он хотел побеждать в пользу Бурбона. Его тоже, как и  директоров,
беспокоило, что во главе врагов республики стоит один из популярных  ге-
нералов - Пишегрю. Это имя могло в решающий миг сбить  с  толку  солдат.
Они могли пойти за Пишегрю именно потому, что  верили  в  его  искренний
республиканизм, и могли не понять, куда он их ведет.
   Теперь уже без труда можно  представить  себе,  что  должен  был  по-
чувствовать Бонапарт, когда ему прислали из Триеста с такой поспешностью
толстый портфель, отобранный у арестованного графа д'Антрэга, и когда  в
этом портфеле он нашел непререкаемые доказательства измены Пишегрю, тай-
ных его переговоров с агентом принца Конде, Фош-Борелем,  прямые  свиде-
тельства о давнем его предательском поведении  относительно  республики,
которой он служил. Только одна маленькая неприятность несколько замедли-
ла отправку этих бумаг прямо в Париж, к Баррасу. Дело в том, что в одной
из бумаг (и притом в самой важной для обвинения  Пишегрю)  другой  агент
Бурбонов, Монгайар, между прочим рассказывал, что он побывают в Италии у
Бонапарта в главной квартире армии и пытался с ним тоже вести  перегово-
ры. Хотя ничего больше и не было, кроме этих ничего не  значащих  строк,
хотя Монгайар и мог под каким-нибудь  предлогом  действительно  побывать
под чужим именем у Бонапарта, но генерал Бонапарт решил, что  лучше  эти
строки уничтожить, чтобы не ослаблять впечатления касательно Пишегрю. Он
приказал доставить к себе д'Антрэга и предложил ему  тут  же  переписать
этот документ, выпустив нужные строки,  и  подписать  его,  грозя  иначе
расправиться с ним. Д'Антрэг мигом сделал все, что от него  требовалось,
и был спустя некоторое время выпущен (т. е.  ему  было  устроено  мнимое
"бегство" из-под стражи). Документы вслед за тем были Бонапартом отправ-
лены и доставлены Баррасу. Это развязало руки "триумвирам". Они не сразу
опубликовали ужасающую бумагу, которую им доставил Бонапарт, но  сначала
подтянули особенно верные дивизии, затем подождали генерала Ожеро, кото-
рого спешно отрядил Бонапарт из Италии в  Париж  на  помощь  директорам.
Кроме того, Бонапарт обещал прислать из вновь реквизированных  в  Италии
денег 3 миллиона франков  золотом  для  усиления  средств  Директории  в
предстоящий критический момент.
   В 3 часа ночи 18 фрюктидора (4  сентября  1797  г.)  Баррас  приказал
арестовать двух подозрительных по своей умеренности директоров; Бартеле-
ми был схвачен, а Карно успел бежать. Начались массовые  аресты  роялис-
тов, чистка Совета пятисот и Совета старейшин, за  арестами  последовала
высылка их без суда в Гвиану (откуда не  очень  многие  вернулись  впос-
ледствии), закрытие заподозренных в роялизме газет,  массовые  аресты  в
Париже и провинции. Уже на рассвете 18 фрюктидора всюду красовались  ог-
ромные плакаты: это были напечатанные документы, подлинники которых, как
сказано, прислал в свое время Бонапарт  Баррасу.  Пишегрю,  председатель
Совета пятисот, был схвачен и тоже увезен в Гвиану. Никакого сопротивле-
ния этот переворот 18 фрюктидора не встретил. Плебейские массы ненавиде-
ли, роялизм еще больше, чем Директорию, и открыто радовались удару, сок-
рушившему надолго старых приверженцев династии Бурбонов. А "богатые сек-
ции" на этот раз на улицу не вышли, хорошо помня страшный  вандемьерский
урок, который преподал им в 1795 г. при помощи артиллерии генерал  Бона-
парт.
   Директория победила, республика была спасена, и победоносный  генерал
Бонапарт из своего далекого итальянского лагеря горячо  поздравляют  Ди-
ректорию (которую он уничтожил спустя два года) со спасением  республики
(которую он уничтожит спустя семь лет).
   Бонапарт был доволен событием 18 фрюктидора еще и в другом отношении.
Леобенское перемирие, заключенное с австрийцами еще в мае 1797 г., так и
оставалось перемирием. Австрийское правительство вдруг стало летом обна-
руживать признаки бодрости и почти грозить, и Бонапарт прекрасно знал, в
чем тут дело; Австрия, как и вся монархическая Европа,  затаив  дыхание,
следила за тем, что разыгрывалось в Париже. В Италии  ждали  со  дня  на
день свержения Директории и республики, возвращения Бурбонов и  ликвида-
ции поэтому всех французских завоеваний. 18 фрюктидора с разгромом  роя-
листов, с публичным изобличением измены Пишегрю положило конец всем этим
мечтаниям.
