был занят войной с Австрией, на севере Германии
произошли одна-две отчаянные попытки восстания, но они не нашли поддержки и
тотчас же были затоплены в крови. С тех пор французский гнет уже не
встречал организованного отпора. В 1810 г. Наполеону вздумалось
присоединить к империи ганзейские торговые города и уже заодно все
побережье Северного моря от Голландии. Сказано - сделано. Вздумалось
произвести еще кое-какие аннексии - сделано. Вздумалось наводнить Пруссию
войсками, несмотря на полный мир с нею, - сделано. Но в эти годы
происходили большие сдвиги в жизни германского народа. Былые симпатии,
возбужденные введением Наполеоновского кодекса, тускнели и исчезали, и
чисто захватнический, грабительский, империалистский характер
наполеоновских завоеваний делался для большинства очевидным. Германия
должна быть колонией для сбыта французских товаров; германская
промышленность есть враг французской промышленности и поэтому должна быть
стеснена. Германский народ должен управляться наполеоновскими наместниками
вроде короля Жерома Бонапарта, которому была отдана вся центральная и часть
северной Германии (Вестфальское королевство), или вроде баварского или
саксонского королей, или князей Рейнского союза, или же на германских
престолах должны сидеть запуганные рабы из прежних династий вроде
Фридриха-Вильгельма III в Пруссии. Наполеон уже знал о пробуждении глухого
протеста в Германии, о появлении Тугендбунда, организации патриотически
настроенных студентов. Подозрительным оком он глядел на это, но испугать
его начинавшееся движение не могло.

И уже во всяком случае теперь, в мае 1812 г., двигаясь триумфатором по
Германии, ежедневно догоняя и перегоняя свои бесчисленные войска,
устремляющиеся к востоку, чувствуя себя в полном смысле слова диктатором
европейского континента, Наполеон мог еще с досадой вспомнить об испанских
оборванцах, которые осмеливаются презирать все его могущество и нисколько
не расположены сдаваться, но тревожиться тем, что студенты в Лейпциге или
Геттингене поют в тавернах патриотические песни, или тем, что какой-то ему
тогда неизвестный профессор Фихте читает подозрительные лекции, Наполеон
счел бы в этот момент смешным. Короли, герцоги, князья Германии соперничали
в лести и низкопоклонстве и мечтали лишь о том, чтобы властелин дозволил им
отправиться в Дрезден, куда он сам устремлялся. Когда в 1810 г. в парижском
соборе Нотр-Дам праздновалась вторично свадьба Наполеона с Марией-Луизой (в
первый раз эта церемония происходила в Вене, причем Наполеона "по
доверенности" замещал в церкви его маршал Бертье), то шлейф Марии-Луизы
несли одновременно пять королев, и тогда в Европе исподтишка острили, что
короли завидуют королевам и горюют, что у самого Наполеона нет тоже шлейфа,
который можно было бы за ним нести общими усилиями. Теперь, весной 1812 г.,
подобострастие, запуганность, низкопоклонство проявлялись еще более
постыдно, чем в 1810 г.

Король и королева саксонские выехали из Дрездена далеко навстречу
приближавшемуся Наполеону.

Гремели пушечные салюты, шпалеры войск и толпы народа запрудили все площади
и улицы, когда повелитель Европы въехал в столицу вассальной Саксонии.

В Дрезден прибыл на поклонение своему всемогущему зятю также император
австрийский Франц I вместе со своей женой. Король прусский специально
просил у Наполеона разрешения также явиться в Дрезден, и когда Наполеон
всемилостивейше разрешил, король мигом явился.

Наполеон держал себя с ними в Дрездене милостиво. Правда, все эти монархи
при разговоре с ним почтительно обнажали голову, а он оставался в шляпе,
иногда он забывал пригласить их сесть, не всем и не сразу давал руку, но на
эти мелочи принято было внимания не обращать. В общем же он был
благосклонен, ни на кого из них не кричал, никого не лишил престола, и
вернулись они по своим столицам из Дрездена благополучно.

Эти дрезденские торжества, этот огромный съезд вассальных монархов - все
это имело смысл грандиозной антирусской демонстрации. Здесь-то и услышал
Наполеон доклад графа Нарбонна, прискакавшего из Вильны в Дрезден.

