во! Браво!" Спустя несколько минут  сам
князь Багратион, по мнению Наполеона, лучший генерал русской армии,  пал
смертельно раненный и, под градом пуль, с трудом был унесен с  Бородинс-
кого поля.
   Была середина дня. Настроение Наполеона быстро и окончательно измени-
лось. Дело было не в его простуде, на чем так настаивали его старые  би-
ографы, а в том, что он, получив повторную и настоятельную просьбу Нея и
Мюрата прислать им подкрепления, дать наконец гвардию, не видел  возмож-
ности сделать это не только потому, как он тогда сказал,  что  не  может
рисковать гвардией в нескольких тысячах километрах от Франции, но  и  по
другой ближайшей причине: русская кавалерия, и в том  числе  казаки  под
начальством Уварова и Платова, произвела внезапно с целью диверсии напа-
дение на обозы и на ту дивизию, которая еще утром участвовала во  взятии
деревни Бородино. Русская конница была отогнана, но эта попытка  оконча-
тельно сделана невозможным пустить в бой всю гвардию: создалось  чувство
необеспеченности в глубоком расположении французских войск. В  три  часа
дня Наполеон приказал повести снова атаку на  батарею  Раевского.  Редут
был взят французами после повторных ужасающих  штурмов.  Наполеон  лучше
всех своих маршалов мог взвесить и оценить страшные потери,  известия  о
которых стекались отовсюду к нему.
   День склонялся к вечеру, когда император узнал  важные  вести:  князь
Багратион пал, пораженный насмерть, оба Тучковы убиты, корпус  Раевского
почти истреблен, русские, отчаянно обороняясь, отходят наконец от  Семе-
новского. Наполеон приблизился к Семеновскому. В один голос все,  кто  к
нему подъезжал и с ним говорил, передают, что они просто не узнавали им-
ператора. Угрюмый, молчаливый, глядя на горы трупов людей и лошадей,  он
не отвечал на настоятельнейшие вопросы, на которые никто, кроме него, не
мог ответить. Его впервые наблюдали в состоянии какой-то мрачной  апатии
и как будто нерешительности.
   Уже совсем стемнело, когда по отступавшим медленно и в полном порядке
русским войскам начали палить около 300 выдвинутых  французских  орудий.
Но ожидаемого окончательного эффекта это не производило: солдаты падали,
а бегства не было. "Им еще хочется, дайте им еще",- в  таких  выражениях
Наполеон отдавал приказ вечером  усилить  огонь.  Русские  отходили,  но
отстреливались. Так застала ночь обе стороны.
   Когда Кутузову представили ночью первые подсчеты и когда  он  увидел,
что половина русской армии истреблена в этот день, 7 сентября, он  кате-
горически решил спасти другую половину и отдать Москву без  нового  боя.
Это не помешало ему провозгласить, что Бородино было победой, хоть он  и
был удручен. Победа моральная была бесспорно.
   А в свете дальнейших событий можно утверждать, что и в стратегическом
отношении Бородино оказалось русской победой все-таки больше, чем  фран-
цузской.
   И когда Наполеону в ночь после битвы доложили, что 47  его  генералов
убиты или тяжело ранены, что несколько десятков тысяч солдат  его  армии
лежат мертвые или раненые на поле битвы, когда он лично убедился, что ни
одно из данных им до сих пор больших сражений  не  может  сравниться  по
ожесточению и кровопролитию с Бородином, то (хотя это тоже  не  помешало
ему провозгласить Бородино своей победой) он, одержавший на  своем  веку
столько настоящих, бесспорных побед, не мог, конечно, не  понимать,  что
если Лоди, или Риволи, или битву под пирамидами, или истребление  турец-
кой армии под Абукиром, или Маренго, или Аустерлиц, или Иену, или  Фрид-
ланд, или Ваграм можно назвать победами, то для Бородина нужно придумать
какое-нибудь иное определение. Он ждал, что Кутузов даст под самыми сте-
нами Москвы новое сражение, но на этот раз Кутузов настоял на своем. На-
полеон не знал о военном совете в Филях, но по целому ряду  безошибочных
признаков понял уже через два дня после Бородина, что город  решено  от-
дать без нового боя.
