назад, а я все пробивайся.
Если фигуру мою не терпят, лучше избавь меня от ярма, которое на шее моей,
а пришли другого командовать. Но за что войска мучить без цели и без
удовольствия".

Багратион срывал свой гнев на Барклае. Не мог же он писать самому царю,
чтобы тот не мешал ему! Ведь что спасло Багратиона от грозившей ему
неминуемой капитуляции? Не только грубые ошибки бездарного Жерома
Бонапарта, короля вестфальского, но и собственный блестящий стратегический
талант русского полководца. Багратион получает в Слуцке известие, что к
Бобруйску направляются громадные неприятельские силы. Не теряя ни одной
минуты, форсированным маршем Багратион спешит к Бобруйску, чтобы успеть
миновать опасное место, хотя знает, что Александр этого не желает и
раздражен этим отходом. 14 июля Платов, по приказу Багратиона, имел удачное
дело против французских конных егерей при местечке Мир, отбросил их и
разгромил часть их полка. Это несколько задержало преследование и дало
главным силам Багратиона возможность сравнительно более спокойно совершить
свой отход. Вот, наконец, миновав страшнейшую опасность, спасши свою армию,
спасши обозы, совершив дело, которое при таких условиях никто в тогдашней
Европе, кроме разве самого Наполеона, не мог бы сделать, Багратион приходит
в Бобруйск и здесь получает "рескрипт" Александра: царь (и до того времени
зливший, смущавший и всячески сбивавший с толку Багратиона) изволит делать
ему выговор за то, что Багратион не пошел в Минск, куда идти, по мнению
Багратиона, не было никакого смысла и, главное, никакой возможности. В том
же рескрипте царь давал и новые советы на будущее время, столь же
несерьезные и ненужные. И опять Багратион, к счастью, как увидим дальше, не
послушался. 25, 26 27 июля Багратион, пройдя к Новому Быхову, перешел со
всей своей спасенной им армией через Днепр.



                                     4



В течение десяти жарких и томительных июльских дней Барклай шел от Дриссы
через Полоцк к Витебску, последовательно получая донесения от лазутчиков и
от разведки, что Наполеон с главными силами тоже идет на Витебск. Если бы
при Барклае была вся армия, которой он располагал на Дриссе, то и в таком
случае можно было опасаться, что против 100 тысяч русских Наполеон приведет
в Витебск от 150 до 200 тысяч человек. Но ведь у Барклая не было даже и
полных 75 тысяч человек: он должен был выделить из своих 100 тысяч целую
четверть (25 тысяч человек) для усиления Витгенштейна, охранявшего опасную
дорогу на Петербург.

Тревога в Петербурге была большая, и придворная аристократия не очень
задерживалась в том году в столице. Панически трусила мать Александра,
вдова Павла I, императрица Мария Федоровна. Она все куда-то собиралась,
укладывалась, наводила справки о максимально безопасных местах и т. д. Лишь
когда Александр приехал в Петербург, где благоразумно и просидел всю войну,
Мария Федоровна несколько поуспокоилась. В такой же тревоге находился и
цесаревич Константин Павлович. Но он больше возлагал свои надежды не на
бегство, а на скорейший мир с Наполеоном. Впрочем, Константин еще пока был
"при армии", т. е. путался в штабе, давал советы, раздражал Барклая до
того, что молчаливый и сдержанный Барклаи начинал несправедливо нападать на
своих адъютантов за невозможностью выругать от души назойливого цесаревича,
который не только своей надменной курносой физиономией, но и нелепостью
мышления напоминал своего отца Павла Петровича.

Итак, нужно было защищать Петербург с его правительственными учреждениями,
с царской семьей. Такова была задача, возложенная Барклаем на Витгенштейна.