Простившись со своими коронованными вассалами, оставив Марию-Луизу и весь
свой двор в Дрездене, Наполеон выехал к великой армии, несколькими потоками
устремлявшейся к Неману. Он держал путь на Познань, Торн, Данциг,
Кенигсберг, Инстербург, Гумбинен. На рассвете 21 июня он прибыл в местечко
Вильковышки, в нескольких километрах от Немана. 22 июня по его приказу
началось движение от Вильковышек к реке. В авангарде великой армии шел 3-й
полк конных егерей.

Есть с десяток различных показаний о численности великой армии, перешедшей
через Неман. Наполеон говорил о 400 тысячах человек, барон Фэн, его личный
секретарь - о 300 тысячах, Сегюр - о 375 тысячах, Фезанзак - о 500 тысячах.
Цифры, даваемые Сент-Илером (614 тысяч) и Лабомом (680 тысяч), явно
принимают во внимание и резервы, оставшиеся в Германии и в Польше.
Большинство показаний колеблется между 400 и 470 тысячами. Цифра 420 тысяч
- цифра, на которой останавливаются чаще всего показания, говорящие именно
о переходе через Неман; 30 тысяч австрийцев корпуса Шварценберга в войне
участвовали, но через Неман не переходили. В главных силах Наполеона
числилось около 380 тысяч человек, на обоих флангах (у Макдональда на
северном, рижском, направлении и у Шварценберга на южном) - в общей
сложности 60 - 65 тысяч.

Затем в течение июля и августа на русскую территорию было переброшено еще
около 55 тысяч человек, наконец, уже в разгаре войны, еще корпус маршала
Виктора (30 тысяч человек) и для пополнения потерь маршевые батальоны
(около 70 тысяч человек).

О составе этой армии и ее особом характере я говорю в следующей главе.
Здесь отмечу лишь, что большинство показаний современников и очевидцев
сходятся на том, что настроение большей части армии в момент перехода через
Неман было бодрое. В победе мало кто сомневался, а люди повосторженнее
говорили вслух об Индии, куда они пойдут после победы над русскими, о
золотых слитках и кашемировых тканях Дели и Бенареса.

Наполеон мчался между бесконечными движущимися шпалерами своих войск,
окруженный свитой, нагоняемый эстафетами и курьерами, диктуя и рассылая
приказы, обгоняя корпус за корпусом, торопя начатое.

Полумиллионная армия мельком, мимолетно видела тучную приземистую фигуру в
сером сюртуке и треугольной шляпе, устремляющуюся к востоку то в карете, то
на арабской лошади таким аллюром, каким не могли, конечно, передвигаться
кавалерийские массы, и это мимолетное для каждого отряда великой армии
видение, как передают в своих воспоминаниях очевидцы, возбуждало тогда во
многих самое страстное и неутолимее любопытство. Куда он гонит эту
несметную вооруженную массу? Каковы точные цели этого человека, воля
которого царит над Европой?

Если, говоря об Александре, мы должны были сделать оговорку и подчеркнуть,
что он менялся и в 1812 г. был не таким, каким был раньше или позже, то не
в меньшей степени это следует учитывать, анализируя Наполеона.

Еще с первой своей большой войны - завоевания Италии в 1796 г. - Наполеон,
по собственным словам, "разучился повиноваться" - повиноваться людям. Но с
1807 г., с Тильзита, он стал терять способность повиноваться также
обстоятельствам и считаться с ними. "Я теперь все могу", - сказал он вскоре
после Тильзита своему брату Люсьену. Политика? Политику, по его мнению,
делают большие батальоны, а у кого же больше батальонов, чем у него?
Экономика? Ее тоже он думает сломить большими батальонами: нужно только
завоевать Европу и подчинить окончательно Россию, и ни одного килограмма
товаров англичане нигде не продадут, обанкротятся и задохнутся. Люди - дети
и рабы, и с ними можно делать что угодно, а их цари и короли не только
рабы, но и лакеи и всегда будут лизать руку, которая их бьет, и всегда
предпочтут роль наполеоновских приказчиков и главноуправляющих его
владениями и поместьями всякой другой роли, пока, опять-таки пока, "большие
батальоны" будут в распоряжении и грозного барина.