   За отступавшим Кутузовым по пятам шел Мюрат с кавалерией. 9  сентября
Наполеон вошел в Можайск; на другой день принц Евгений, вице-король Ита-
лии, вошел в Рузу. В солнечное утро 13 сентября Наполеон выехал со  сви-
той на Поклонную гору и не мог сдержать своего восхищения:  его,  как  и
свиту, поразила красота зрелища, Колоссальный, блиставший на солнце  го-
род, простиравшийся перед ним, был для него местом, где он  даст,  нако-
нец, своей армии отдохнуть и оправиться, и прежде всего послужит тем за-
логом, который непременно заставит Александра пойти на мир. Страшные бо-
родинские картины сразу были заслонены этим зрелищем и этими  перспекти-
вами.
   В течение дня 14 сентября русская армия непрерывным потоком проходила
через Москву и выходила на Коломенскую и Рязанскую дороги. По пятам  шел
король неаполитанский Мюрат с кавалерией.  Милорадовичу,  командовавшему
авангардом, удалось добиться обещания Мюрата дать русским  войскам  спо-
койно пройти через город. Русский арьергард под командованием  Раевского
вечером остановился при деревне Вязовке, в шести верстах от  Коломенской
заставы. В это время, пройдя через город по Арбату, французская  кавале-
рия дошла своими передовыми постами до села Карачарова.
   16 сентября армия Кутузова, пройдя через Москву, двинулась дальше  по
Рязанскому тракту, и, переночевав в лагере при  деревне  Кулаковой,  она
незаметно для Наполеона на следующий день, сделав поворот направо,  дви-
нулась вверх вдоль реки Пахры и 19-го заняла позицию на левом ее  берегу
при селе Красной Пахре на Старой Калужской дороге. Единственный путь со-
общения Наполеона Смоленская дорога был перехвачен русской конницей.
   Уже у Дорогомиловской заставы до Наполеона  стали  доходить  странные
слухи, шедшие из гвардии: из Москвы ушли почти все  жители,  она  пуста,
никакой депутации с ключами от города, которой ждал император, нет и  не
будет. Слухи подтвердились.
   15 сентября Наполеон въехал в Кремль. И уже накануне  поздно  вечером
вспыхнули первые пожары. Но ни размеров, ни значения того, что началось,
еще нельзя было предугадать даже приблизительно.
   С утра 16 сентября пожары усилились. Днем они еще не были так  замет-
ны. Но в ночь с 16-го на 17-е поднялся сильнейший ветер, который продол-
жался не ослабевая больше суток. Море пламени охватило центр близ  Крем-
ля, Замоскворечье, Солянку, огонь объял  почти  разом  самые  отдаленные
друг от друга места.
   Наполеон, когда ему доложили о первых пожарах, не обратил на них осо-
бенного внимания, но когда 17 сентября утром он обошел Кремль и из  окон
дворца, куда бы ни посмотрел, видел бушующий огненный океан, то, по  по-
казаниям графа Сегюра, доктора Метивье и целого ряда других  свидетелей,
император побледнел и долго молча смотрел на пожар,  а  потом  произнес:
"Какое страшное зрелище! Это они сами поджигают... Какая решимость!  Ка-
кие люди! Это - скифы!" Между тем пожар стал не  только  грозить  самому
Кремлю, но часть Кремля (Троицкая башня) уже  загорелась,  из  некоторых
ворот уже нельзя было выйти, так как пламя относило ветром в их сторону.
Маршалы настойчиво стали просить императора немедленно переехать в заго-
родный Петровский дворец. Наполеон не сразу согласился, и  это  чуть  не
стоило ему жизни. Когда он со свитой наконец вышел из Кремля, искры  па-
дали уже на него и на окружающих, дышать было трудно: "Мы шли по  огнен-
ной земле под огненным небом, между стен из огня",- говорит один из соп-
ровождавших Наполеона.
   Страшный пожар бушевал еще и 17и 18 сентября, но уже  к  вечеру  стал
ослабевать. Утих ветер, пошел дождь. Пожары продолжались еще и в следую-
щие дни, но это было уже совсем не то, что гигантская огненная катастро-
фа 15-18 сентября, истребившая значительную часть города.
