а - все  это  наводит  страх.
Нужно сдаваться. Я позову маршалов, и вы увидите их радость, когда я  их
выведу из затруднения и разрешу им поступить, как Мармон,  не  утрачивая
при этом чести".
   Он высказал Коленкуру в эту ночь то, о чем, конечно, давно думал сам.
Прежде всего в тот момент бросалось в глаза страшное, неимоверное  утом-
ление этим кровавым царствованием, этой непрерывной и бесконечной  пляс-
кой смерти, этими гекатомбами трупов, этим принесением  в  жертву  целых
поколений для явно недостижимой цели.
   "Я хотел дать Франции власть над всем светом",- открыто признавал На-
полеон в 1814 г. Он не знал тогда, что возникнет в отдаленном  потомстве
целая школа патриотических французских  историков,  которые  будут  ста-
раться доказывать, что Наполеон, собственно, всю  жизнь  не  нападал  на
других, а только защищался и что в сущности он, вступая в  Вену,  Милан,
Мадрид, Берлин, Москву, этим только хотел защитить "естественные  грани-
цы" и на Москва-реке "защищал" Рейн. Сам Наполеон до этого объяснения не
додумался. Он был гораздо откровеннее.
   Не знал он еще и тех точных подсчетов, которые совсем недавно  закон-
чил на основании всех официальных и неофициальных архивных данных совре-
менный исследователь Альберт Мейнье: по этим подсчетам общее число фран-
цузских граждан, убитых и пропавших без вести за  время  наполеоновского
владычества в сражениях и походах, равно  одному  миллиону  с  небольшим
(471 тысяча убитых, зарегистрированных тогда же официально, и 530  тысяч
пропавших без вести и о которых никогда уже не было слышно). В эту  циф-
ру, конечно, не входят, например, тяжелораненые и искалеченные,  которые
умерли от ран не тотчас же на поле битвы, а несколько позже,  в  военных
госпиталях.
   Эти подсчеты Мейнье касаются не всей наполеоновской империи, а только
"старой Франции", "старых департаментов", т. е. даже не той страны,  ко-
торую Наполеон застал при своем вступлении во власть 18 брюмера 1799  г.
(потому что не подсчитаны Бельгия, Пьемонт и другие завоевания,  сделан-
ные при революции и самим Наполеоном до 18  брюмера),  но  исключительно
Франция старых, дореволюционных границ. И подсчитаны не все войны  Напо-
леона, а лишь те, которые он вел начиная с 1800 г.  (значит,  нет  цифр,
относящихся к первому завоеванию Италии в 1796-1797  гг.,  к  завоеванию
Египта, к походу в Сирию). Что из 26 миллионов населения, считая с  жен-
щинами и детьми, "старых департаментов" в его войнах перебито и  уничто-
жено больше одного миллиона взрослых мужчин,- этого  с  такой  точностью
Наполеон мог не знать, но опустошенные наборами деревни он видел, и поля
своих бесчисленных битв он тоже видел. Он иногда старался успокоить дру-
гих (сам он беспокоился этим очень умеренно), указывая на то, что в  его
войнах солдат, набранных в его армию из вассальных  и  "союзных"  стран,
всех этих немцев, швейцарцев, итальянцев, бельгийцев, голландцев,  поля-
ков, иллирийцев и т. д., погибает гораздо больше, чем французов.
   Но гибель трех или четырех миллионов иностранцев, сражавшихся в рядах
наполеоновских армий, была плохим утешением при гибели миллиона "чистых"
французов (о миллионах же убитых, пропавших  без  вести  и  искалеченных
врагов он совсем никогда не заикался).
   Теперь в эту долгую ночь, часть которой он проходил взад и вперед  по
великолепным залам роскошного и угрюмого  дворца  Фонтенебло,  Наполеон,
подводя итоги перед Коленкуром, высказывал лишь один основной вывод:  он
утомил Францию, страна изнемогла; может быть,  и  плохи  Бурбоны,  может
быть, и недолго им придется оставаться на престоле, но сейчас  нужен  не
он, нужно что угодно другое. Ему в эти апрельские дни передали, что  па-
рижское купечество, крупная буржуазия хоть и не  встретила  союзников  с
такими восторгами, как дворяне-роялисты, но что и купцы громко  говорят,
что они измучены и разорены войнами.