Генерал Витгенштейн был полководцем очень посредственным и нерешительным, к
тому же ответственная роль защитника Петербурга сильно его подавляла. Еще в
первые дни войны он имел неудачное столкновение с французами и предпринял
вынужденное отступление к Друе. В войсках Витгенштейна было много отрядов
ополчения. Но ведь ополченцы нисколько не уступали регулярным войскам в
храбрости, упорстве, ненависти к врагу. Вот характерный случай. Внтгенштейн
приказывает пехоте отступить. И вот что произошло, по словам очевидца:
"Регулярные войска тотчас же повиновались, но ополчение никак не хотело на
то согласиться. "Нас привели сюда драться, - говорили ратники, - а не для
того, чтоб отступать!" Сие приказание было повторено вторым и даже третьим
адъютантом, но ополчение не хотело и слышать этого. Храбрые ратники,
незнакомые еще с воинской подчиненностью, горели только желанием поразить
нечестивого врага, пришедшего разорять любезную их родину".

Дело дошло до того, что сам командующий северным фронтом Витгенштейн должен
был примчаться уговаривать ополченцев. Не стрелять же было в них? Обратимся
снова к рассказу очевидца: "Наконец, приезжает и сам генерал. "Ребята, -
говорит он, - не одним вам драться с неприятелем! Вчера мы его гнали, а
сегодня моя очередь отступить. Позади вас поставлены пушки; если вы не
отойдете, то нельзя будет стрелять". - "Изволь, батюшка, - отвечали они: -
что нам заслонять пушки, а от неприятеля не отступим!"

В конце концов Витгенштейн кое-как уломал их. Ополченцы "отошли с досадой,
говоря генералу: ты велел - ты и отвечай". После артиллерийского огня
двинули и ополчение на французов. "Ратники подобно разъяренным львам
бросились на неприятелей и не замедлили нанести им знатную потерю".

Мы увидим дальше, что ополченцы, влившиеся в армию Кутузова, нисколько не
уступали ополченцам, которыми располагал Витгенштейн. Это были крестьяне,
часто уже немолодые, взятые от сохи буквально иногда за несколько дней, в
лаптях или рваных сапогах, в сермяге вместо мундира и шинели, с пиками
вместо сабель и ружей, завидовавшие солдатам регулярных частей, которые шли
в бой вооруженными, но сражавшиеся не хуже их.

У Витгенштейна в распоряжении было 25 тысяч человек. Против Витгенштейна
шел маршал Удино (герцог Реджио). У маршала Удино было около 28 тысяч
человек, хотя Наполеон распорядился с начала вторжения, чтобы у него было
37 тысяч, потому что, по мысли императора, Удино должен был, соединившись с
Макдональдом, осаждавшим Ригу, угрожать Петербургу. Удино занял Полоцк и
пошел к северу, стремясь, согласно уговору с Макдональдом, обойти
Витгенштейна с севера и, отбросив его к югу, т. е. к левому флангу
центральной наполеоновской армии, уничтожить весь витгенштейновский корпус
и открыть себе дорогу на Петербург. Из этого, однако, ничего не вышло.
Макдональд не выполнил ни одного из всех тех действий, какие были уговорены
между ним и Удино, а раздробил свои силы между осадой Риги и г. Динабургом,
куда благополучно вошел, но где и застрял. Знаменитый наполеоновский
маршал, который за всю свою долгую боевую жизнь был побежден только один
раз - и побежден в Италии самим Суворовым, - не потому оказался тут
несостоятельным, что сробел перед Витгенштейном, который как стратег и
тактик был в сравнении с ним ничтожной величиной, но дело было в том, что
Макдональд совсем не верил своим войскам. Наполеон дал ему 32 500 человек,
из которых две трети были пруссаки, а в остальной трети - почти все
вестфальцы и баварцы и только немного поляков. Из всех этих войск
усердствовали одни пруссаки.

В первый, самый тяжкий и опасный для России период войны прусские генералы,
вторгшиеся в Россию под общим командованием и в составе корпуса маршала
Макдональда, дрались, что называется, не за страх, а за совесть, потому что
уповали, как и сам благочестивый их монарх Фридрих-Вильгельм III, получить
от Наполеона в награду значительную часть русской территории - именно весь
Прибалтийский край. Русские сначала думали, что пруссаки участвуют в войне
только для вида, чтобы не раздражить Наполеона, и что по-настоящему биться
с русскими они не станут, но, к своему удивлению, они поняли, что ошиблись.
"По предположению, довольно вероятному, что прусские подданные принужденно
будут вовлечены в неприятельские противу нас действия, можно было надеяться
на слабое их противу войск наших сопротивление, а потому старался я
оказывать некоторые виды приязненности в отношении Пруссии, думая
поддержать усердие их к нам, но как довольно удостоверился я, что при
нападении неприятеля на отряды командуемых мною войск и при сильном
сопротивлении и поражении пруссаки дерутся даже отчаянно", то и решено было
наложить в рижском порту эмбарго на прусские суда, там находящиеся [18].
Пруссаки не только исправнейшим образом убивали русских солдат, но и "под
метелочку", как выразился один очевидец, ограбили весь край, который они
занимали в 1812 г. Но едва Наполеон ушел из России, пруссаки немедленно
переметнулись на сторону России.