   Генерал Бонапарт стал резко настаивать на скорейшем подписании  мира.
Из Австрии был послан для переговоров с Бонапартом искусный дипломат Ко-
бенцль. Но тут коса нашла на камень. Кобенцль во время долгих и  трудных
переговоров жаловался своему правительству, что  редко  можно  встретить
"такого сутягу и такого бессовестного человека", как  генерал  Бонапарт.
Здесь еще больше, чем когда-либо, обнаружились  дипломатические  способ-
ности Бонапарта, по мнению многих источников той  эпохи,  не  уступавшие
его военному гению. Только раз он поддался одному из тех припадков ярос-
ти, которые впоследствии, когда он уже чувствовал себя владыкой  Европы,
овладевали им часто, но теперь пока еще были внове. "Ваша империя -  это
старая распутница, которая привыкла, чтобы все ее насиловали... Вы забы-
ваете, что Франция победила, а вы побеждены... Вы забываете, что вы  тут
со мной ведете переговоры, окруженные  моими  гренадерами..."  -  бешено
кричал Бонапарт. Он швырнул об пол столик, на котором стоял  привезенный
Кобенцлем драгоценный фарфоровый кофейный сервиз,  подарок  австрийскому
дипломату от русской императрицы Екатерины. Сервиз  разбился  вдребезги.
"Он вел себя, как сумасшедший",- доносил об этом  Кобенцль.  17  октября
1797 г. в местечке Кампо-Формио был подписан наконец мир между Французс-
кой республикой и Австрийской империей.
   Почти все то, на чем настаивал Бонапарт и в Италии, где он  побеждал,
и в Германии, где австрийцы вовсе не были еще побеждены французскими ге-
нералами, было им достигнуто. Венеция, как и желал  Бонапарт,  послужила
компенсацией Австрии за эти уступки на Рейне.
   Бурным ликованием встретили в Париже весть о мире. Страна ждала  тор-
гового и промышленного оживления. Имя гениального военного вождя было  у
всех на устах. Все понимали, что война, проигранная  прочими  генералами
на Рейне, была выиграна одним Бонапартом в Италии и что этим был  спасен
также и Рейн. Официальным, официозным и совсем частным печатным и устным
восхвалениям победоносного генерала, завоевателя Италии, не было  конца.
"О, могущественный дух свободы! Ты один мог породить... итальянскую  ар-
мию, породить Бонапарта! Счастливая Франция!" - восклицал в  своей  речи
один из директоров республики, Ларевельер-Лепо.
   Между тем Бонапарт наскоро заканчивал  организацию  новой  вассальной
Цизальпинской республики,  куда  включил  часть  завоеванных  им  земель
(прежде всего Ломбардию) Другая часть его завоеваний была непосредствен-
но присоединена к Франции. Наконец, третья часть (вроде Рима)  оставлена
была до поры до времени в руках прежних государей, но с фактическим под-
чинением их Франции. Бонапарт организовал эту  Цизальпинскую  республику
так, что при видимости существования совещательного собрания  представи-
телей из состоятельных слоев населения вся фактическая сила должна  была
находиться в руках французской оккупационной военной власти и присланно-
го из Парижа комиссара. Ко всей традиционной фразеологии об освобождении
народов, о братских республиках и т д. он относился с самым  откровенным
презрением. Он ничуть не верил тому, что в Италии есть хоть  сколько-ни-
будь значительное число людей, которые были бы охвачены тем  энтузиазмом
к свободе, о котором он сам говорил в своих воззваниях к населению заво-
евываемых им стран.
   Распространялась по Европе официальная  версия  о  том,  как  великий
итальянский народ сбрасывает долгое иго суеверий и притеснений и несмет-
ной массой берется за оружие, чтобы помогать освободителям-французам,  а
на деле вот что - не для публики, а для Директории сообщал  доверительно
Бонапарт: "Вы воображаете себе, что свобода  подвинет  на  великие  дела
дряблый, суеверный, трусливый, увертливый народ... В моей армии  нет  ни
одного итальянца, кроме полутора тысяч шалопаев, подобранных на  улицах,
которые грабят и ни на что не  годятся..."  И  дальше  он  говорит,  что
только с умением и при помощи "суровых примеров" можно держать Италию  в
руках. А итальянцы уже имели случай узнать, что именно он  понимает  под
суровыми мерами. Он жестоко расправился с жителями г. Бинаско, с г.  Па-
вией, с некоторыми деревнями, около которых  были  найдены  убитыми  от-
дельные французы.