   Он почти не ложился в эту ночь. Настало утро 6 апреля 1814 г. Он  ве-
лел созвать маршалов и сказал им: "Господа, успокойтесь! Ни вам, ни  ар-
мии не придется больше проливать кровь. Я согласен отречься. Я бы  желал
для вас, так же как для моей семьи, обеспечить престолонаследие за  моим
сыном. Я думаю, что эта развязка была бы для вас еще выгоднее,  чем  для
меня, потому что вы жили  бы  тогда  под  властью  правительства,  соот-
ветствующего вашему происхождению, вашим  чувствам,  вашим  интересам...
Это было бы возможно, но низкая измена лишила вас положения,  которое  я
хотел бы за вами обеспечить. Если бы не уход 6-го корпуса (Мармона),  мы
бы достигли и этого и еще другого, мы могли бы поднять Францию. Но вышло
по-иному. Я покоряюсь своей участи, покоритесь и вы вашей. Примиритесь с
тем, чтобы жить при Бурбонах, и верно служите. Вы хотели покоя - вы  по-
лучите его. Но, увы! Пусть будет богу угодно, чтобы  я  ошибся  в  своих
предчувствиях, но мы не были поколением, созданным для покоя. Мир, кото-
рого вы желаете, скосит на ваших пуховых постелях скорее и больше  людей
из вашей среды, чем скосила бы война на бивуаках".
   Наполеон взял затем лист бумаги и прочел им следующее: "Так как союз-
ные державы провозгласили, что император Наполеон есть единственное пре-
пятствие к установлению мира в Европе,  то  император  Наполеон,  верный
своей присяге, - объявляет, что он отказывается за себя и за своих  нас-
ледников от трона Франции и от трона Италии, потому что нет  той  личной
жертвы, даже жертвы жизнью, которую он не был бы готов принести в  инте-
ресах Франции". Он сел за стол и подписал. Маршалы были взволнованы. Они
целовали его руки, осыпая его привычной лестью, которой  награждали  его
во время царствования. Сейчас же Коленкур с двумя маршалами  повез  этот
документ в Париж.
   Александр и союзники ожидали развязки с большой тревогой. Получив до-
кумент об отречении, они были в полном восторге.  Александр  подтвердил,
что остров Эльба будет дан Наполеону немедленно в полное державное обла-
дание, что римский король, сын Наполеона, и Мария-Луиза получат самосто-
ятельные владения в Италии. Все было кончено.
   В этот момент Наполеон обратился мыслью к тому, о чем  думал,  несом-
ненно, уже много раз во время своей блестящей  со  стратегической  точки
зрения, но политически безнадежной по самому существу дела кампании 1814
г. Уже и в 1813 г. маршалы, генералы, офицеры, свита, даже солдаты гвар-
дии замечали, что император без нужды подвергает себя смертельной  опас-
ности и делает это не так, как,  например,  в  прежних  войнах:  на  Ар-
кольском мосту в 1796 г. или на городском кладбище в Эйлау в 1807 г., т.
е. не тогда, когда это нужно было по тем или иным военным  соображениям,
а совершенно напрасно.
   Например, как уже было отмечено еще в 1819 г.,  после  гибели  Дюрока
император сел на пень и некоторое время сидел неподвижно, являясь как бы
живой мишенью для летавших вокруг  осколков  снарядов.  В  1814  г.  эти
странные поступки стали учащаться, и ошибиться в их значении было уж не-
возможно. Когда, например, в битве при  Арси-сюр-Об  20  марта  Наполеон
направился - опять-таки совсем без цели - к такому месту боя, которое по
его же приказу было очищено от солдат, так как там невозможно было  дер-
жаться, то генерал Эксельманс бросился за  императором,  чтобы  удержать
его, а маршал Себастьяни сказал Эксельмансу то, о чем все  давно  знали:
"Оставьте же его, ведь вы видите, что он делает это  нарочно;  он  хочет
покончить с собой!" Но ни картечь, ни ядра его не брали.
   На самоубийство Наполеон всегда смотрел как на проявление слабости  и
малодушия, и, очевидно, при Арси-сюр-Об и во многих предыдущих аналогич-
ных случаях в 1813 и 1814 гг. он как бы хитрил с самим собой, ища  смер-
ти, но смерти не от своей собственной руки, стремясь к  замаскированному
самоубийству.