Не полагаясь на баварцев и вестфальцев своего корпуса, Макдональд
бездействовал. Удино остался без поддержки и, желая обойти Витгенштейна,
сам оказался обойденным. Между Клястицами и Якубовом он встретился с
Витгенштейном, и встретился как раз тогда, когда целую треть своего отряда
должен был отделить для охраны мостов через Дриссу, а другую треть под
начальством генерала Вердье отправил к Себежу. 30 июля Витгенштейн имел
успех в столкновении с сильно ослабленным таким образом маршалом Удино и
отбросил маршала с его позиции обратно к Полоцку. Арьергардом Витгенштейна
командовал генерал Кульнев, который и пустился преследовать отступающего
маршала. Кульнев, подобно Н. Н. Раевскому, Багратиону, Неверовскому,
Кутузову, был одним из очень немногих генералов, достигавших полной власти
над солдатами без помощи зуботычин, палок и розог. Один из главных
участников завоевания Финляндии, Кульнев так великодушно, по-рыцарски вел
себя по отношению к побежденным, что его памяти посвящено несколько очень
теплых строф в национальной финляндской поэме Рунеберга "Рассказы
прапорщика Штоля", в которой воспевается сопротивление финляндского народа
царскому завоеванию. Но была у Якова Петровича Кульнева одна слабая
сторона: он необычайно увлекался в битве и действовал нередко очертя
голову, безумно рискуя и своей и чужой жизнью. В бою под Клястицами 30 июля
не его начальник Витгенштейн, а именно он, Кульнев, был победителем Удино,
взял почти весь обоз маршала и 900 пленных. Увлекшись на другой день
преследованием французов, Кульнев со своими 12 тысячами, которые отделил
ему для этого Витгенштейн, бросился за отступающим маршалом. Неосторожно
подавшись вперед, он натолкнулся на остановившийся внезапно и быстро
построенный вновь в боевой порядок отряд Удино. Кульнев попал между двух
огней и был отброшен с тяжкими потерями. Его отряд потерял около 2 тысяч
человек и восемь орудий. Когда разбитый отряд уже отступал под огнем
французских батарей, Кульнев, передают очевидцы, "печально шел в последних
рядах своего арьергарда", подвергаясь наибольшей опасности обстрела.
Французское ядро ударило в него и оторвало обе ноги. Смерть последовала
почти моментально. Разбив Кульнева, отряд маршала Удино все-таки вернулся в
Полоцк и здесь с этих пор, т. е. со 2 - 3 августа, долго стоял в
бездействии. Корпус Витгенштейна тоже не подавал особых признаков жизни,
довольствуясь больше обсервационной, чем непосредственно активной ролью. А
Макдональд по-прежнему казался бесцельно им мобилизованным между Ригой и
Динабургом.

Наполеон узнал обо всех происшествиях на северном фланге уже будучи в
Витебске. Он был всем этим очень раздражен и недоволен. Он узнал, конечно,
что никакой настоящей победы, о которой трубили в Петербурге и в Англии,
Витгенштейн над маршалом Удино не одержал. Но не в этом было дело.
Император должен был примириться с тем, что и никакой существенной помощи
оба его действующие на севере маршала, Удино и Макдональд, ему уже не
окажут и что серьезной диверсии на Петербург русские могут не бояться.

В свою очередь и в Петербурге стало вполне ясно, что решающие действия
разыграются не на петербургских, а на смоленских путях и, может быть, на
московских.