Было, правда, одно непонятнейшее исключение, над которым давно уже с
недоумением останавливался Наполеон, - это Испания. Испанцы плюют на
французских офицеров, ведущих их на расстрел. Наполеон поставил перед ними
дилемму: покорность или смерть, но испанцы плюют и на смерть. Тогда, именно
потому, что он уже разучился считаться с обстоятельствами, еще вовсе не
добившись завоевания Испании, зная, что ему придется, начиная войну с
Россией, оставить в Испании больше 200 тысяч отборного войска, - Наполеон
решил... вербовать насильно этих самых испанцев в великую армию,
направляющуюся к Неману. Мы увидим дальше, что из этого вышло.

Это лишь один из показателей того, какой сдвиг произошел к 1812 г. в
психологии Наполеона. Мудрено ли, что он до конца дней никак не мог понять
всей исторической невозможности того, что он стал считать вполне достижимой
целью? Мудрено ли что когда уже все было кончено, он в доверительных
беседах на острове Св. Елены продолжал считать, очевидно, очень скромным и
безобидным свой идеал (точнее то, что он на острове Св. Елены находил
целесообразным выдавать за свой идеал): удайся поход 1812 г., он, Наполеон,
совсем успокоился бы, уже не воевал бы, объезжал бы свои владения, помогал
бы страждущим, наводил бы порядок и справедливость и т. д. Словом,
абсолютная его власть над Европой - это было, так сказать,
программой-минимум, которую он до конца жизни считал еще очень скромной и
умеренной!..

На самом деле в июне 1812 г. по пути от Дрездена до Вильковышек, сделав
только что в Дрездене генеральный смотр своим низкопоклонным трепещущим
вассалам, приветствуемый восторженными кликами французских частей своей
полумиллионной армии на всем пути, Наполеон мечтал о несравненно большем,
но не говорил своей армии того, что сказал в доверительной беседе графу
Нарбонну. И эта таинственность оставляла в душе тех, кто спустя многие годы
вспоминал об этом времени, самое сильное и волнующее впечатление.
Офицерство знало, что на этот раз даже чины императорского штаба, даже
маршалы получили лишь самые краткие, самые общие инструкции и что основная
цель войны толкуется чуть ли не каждым маршалом по-своему и по-разному. Ни
в одной из бесчисленных войн Наполеона этого ощущения полной неизвестности
и загадочности затеянного дела у армии не было. Когда спустя шесть недель в
Витебске граф Дарю осмелился в глаза Наполеону сказать, что никто во
французской армии не понимает, зачем ведется эта война, то он был
совершенно прав, и недаром Наполеон промолчал тогда. И все-таки теперь,
когда несметные силы стройными блестящими рядами двигались к Неману, даже и
неизвестность манила.

Если мы спустя 130 лет, зная все то, чего не знали современники, попытаемся
восстановить и точно сформулировать цели Наполеона, то при всех усилиях
законченный, логический и твердо обоснованный ответ не получится, а только
простое сопоставление нескольких одинаково достоверных и часто
противоречащих одно другому высказываний единственного лица, которое могло
бы этот ответ дать. Вот приезжает в Дрезден из Вильны граф Нарбонн.
Император Наполеон немедленно его принимает и выслушивает. Так как Нарбонн
именно затем и посылался в Вильну, чтобы из его миссии ничего не вышло, то
император переходит к более для него интересному предмету разговора.
"Теперь пойдем на Москву, а из Москвы почему бы не повернуть в Индию? Пусть
не рассказывают Наполеону, что от Москвы до Индии далеко! Александру
Македонскому от Греции до Индии тоже было не близко, но ведь это его не
остановило? Александр Македонский достиг Ганга, отправившись от такого же
далекого пункта, как Москва... Предположите, Нарбонн, что Москва взята,
Россия повержена, царь пошел на мир или погиб при каком-нибудь дворцовом
заговоре, и скажите мне, разве невозможен тогда доступ к Гангу для армии
французов и вспомогательных войск, а Ганга достаточно коснуться французской
шпагой, чтобы это здание меркантильного величия Англии обрушилось". Значит,
основные объекты начинающейся войны - Москва и Индия? Но нет! Тут же, в те
же дни, Наполеон говорит, что царь вынуждает его к войне своим
"ультиматумом" (об очищении Пруссии от французских войск), что цель войны -
образумить царя и отклонить его от возможного сближения с Англией и что эта
война чисто "политическая", т. е. затевается для определенной
дипломатической цели; едва эта цель будет достигнута, Наполеон готов будет
мириться. Такая же сбивчивость, такие же разноречия и в определении
ближайшей стратегической цели: завоевать Литву и Белоруссию и на этом
кончить кампанию 1812 г. и в Витебске ждать просьбы царя о мире? Или идти
на Москву и тут ждать этой просьбы? Есть положительные высказывания
Наполеона и о первом варианте и о втором. Мудрено ли, что великая армия от
маршалов до кашеваров не знала, зачем ее ведут в Россию, когда сам
император в точности никак не мог сформулировать ответа на этот вопрос.