   Но 11 апреля 1814 г., через пять дней после отречения, когда  уже  во
дворце Фонтенебло начались сборы к выезду его на остров Эльбу, Наполеон,
простившись с Коленкуром, с которым много времени проводил  в  эти  дни,
ушел в свои апартаменты и, как  потом  обнаружилось,  достал  пузырек  с
раствором опиума, лежавший у него в походном несессере, с которым он ни-
когда не расставался. Как мы уже видели. Наполеон еще в 1812  г.,  после
сражения у Малоярославца, где ему грозила опасность попасть в плен, при-
казал доктору Ювану дать ему сильно действующий яд на  всякий  случай  и
получил этот пузырек с опиумом, который и не вынимал из несессера полто-
ра года.
   Теперь, в Фонтенебло, он его вынул и выпил все содержимое.
   Начались страшные мучения. Коленкур, чуя недоброе, вошел к Наполеону,
приняв это за внезапную болезнь и хотел бежать за  доктором,  бывшим  во
дворце. Наполеон просил никого не звать и даже гневно  приказал  ему  не
делать этого. Спазмы были так сильны, что Коленкур все же вырвался,  вы-
бежал из комнаты и разбудил доктора, того самого Ювана,  который  и  дал
Наполеону после Малоярославца опиум. Доктор,  увидя  пузырек  на  столе,
сейчас же понял в чем дело. Наполеон начал жаловаться на то, что яд слаб
или выдохся, и стал повелительно требовать у доктора, чтобы он немедлен-
но дал нового опиума. Доктор убежал из комнаты, сказав, что никогда  та-
кого преступления не сделает во второй раз.
   Мучения Наполеона продолжались несколько часов, так как он  отказался
принять противоядие. Он категорически требовал скрыть от всех  происшед-
шее: "Как трудно умирать! Как легко было умереть на поле битвы! Почему я
не был убит в Арси-сюр-Об!" -  вырвалось  у  него  среди  страшных  кон-
вульсий.
   Яд не подействовал смертельно, и Наполеон с тех пор не  повторял  уже
попытки самоубийства и никогда не вспоминал о своем покушении.
   Сборы постепенно заканчивались. По условиям с  союзниками,  император
мог взять с собой на остров Эльбу один батальон своей гвардии.
   20 апреля 1814 г. все сборы были окончены. Экипажи для Наполеона, его
небольшой свиты и для комиссаров держав, которые должны  были  провожать
его на остров Эльбу, уже стояли у дворца.
   Наполеон пожелал проститься со своей гвардией. Гвардейцы  выстроились
в парадном дворе дворца, в том самом громадном дворе, который теперь так
известен путешественникам, осматривающим дворец Фонтенебло, и который  с
тех пор и получил свое историческое название "Двор  прощания"  (La  cour
des adieux).
   Впереди стояла с офицерами и генералами старая гвардия, сзади - моло-
дая гвардия. Когда император вышел, солдаты сделали на караул,  знамено-
сец преклонил знамя старой гвардии к ногам Наполеона:
   "Солдаты, вы мои старые товарищи по оружию, с которыми я  всегда  шел
по дороге чести, нам теперь нужно с вами расстаться. Я мог бы дальше ос-
таться среди вас, но нужно было бы продолжать  жестокую  борьбу,  приба-
вить, может быть, к войне против иноземцев еще войну междоусобную,  и  я
не мог решиться разрывать дальше грудь Франции. Пользуйтесь покоем,  ко-
торый вы так справедливо заслужили, и будьте счастливы. Обо мне  не  жа-
лейте. У меня есть миссия, и чтобы ее выполнить, я соглашаюсь жить:  она
состоит в том, чтобы рассказать потомству о великих делах, которые мы  с
вами вместе совершили. Я хотел бы всех вас сжать в  своих  объятиях,  но
дайте мне поцеловать это знамя, которое вас всех собой представляет..."
   Наполеон дальше не мог говорить. Его голос пресекся. Он обнял и поце-
ловал знаменосца и знамя, быстро вышел и, простившись с гвардией, сел  в
карету. Кареты умчались при криках гвардии: "Да здравствует  император!"
Многие гвардейцы плакали, как дети.
   "Грандиознейшая героическая эпопея всемирной истории окончилась -  он
простился со своей гвардией",- так писали впоследствии об этом дне  анг-
лийские газеты.
   Но на самом деле эта 20-летняя эпопея, начавшаяся в декабре 1793 г. в
Тулоне, вовсе еще не окончилась в апреле 1814 г. в Фонтенебло.