Барклай и Багратион, теснимые неприятелем, отступали на Витебск и Могилев
при страшной жаре, полуголодные, по целым дням не видя свежей воды.
Отступление обеих русских армий было очень тяжелым. Был иной раз плох
офицерский состав. Храбрости среди офицеров было сколько угодно, но иногда
неосторожность, небрежность, неуменье найтись в трудную минуту мешали и
Барклаю и Багратиону, не всегда давали им возможность быть твердо
уверенными в том, что их приказы будут выполнены.

Интендантская часть была поставлена из рук вон плохо. Воровство царило
неописуемое. Вот вступает в Поречье отходящая от французов армия Барклая
(дело было в конце июля). Обнаруживается, что нечем накормить лошадей. А
где же несколько тысяч четвертей овса, где 64 тысячи пудов сена, которые
должны находиться, по провиантским бумагам, в магазинах Поречья и за
которые казна уже уплатила все деньги? Оказывается, как раз только что
провиантский комиссионер распорядился все это сжечь, полагая, по своим
стратегическим соображениям, что Наполеон может захватить Поречье. Ермолову
это показалось подозрительным, он потребовал справки: когда велено было
закупить и свезти весь этот овес и все сено в магазины Поречья? Оказалось,
что всего две недели тому назад. А так как перевозочных средств было очень
мало (почти все подводы были уже взяты армией), то в такой короткий срок
свезти все было никак нельзя. Наглая ложь комиссионера выяснилась вполне:
он, конечно, и не думал ничего покупать и свозить, а просто сжег пустые
магазины и этим аккуратно свел баланс в отчетной ведомости. Ермолов,
обнаружив это, сказал Барклаю, что "за столь наглое грабительство достойно
бы, вместе с магазином, сжечь самого комиссионера" [19]. Но к этой мере не
прибегли. Да и было бы бесполезно: нельзя же было сжечь все провиантское
ведомство в полном личном составе. И поплелись дальше некормленые лошади,
таща артиллерию и голодных всадников.

Очень плоха была и медицинская часть. Врачей было ничтожное количество, да
и те были плохи. Организация помощи раненым решительно никуда не годилась.

"Большая часть раненых офицеров и солдат остается после первой перевязки
без подания дальнейшей помощи" [20], констатирует главный медицинский
инспектор русской армии Вилье уже в первые дни войны. Потом дело пошло не
лучше, а еще гораздо хуже. Раненные около Витебска в начале июля только 7
августа прибывают в Вязьму без всякой даже самой примитивной медицинской
помощи: "Многие из них от самого Витебска привезены не перевязанные, ибо
при них было только двое лекарей, а в лекарствах и перевязках - совершенный
недостаток, многих черви едят уже заживо" [21], - так пишет министр
внутренних дел Козодавлев Александру 19 (7) августа, т. е., значит, еще до
прибытия новых тысяч и тысяч, раненных при обороне и при оставлении
Смоленска.

Так отступали отделенные друг от друга обе небольшие русские армии,
преследуемые наседающими французами.

Наполеон гнался за победой, за новым Аустерлицем, которого он не нашел на
Немане, который ускользнул от него в Вильне.



                                     5



Всего только спустя час после ухода русских войск из Вильны туда явился
Наполеон с авангардом. Мост, зажженный ушедшими русскими, еще горел.
Наполеон сел на складной стул возле горевшего моста и стал расспрашивать.
Он продолжал эти расспросы и во дворце, откуда незадолго выехал Александр и
где теперь поселился он сам. Чаще всего он спрашивал, почему русские не
дали ему сражения и где они предполагают остановиться. Когда один из
опрошенных (редактор "Курьера литовского") сказал, что у русских армия в
300 тысяч человек, то Наполеон сейчас же возразил, что это ложь, и протянул
ему разорванный в клочки, но найденный и склеенный французами рапорт
начальника штаба Барклая де Толли самому Барклаю; из этого документа
явствовало, что продовольствия для всей армии Барклая отпускалось на 92
тысячи человек [22]. Даже предполагая, что у Багратиона не меньше сил,
Наполеон мог вывести заключение, что у русских для непосредственной борьбы
с ним есть не более 185 тысяч человек. На самом деле, как мы видели, было
еще меньше. А он не мог не знать, что у Багратиона меньше войск, чем у
Барклая, потому что при армии Барклая - сам царь и армия Барклая должна
защищать Дрисский лагерь и Петербургскую дорогу. Но раньше чем двинуться
против русских, Наполеон должен был заняться в Вильне рядом неотложных дел.