   У Наполеона не было ни малейших сомнений относительно причин этой со-
вершенно неожиданной катастрофы: русские сожгли город, чтобы он не  дос-
тался завоевателю. И то, что Ростопчин увез все пожарные трубы и приспо-
собления для тушения огня, и одновременное возникновение пожаров в  раз-
ных местах, и показания некоторых людей, схваченных по подозрению в под-
жогах, и свидетельства некоторых солдат, будто бы видевших  поджигателей
с факелами,- все его в этом убеждало. Ростопчин  впоследствии,  как  из-
вестно, то хвастал своим участием в пожаре Москвы, то отрицал это  учас-
тие, то опять хвастал и  кокетничал  своим  неистовым  патриотизмом,  то
опять отрицал (даже в специальной брошюре) Нас тут,  по  характеру  этой
работы, интересуют, конечно, не объективные реальные причины  пожара  (о
чем высказан был целый ряд суждений и догадок), а исключительно те  пос-
ледствия, которые пожар имел для умонастроения Наполеона и для  развития
дальнейших событий.
   Наполеон, по единодушным отзывам, и в Петровском дворце и  в  Кремле,
куда он вернулся, когда пожары стали стихать, переживал дни самой  тяже-
лой тревоги. Им овладевало иногда бешенство, и тогда солоно  приходилось
окружающим; иногда он долгими часами хранил мертвое молчание. Энергия не
покидала его. Из Москвы он продолжал управлять своей необъятной  импери-
ей,  подписывал  декреты,  указы,  назначения,   перемещения,   награды,
увольнения чиновников и сановников; в Москве, как и всегда, он  старался
во все вникать, занимался и главным, и второстепенным,  и  третьестепен-
ным. Как курьезную иллюстрацию вспомним, что тот  подробный  статус,  по
которому до настоящего времени неизменно  живет  и  управляется  главный
французский государственный театр ("Французская комедия") подписан Напо-
леоном в Москве и так до сих пор и называется "московским декретом".
   Но главная, грозная забота стояла перед императором  неотступно.  Что
делать дальше? Пожар Москвы не лишил его всех московских запасов, у него
еще остались уцелевшие магазины. Но фуражировки вне города не удавались;
солдаты мародерствовали и пропадали без вести; дисциплина явно  расшаты-
валась. Оставаться зимовать в Москве было, конечно, возможно, и  некото-
рые из маршалов и генералов это советовали, но Наполеон верным  инстинк-
том чуял, что не так прочна его великая империя и  не  так  надежны  его
"союзники", чтобы ему надолго оставлять Европу и  зарываться  в  русские
снега. Идти за Кутузовым, который со своей  армией  не  подавал  никаких
признаков жизни? Но Кутузов может отступать хоть до Сибири и дальше. Ло-
шади падали уже не тысячами, а чуть ли не десятками тысяч.  Колоссальная
коммуникационная линия была обеспечена очень слабо, хотя Наполеон и дол-
жен был разбросать по пути немало отрядов  и  этим  подорвал  могущество
своей великой армии. А главное - пожар Москвы, завершивший долгую  серию
пожаров, которыми встречали завоевателя города и  села  России  при  его
следовании за Барклаем и Багратионом от Немана до Смоленска  и  от  Смо-
ленска до Бородина, непонятный, загадочный выезд чуть ли не всего  насе-
ления старой столицы, картина Бородинского боя, который (как признал На-
полеон в конце жизни) был самым страшным изо всех данных им сражений,все
это явно указывало, что на  этот  раз  его  противник  решил  продолжать
борьбу не на жизнь, а на смерть.
   Оставался один выход - дать понять Александру, что Наполеон  согласен
на самый снисходительный, самый легкий, самый почетный и безобидный мир.
Заключить мир, находясь в Москве, сохраняя  еще  позу  победителя,  выб-
раться из России с армией благополучно - вот все, на что он  мог  теперь
рассчитывать; он готов был удовольствоваться словами и обещаниями  Алек-
сандра, готов был к уступкам. Уже и речи никакой не могло быть о  подчи-
нении, о вассалитете Александра. Но как дать знать Александру, с которым
после оскорбительного отказа в Вильне, переданного Наполеоном царю через
генерала Балашова, никаких сношений не было и быть  не  могло?  Наполеон
сделал три попытки довести до сведения царя о своих миролюбивых  намере-
ниях.