Впоследствии, в ноябре 1812 г., в боях под Красным, казаки отбили часть
обоза маршала Даву, и среди других бумаг и планов там оказались карты
Турции, Средней Азии и Индии, "так как Наполеон проектировал нашествие на
Индостан сделать одним из условий мира с Александром". Это обстоятельство
подтвердил в разговоре с английским генералом Вильсоном сам Александр,
утверждая, что, отвергнув мир с Наполеоном, он, царь, спас для англичан
Индию...[25].

Армия Наполеона прошла Германию и вскоре вошла в Польшу. "Освобождение"
Польши было одним из лозунгов, но на самом деле это было лишь одной из
обстановочных деталей начинающейся войны. Польша прежде всего должна была
быть резервом для пополнения новыми рекрутами великой армии. А что дальше с
ней сделает Наполеон, в самом ли деле подарит ей русскую Литву и
Белоруссию, это видно будет. Обязательств на себя Наполеон никаких не брал.

Прибыв в помещичий дом в Вильковышках, Наполеон написал 22 июня воззвание к
великой армии: "Солдаты, вторая польская война начата. Первая кончилась во
Фридланде и Тильзите. В Тильзите Россия поклялась в вечном союзе с Францией
и клялась вести войну с Англией. Она теперь нарушает свою клятву. Она не
хочет дать никакого объяснения своего странного поведения, пока французские
орлы не удалятся обратно через Рейн, оставляя на ее волю наших союзников.
Рок влечет за собой Россию, ее судьбы должны совершиться. Считает ли она
нас уже выродившимися? Разве мы уже не аустерлицкие солдаты? Она нас ставит
перед выбором: бесчестье или война. Выбор не может вызвать сомнений. Итак,
пойдем вперед, перейдем через Неман, внесем войну на ее территорию. Вторая
польская война будет славной для французского оружия, как и первая. Но мир,
который мы заключим, будет обеспечен и положит конец гибельному влиянию,
которое Россия уже 50 лет оказывает на дела Европы".

Это воззвание и было объявлением войны России: никакого другого объявления
войны Наполеон не сделал. 23 июня Наполеон и со свитой и один ездил по
берегу Немана. Строились три моста, пострейка третьего закончилась в 12-м
часу ночи с 23 на 24 июня. Четвертый мост, около Ковно, также мог быть
использован для переправы.

В ночь на 24 июня 1812 г. Наполеон приказал начать переправу. Жребий был
брошен.

"В первом часу пополуночи за рекой Неманом можно было слышать постоянный и
необычайный шум и движение. Весь город слышал это, и несомненно все
догадывались, что такое движение производил марш большого войска; был
слышен бой барабанов и несколько ружейных выстрелов выше Ковно...
Совершенно неожиданно в шестом часу утра авангард войск французских и
польских вошел в город и выстроился на плацу" [26], - так узнало Ковно о
вторжении Наполеона. Всю ночь с 24 на 25 июня, весь день и ночь, 25, 26, 27
июня четырьмя непрерывными потоками наполеоновская армия по трем новым
мостам и четвертому старому - у Ковно, Олитта, Мереча, Юрбурга - полк за
полком, батарея за батарей, непрерывным потоком переходила через Неман и
выстраивалась на русском берегу.

"Мой друг, я перешел через Неман 24-го числа в два часа утра. Вечером я
перешел через Вилию. Я овладел городом Ковно. Никакого серьезного дела не
завязалось. Мое здоровье хорошо, но жара стоит ужасная"[27], - таково было
первое известие о начале великой войны, которое Наполеон послал из Ковно
императрице 25 июня 1812 г.