"Мои друг, я в Вильне и очень занят. Мои дела идут хорошо, неприятель был
очень хорошо обманут... Вильна - очень хороший город с 40 тысячами жителей.
Я поселился в довольно хорошем доме, где немного дней тому назад жил
император Александр, очень тогда далекий от мысли, что я так скоро войду
сюда"[23], - так писал Наполеон императрице Марии-Луизе вскоре после
вступления в город.

В Вильне он пробыл с 28 июня по 16 июля 1812 г. Польское дворянство
чествовало его, как только могло. Его называли спасителем и отцом польского
отечества, воскресителем Польши из мертвых и т. д. И далеко не сразу
Наполеон мог всецело отдаться военным неотложным делам.

Жомини считает величайшей ошибкой, какую Наполеон совершил за всю свою
жизнь, то обстоятельство, что он так долго просидел в Вильне. По мнению
этого военного историка, который проделал войну 1812 г. в качестве
бригадного генерала в наполеоновской армии, если бы Наполеон, не
задерживаясь в Вильне, пошел прямо к Минску, он не дал бы ускользнуть
Багратиону, настиг бы и уничтожил его.

Но очень уж много разнообразнейших забот обступило Наполеона со всех
сторон. Нужно было устраивать Литву, организовывать ее гражданское
правление; нужно было вести тонкую, сложную политику, не давая никаких
точных обещаний полякам (насчет присоединения Литвы к Польше), чтобы не
затруднять этим всегда возможного мира с царем; нужно было зорко следить за
обостряющимся положением в Испании; нужно было, ничего не давая самой
Литве, организовать планомерное выкачивание из этой страны хлеба, сена,
овса и новобранцев.

"Я люблю поляков на поле битвы, - это храбрый народ; но что касается их
законодательных собраний, их "свободного вето", их сеймов, когда они
заседали верхом на лошади, с саблей в руках, то этого я не хочу", - заявил
Наполеон графу Нарбонну еще перед переходом через Неман.

Он так и поступал с поляками в Вильне: ровно никаких гарантий им не давал,
держал очень двусмысленные речи насчет будущего "воскрешения" Польши и
присоединения к ней Литвы, но очень нетерпеливо и надменно требовал
провианта и людей.

Все эти заботы бледнели перед другой тревогой, которой еще не было в душе
Наполеона, когда он переходил через Неман, но которая, появившись в Вильне,
уже не покидала императора в продолжение всей войны.

В первые же дни июля Наполеон стал отдавать себе отчет в тяжелых сторонах
континентального климата при русском бездорожье; маршалы писали ему об этом
в Вильну. "У нас тут была большая жара, теперь же очень сильные дожди,
которые создают нам затруднения и приносят нам большой вред" [24], - пишет
император жене 2 июля.

Болезни угрожающе косили ряды армии уже с первых дней похода. В виде
примера достаточно сказать, что при выступлении Наполеона из Вильны даже из
немногих отборных полков, стоявших в самом городе, 3 тысячи больных и
раненых солдат великой армии были оставлены в Вильне, и в самом конце июля
Наполеон узнал, что они находятся в совсем отчаянном положении, что у них
нет даже соломы, на которую можно было бы лечь, и что в складах не осталось
никаких запасов [25]. Он написал суровый приказ в Вильну герцогу Бассано.
Конечно, ни малейших реальных результатов от этого приказа не получилось.

Но хуже всего, даже хуже болезнетворной жары, было неожиданное, в высшей
степени тяжелое положение с продовольствием людей и кормом для лошадей.
Быстрота движения армии, за которой не мог угнаться обоз, породила голод и
мародерство.

У Наполеона были заготовлены колоссальные магазины, обильнейший обоз, но
все эти бесконечные фуры не могли угнаться за быстро двигавшейся армией, и,
еще не войдя даже в пределы России, солдаты,