   В Москве проживал генерал-майор Тутолмин,  начальник  Воспитательного
дома. Он просил французское военное начальство об охране дома  и  питом-
цев, оставшихся в Москве. Наполеон велел его вызвать и  много  и  горячо
говорил ему о чудовищности сожжения Москвы, о преступном варварстве Рос-
топчина, о том, что никакой обиды Москве и мирному населению он, импера-
тор, не причинил бы. На просьбу Тутолмина о дозволении написать рапорт о
Воспитательном доме императрице Марии Наполеон не  только  позволил,  но
вдруг неожиданно прибавил: "Я прошу вас  при  этом  написать  императору
Александру, которого я уважаю по-прежнему, что я хочу мира".  В  тот  же
день, 18 сентября, Наполеон приказал пропустить через французские сторо-
жевые посты чиновника Воспитательного дома, с  которым  Тутолмин  послал
свой рапорт.
   Наполеон не получил ответа. Но он даже не выждал времени,  когда  мог
бы получить ответ, и решил сделать вторую попытку. Еще  более  случайно,
чем генерал Тутолмин, в Москве задержался против своей воли один богатый
барин, некий Яковлев, отец Александра Ивановича Герцена. Он обратился за
защитой и покровительством к французам,  о  нем  было  доложено  маршалу
Мортье, который раньше встречался с Яковлевым в Париже, а маршал доложил
о нем Наполеону. Император велел представить ему Яковлева.  В  "Былом  и
думах" Герцен передает о разговоре императора с его отцом:  "...Наполеон
разбранил Ростопчина за пожар, говорил, что это вандализм,  уверял,  как
всегда, в своей непреодолимой любви к миру, толковал, что его война -  в
Англии, а не в России, хвастался тем, что  поставил  караул  к  Воспита-
тельному дому и к Успенскому собору, жаловался на  Александра,  говорил,
что он дурно окружен, что мирные расположения его  неизвестны  императо-
ру". После нескольких фраз еще: "...Наполеон подумал  и  вдруг  спросил:
"Возьметесь ли вы доставить императору письмо от меня? На этом условии я
велю вам дать пропуск со всеми вашими".- "Я  принял  бы  предложение  в.
в.,... но мне трудно ручаться"". Наполеон написал  письмо  Александру  с
предложением мира и вручил его Яковлеву, давшему честное слово, что сде-
лает все, чтобы вручить письмо Александру. В этом письме, очень примири-
тельно написанном, есть одна  любопытная  и  характерная  для  Наполеона
строчка: "Я веду войну с вашим величеством без всякого озлобления".  На-
полеону, по-видимому, казалось, что после всего происшедшего не он вызы-
вает чувство озлобления, а он сам вправе чувствовать озлобление!
   Ответа и на это письмо не последовало. Тогда Наполеон сделал третью и
последнюю попытку предложить мир.
   4 октября он послал в лагерь Кузутова, в село Тарутино,  маркиза  Ло-
ристона, бывшего послом в России перед  самой  войной.  Наполеон  хотел,
собственно, послать генерала Коленкура, герцога Биченцского, тоже бывше-
го послом в России еще до Лористона, но  Коленкур  настойчиво  советовал
Наполеону этого не делать, указывая, что  такая  попытка  только  укажет
русским на неуверенность французской армии.  Наполеон  раздражился,  как
всегда, когда чувствовал справедливость аргументации спорящего с ним; да
и очень он уж отвык от спорщиков. Лористон повторял аргументы Коленкура,
но император оборвал разговор прямым приказом: "Мне нужен мир;  лишь  бы
честь была спасена. Немедленно отправляйтесь в русский лагерь".
   Приезд Лористона на русские форпосты  вызвал  целую  бурю  в  главной
квартире Кутузова. Кутузов хотел выехать на форпосты для беседы с Лорис-
тоном. Но уже тут обнаружилось, что среди кутузовского штаба есть  русс-
кие патриоты, гораздо более пылкие, чем он сам, и несравненно более  ос-
корбленные потерей Москвы. Это были  английский  официальный  агент  при
русской армии Вильсон, бежавший из Рейнского  союза  граф  Винценгероде,
герцог Вюртембергский, герцог Ольденбургский и ряд  других  иностранцев,
ревниво следивших за каждым шагом Кутузова. К ним присоединился и  нена-
видевший Кутузова Бен-нигсен, в свое время донесший царю, что  вовсе  не
было надобности сдавать Москву без нового боя. От имени русского  народа
и русской армии (представляемой в данном случае  вышеназванными  лицами)
Вильсон явился к Кутузову и в очень резких выражениях  заявил  главноко-
мандующему, что армия откажется повиноваться ему, Кутузову, если он пос-
меет выехать на форпосты говорить с глазу на глаз с Лористоном.  Кутузов
выслушал это заявление и не изменил своего решения. Кутузов  принял  Ло-
ристона в штабе, отказался вести с ним переговоры о мире или перемирии и
только обещал довести о предложении Наполеона  до  сведения  Александра.