"В день 12(24) июня 1812 г. восстала жестокая буря: Наполеон, почитающий
себя непобедимым и думая, что настало время снять с себя личину
притворства, прервал все переговоры, доселе продолжавшиеся, дабы выиграть
время... Шестнадцать иноплеменных народов, томящихся под железным скипетром
его властолюбия, привел он на брань против России"[28], - писал Барклай де
Толли.

Наполеон стоял у одного из мостов, здороваясь с бесконечно проходившими
полками. Перейдя со старой гвардией через реку, он без свиты помчался к
соседнему лесу.

Нигде никого не было. Пустынные поля, песок, лес и опять лес, тянущийся,
сколько может охватить глаз. Мертвое молчание, ни души, ни признаков
человеческого жилья, по всему горизонту угрюмая, темная, беспредельная
лесная гуща - таковы были первые впечатления великой армии на русской
территории.


Комментарии

[1] Napoleon I. Correspondance, t. XXIV. Paris, 1868, № 19389, стр. 342. 20
Decembre 1812. Reponse a l'adresse du Senal Conservateur.

[2] Napoleon I. Correspondance, t. XXIV. Paris, 1868, № 19390, стр. 343.

[3] Napoleon I. Correspondance, t. XXIV. Paris, 1868, № 19462, стр. 403:
...je n'en eus pas meme idee.

[4] Вяземский П. А. Полн. собр. соч., т. VII. СПб., 1882, стр. 433.

[5] Государственная публичная библиотека им. М. E. Салтыкова-Щедрина (ГПБ),
рукописный отдел, арх. Н. К. Шильдера, К-6, № 6. Preccis des principaux
evenements qui ont eu lieu depuis 1807. Presente le 8 aout 1812 par le
comte de Nesselrode a S. М. 1'Empereur Alexandre. Копия.

[6] ГПБ, рукописный отдел, арх. Н. К. Шильдера, К-6, № 4. Papiers
interceptes. Compiegne, 7 avril 1810. Копия.

[7] Переписка Александра I с сестрой, великой княгиней Екатериной
Павловной. СПб., 1910, стр. 35-37.

[8] Сб. РИО, т. 21, СПб., 1877, стр. 416. Письмо П. А. Шувалова-Александру
I, 3/15 мая 1811 г.

[9] Переписка Александра 1 с... Екатериной Павловной, стр. 51.

[10] Переписка Александра 1 с... Екатериной Павловной, стр. 57.

[11] Сб. РИО, т. 21, стр. 352. А. Б. Куракин - Н. П. Румянцеву. Париж, 30
ноября 1811 г.

[12] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-6, № 6. Союзный трактат
Франции с Пруссией 24 (12) февраля 1812 г. Копия.

[13] ГПБ, рукописн., отд., арх. К. А. Военского, I, № 282. Подробная опись
собственноручным письмам Александра I к Барклаю де Толли. Копия.

[14] Correspondance, t. XXIII, № 18541, стр. 275, Au prince Kourakine.
Paris, le 3 mars 1812.

[15] Correspondance, t. XXIV, № 18981, стр. 75.

[16] Сб. РИО, т. 21, стр. 361, А. Б. Куракин-Н. П. Румянцеву, 11/23 апреля
1812 г.

[17] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-б, № 6. Лористон- Даву, 24
апреля 1812 г. Копия.

[18] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-б, № 6. Нарбонн-Даву.
Варшава, 24 (12) мая 1812 г. Копия.

[19] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-б, № 6.

[20] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-6, № 4. Papiers
inferceptes. Situation de I'Espagne. 25 aout 1810. Копия.

[21] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-6, № 6.
Сухтелен-Александру I. Стокгольм, 18(30) марта 1812 г.

[22] ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера. Сухтелен-Александру I, 29
марта (10 апреля) 1812 г.

[23] Русская старина, 1896, август, стр. 332-333.

[24] Архив Ин-та истории АН СССР, бумаги Воронцова, письма к сыну, №
192-447. Londres, le 5 juin 1812. Пометка рукой самого Семена Романовича: 5
juin NS (т. е. 5 июня нового стиля). Все письмо, конечно, на французском
языке.

[25] W i 1 s о n R. Narrative of events during the invasion of Russia.
London, 1860, стр. 275.

[26] ГПБ, рукописн. отд., арх. К. А. Военского, I, № 295. Папка Ковно в
1812 г., рукопись Днев