   Наполеону суждено было еще поразить изумлением свет,  который,  каза-
лось, именно он в течение двадцати лет отучил уже чему  бы  то  ни  было
удивляться.

   Глава XVI СТО ДНЕЙ 1815 г.
   Приступая к рассказу о самом необычайном из всех событий жизни  Напо-
леона, прежде всего нужно отметить следующее. Бесспорно,  что  в  первое
время по прибытии на Эльбу он не имел никаких планов, считал свою  поли-
тическую жизнь законченной и намеревался,  как  обещал,  писать  историю
своего царствования. По крайней мере в первые полгода пребывания на ост-
рове он производил такое впечатление. Он был спокоен  и  ровен.  Проехав
через южные департаменты, где роялисты встречали  его  самым  враждебным
образом и где в иные моменты даже жизнь его могла быть в опасности,  На-
полеон 3 мая 1814 г. прибыл на остров Эльбу. Теперь он оказался на уеди-
ненном острове, среди чужого мирного населения, которое встретило своего
нового государя с большим почтением.
   Ровно за три года до прибытия на остров Эльбу Наполеон,  весной  1811
г., принимал в своих Тюильрийских чертогах баварского генерала Вреде,  и
когда Вреде почтительно заикнулся о том, что лучше  бы  воздержаться  от
подготовлявшегося уже почти открыто нашествия на Россию, Наполеон  резко
прервал его словами: "Через три года я буду господином всего света".
   Теперь, через три года после этого разговора, "великая  империя"  ис-
чезла, и перед Наполеоном был остров в 223 квадратных километра, с тремя
небольшими городами, с несколькими тысячами жителей.
   Судьба привела Наполеона очень близко к месту  его  рождения:  остров
Эльба находился приблизительно в 50 километрах  от  Корсики.  До  апреля
1814 г. Эльба принадлежала герцогству Тосканскому, одному из  вассальных
итальянских владений Наполеона. Теперь, при падении, этот остров и отда-
ли Наполеону в полное обладание.
   Наполеон знакомился со своим владением, принимал жителей, делал  рас-
поряжения, устраивался, казалось, надолго. К  нему  приезжали  время  от
времени родные, побывали его мать, Летиция,  и  сестра,  княгиня  Полина
Боргезе. Приезжала графиня Валевская, с которой у  Наполеона  завязались
близкие отношения в Польше в 1807 г. и которая его продолжала любить всю
жизнь. Жена его, Мария-Луиза,  с  маленьким  сыном  не  приехала:  отец,
австрийский император, не пускал ее, и сама она не  очень-то  стремилась
посетить своего супруга. Французские биографы Наполеона порицают обыкно-
венно императрицу за ее равнодушие и измену мужу, забывая, очевидно, что
когда Наполеон вытребовал ее себе в жены в 1810 г., то ни он и никто во-
обще не полюбопытствовали даже и спросить ее, желает ли она этого брака.
Достаточно было бы вспомнить, как она перед этим событием писала в янва-
ре 1810 г. (из Офена, в Австрии) в письме к близкой подруге: "Со времени
развода Наполеона я разворачиваю "Франкфуртскую газету" с  мыслью  найти
там имя его новой супруги и сознаюсь,  что  откладывание  причиняет  мне
беспокойство. Я вверяю свою участь божественному провидению...  Но  если
моя несчастная судьба того захочет, то я готова пожертвовать личным сво-
им благополучием во имя государства". Так смотрела в 1810 г. будущая не-
веста и жена императора на грозившее ей сватовство.  Ясно,  что  падение
империи Наполеона для нее лично было почти равносильно  освобождению  от
плена.
   Не приехала к нему и первая жена, которую он  когда-то  так  страстно
любил и потом отверг. Жозефина скончалась в своем  дворце  в  Мальмезоне
близ Парижа через несколько недель после прибытия императора  на  остров
Эльбу, 29 мая 1814 г. Угрюм и молчалив несколько дней подряд был Наполе-
он, узнав эту новость.
   Так тихо и однообразно шли первые месяцы его пребывания на Эльбе. Ни-
чем и ни перед кем не выдавал он своих внутренних  переживаний.  Долгими
часами он бывал в глубочайшей задумчивости.