Царь не ответил. У Наполеона оставалось другое средство: поднять в  Рос-
сии крестьянскую революцию. Но на это он не решился. Да и совершенно не-
возможно было ждать, что, беспощадно подавляя французской военной  силой
не то что попытки восстания, а малейшие признаки неповиновения  крестьян
помещичьей власти в Литве, Наполеон вдруг явится  освободителем  русских
крестьян.
   Лютое беспокойство овладело верхами дворянства после  занятия  Москвы
Наполеоном, и Александру доносили, что не  только  среди  крестьян  идут
слухи о свободе, что уже и среди солдат  поговаривают,  будто  Александр
сам тайно просил Наполеона войти в Россию и освободить крестьян, потому,
очевидно, что сам царь боится помещиков. А в Петербурге уже поговаривали
(и за это был даже отдан под суд некий Шебалкин), что Наполеон-сын  Ека-
терины II и идет отнять у Александра свою законную всероссийскую корону,
после чего и освободит крестьян. Что в 1812 г. происходил ряд крестьянс-
ких волнений против помещиков, и волнений  местами  серьезных,-  это  мы
знаем документально.
   Наполеон некоторое время явственно колебался. То вдруг приказывал ис-
кать в московском архиве сведения о Пугачеве (их не  успели  найти),  то
окружающие императора делали наброски манифеста к  крестьянству,  то  он
сам писал Евгению Богарне, что хорошо бы вызвать восстание крестьян,  то
спрашивал владелицу магазина в Москве француженку Обэр-Шальмэ,  что  она
думает об освобождении крестьян, то вовсе переставал об  этом  говорить,
начиная расспрашивать о татарах и казаках.
   Наполеон все-таки приказал доложить ему об истории пугачевского  дви-
жения. Эти мысли о Пугачеве показывают, что он очень реально представлял
себе возможные последствия своего решительного  выступления  в  качестве
освободителя крестьян. Если чего и боялись стихийно,  "нутром",  русские
дворяне, то не столько континентальной блокады, сколько именно  потрясе-
ния крепостного права в случае победы Наполеона, причем они  могли  мыс-
лить это потрясение или так, как им подсказывал пример Штейна и  Гарден-
берга в Пруссии (после иенского разгрома Прусской монархии), т. е. в ви-
де реформы "сверху" уже после заключения мира, что  тоже  было  для  них
совсем неприемлемо, или в виде новой грандиозной пугачевщины,  вызванной
Наполеоном во время войны в форме всенародного крестьянского  восстания,
стремящегося открытым, революционным путем низвергнуть рабство.
   Наполеон не захотел даже приступить к  началу  реализации  последнего
плана. Для императора новой буржуазной Европы мужицкая революция  оказа-
лась неприемлемой даже в борьбе против феодально-абсолютистской монархии
и даже в такой момент, когда эта революция являлась для него  единствен-
ным шансом возможной победы.
   Также мимолетно подумал он, сидя в Кремле, о восстании на Украине,  о
возможном движении среди татар. И все эти планы также были им  отвергну-
ты. В высшей степени характерно, что и в современной нам Франции  новей-
шая историография похваливает Наполеона за эту твердость  консервативных
его настроений среди московского пожарища.
   Вот что говорит автор новейших громадных восьми  томов  исследований,
посвященных внешней политике Наполеона, Эдуард Дрио: "Он  думал  поднять
казанских татар; он приказал изучить восстание  пугачевских  казаков;  у
него было сознание существования Украины... Он думал о Мазепе... Поднять
революцию в России - слишком серьезное дело! Наполеон не без боязни  ос-
тановился перед грозной тайной степей..