   Во всех этих случаях действовала вполне планомерная политика Наполео-
на, которой он держался всегда: ни одной бесцельной жестокости и  совсем
беспощадный массовый террор, если это ему было нужно для подчинения  за-
воеванной страны. Он уничтожил в завоеванной Италии  всякие  следы  фео-
дальных прав, где они были, он лишил церковь и монастыри права на  неко-
торые поборы, он успел за те полтора года (с весны 1796 до поздней осени
1797 г.), которые он провел в Италии, ввести кое-какие  законоположения,
которые должны были приблизить социально-юридический строй жизни  север-
ной Италии к тому, который успела выработать буржуазия во Франции.  Зато
он тщательно и  аккуратно  эксплуатировал  все  итальянские  земли,  где
только побывал, много миллионов золотом он отправил Директории в  Париж,
а вслед за этим и сотни лучших творений искусства из итальянских  музеев
и картинных галерей. Не забыл он и лично себя  и  своих  генералов:  они
вернулись из похода богатыми людьми. Однако, подвергая Италию такой бес-
пощадной эксплуатации, он понимал, что как ни трусливы (по  его  мнению)
итальянцы, но что очень любить французов (армию которых они же и  содер-
жали из своих средств) им не за что и что даже  их  долготерпению  может
наступить внезапный конец. Значит, угроза военным  террором  -  главное,
что может на них действовать в желательном для завоевателя духе.
   Ему еще не хотелось покидать завоеванную страну, но Директория ласко-
во, однако очень настойчиво звала его после Кампо-Формио в Париж. Дирек-
тория назначила его теперь главнокомандующим армии, которая должна  была
действовать против Англии. Бонапарт уже давно почуял, что Директория на-
чала его побаиваться. "Они завидуют мне, я это знаю, хоть  они  и  курят
фимиамом под моим носом; но они меня не одурачат. Они  поспешили  назна-
чить меня генералом армии против Англии, чтобы убрать  меня  из  Италии,
где я больше государь, чем генерал",- так оценивал он свое назначение  в
доверительных беседах.
   7 декабря 1797 г. он прибыл в Париж, а  10  декабря  был  триумфально
встречен Директорией в полном составе в Люксембургском дворце. Несметная
толпа народа собралась у дворца, самые бурные крики и рукоплескания при-
ветствовали Наполеона, когда он прибыл к дворцу. Речи, которыми встрети-
ли его Баррас, первенствующий член Директории, и другие  члены  Директо-
рии, и лукавый, дальше всех проникающий мыслью в будущее, умный  и  про-
дажный министр иностранных дел Талейран, и остальные сановники,  востор-
женные славословия толпы на площади - все это принималось 28-летним  ге-
нералом с полным наружным спокойствием, как нечто  должное  и  нисколько
его не удивляющее. В душе он никогда особой цены восторгам народных толп
не придавал: "Народ с такой же поспешностью бежал бы вокруг  меня,  если
бы меня вели на эшафот",сказал он после этих оваций (конечно, не во все-
услышание).
   Едва приехав в Париж, Бонапарт принялся  проводить  через  Директорию
проект новой большой войны: в качестве генерала,  назначенного  действо-
вать против Англии, он решил, что есть место, откуда можно грозить  анг-
личанам более успешно, чем на Ла-Манше, где их флот сильнее  французско-
го. Он предложил завоевать Египет и создать на Востоке подступы и  плац-
дармы для дальнейшей угрозы английскому владычеству в Индии.
   Не сошел ли он с ума? - спрашивали себя в Европе  многие,  когда  уже
летом 1798 г. узнали о совершившемся, потому что строжайшая тайна  окру-
жала до той поры новый план Бонапарта и обсуждение  этого  плана  весной
1798 г. в заседаниях Директории.
   Но то, что казалось издали обывательскому уму фантастической  авантю-
рой, на самом деле тесно связывалось с определенными и стародавними уст-
ремлениями не только революционной,  но  и  дореволюционной  французской
буржуазии. План Бонапарта оказался приемлемым.

   Глава III ЗАВОЕВАНИЕ ЕГИПТА И ПОХОД В СИРИЮ 1798-1799 гг.
   В исторической карьере Наполеона египетский поход  -  вторая  большая
война, которую он вел,играет особую роль, и в истории французских  коло-
ниальных завоеваний эта попытка тоже занимает совсем исключительное мес-
то.
   Буржуазия Марселя и всего юга Франции с давних пор вела обширнейшие и
крайне выгодные для французской торговли и  промышленности  сношения  со
странами Леванта, другими словами, с берегами Балканского полуострова, с
Сирией, с Египтом, с островами восточной части Средиземного моря, с  Ар-
хипелагом. И тоже с давних пор постоянным стремлением этих  слоев  фран-
цузской буржуазии было упрочение политического положения Франции в  этих
прибыльных, но довольно беспорядочно управляемых  местах,  где  торговля
постоянно нуждается в охране и престиже силы, которую купец может в слу-
чае нужды призвать к себе на помощь. К концу XVIII в. умножил