   По-видимому, уже с осени 1814 г. и особенно с ноября - декабря  этого
года Наполеон стал внимательно выслушивать все,  что  ему  сообщалось  о
Франции и о Венском конгрессе, который начал тогда свои заседания. Осве-
домителей было немало. И из Италии, от  ближайшего  пункта  которой  (г.
Пьомбино) остров Эльба отделяется лишь 12 километрами, и непосредственно
из Франции к нему поступали сведения, ясно показывающие, что реставриро-
ванные Бурбоны и их окружающие ведут себя еще неосторожнее, еще нелепее,
чем можно было ожидать.
   Талейран, умнейший из всех, кто изменил Наполеону и содействовал рес-
таврации Бурбонов в 1814 г., сказал о них с первых же их шагов: "Они ни-
чего не забыли и ничему не научились". Ту же мысль выразил и Александр I
в разговоре с Коленкуром: "Бурбоны и не исправились и неисправимы".
   Сам король, старый больной подагрик Людовик XVIII, был человеком  ос-
торожным, но брат его, Карл Артуа, и вся свора эмигрантов, вернувшаяся с
Бурбонами, и дети этого Карла Артуа, герцог Ангулемский  и  герцог  Бер-
рийский, вели себя так, как если бы никакой революции и никакого Наполе-
она никогда не существовало. Они всемилостивейше  соглашались  забыть  и
простить прегрешения Франции, но с тем условием, что страна  покается  и
вернется к прежнему благочестию и прежним порядкам. При всем их  безумии
они скоро убедились, что абсолютно невозможно ломать  учреждения,  осно-
ванные Наполеоном, и все эти учреждения остались в неприкосновенности: и
префекты в провинции, и организация министерств, и полиция, и основы фи-
нансового обложения, и кодекс Наполеона, и суд - словом, решительно  все
создания Наполеона, и даже орден Почетного легиона остался, и весь уклад
бюрократического аппарата, и устройство армии, устройство университетов,
высшей и средней школы, и конкордат с папой - словом,  остался  наполео-
новский государственный аппарат, но только вместо самодержавного импера-
тора наверху сидел "конституционный" король.
   Самую конституцию короля заставили дать, и прежде всего настаивал  на
этом Александр I, убежденный, что без конституции  Бурбоны  и  вовсе  не
продержатся. Эта конституция давала избирательные права  лишь  маленькой
кучке очень богатых людей (одной сотне тысяч из 28- 29 миллионов населе-
ния).
   Приверженцы полной реставрации старого строя, "ультрароялисты",  были
в бешенстве по поводу этой конституции.  Почему  узурпатор  столько  лет
правил с диктаторской властью, а законный божьей милостью король ограни-
чен в своих правах? Были они недовольны и многим  другим.  С  первых  же
дней они не переставали кричать о том, что их земли,  некогда  конфиско-
ванные при революции и распроданные с публичных торгов крестьянам и бур-
жуазии, должны быть им возвращены. Конечно,  никто  не  осмелился  этого
сделать, но уже самые разговоры внушали крестьянам сильное  беспокойство
и страшно волновали деревню.
   Духовенство всецело стояло на стороне вернувшихся дворян-эмигрантов и
даже с церковного амвона проповедовало, что крестьян,  некогда  купивших
конфискованные земли, постигнет божий гнев и их пожрут собаки, как  биб-
лейскую Иезавель.
   Вернувшиеся дворяне вели  себя  очень  нагло.  Были  случаи  избиения
крестьян, причем избитый не мог в суде найти управы на обидчика. Те, кто
был поумнее при дворе Людовика XVIII, с отчаянием видели, что творится в
деревне и как волнуют деревню слухи об отнятии земли, но поделать ничего
не могли.
   Что касается буржуазии, то здесь дело обстояло так.  В  самый  первый
момент падения империи буржуазия в главной своей массе ощутила даже  об-
легчение: явилась надежда на прекращение бесконечных войн, на  оживление
торговли, на прекращение наборов (в последние годы империи буржуазия уже
не могла ставить вместо своих сыновей нанятых заместителей, как  прежде,
так как людей уже не хватало); явилась также надежда на прекращение про-
извола, вредившего делам. Даже крупная промышленная буржуазия уже перес-
тала в 1813-1814 гг. смотреть на империю как на необходимое условие сво-
его благополучия.
   Но прошло несколько месяцев после падения империи и отмены  континен-
тальной блокады, и широкие слои торгово-промышленной  буржуазии  подняли
вопль: правительство Бурбонов на первых пора