Мэт-
ленд встретил императора низким поклоном на нижней  ступеньке  лестницы.
Поднявшись на борт, Наполеон увидел весь выстроенный  перед  ним  экипаж
английского военного корабля, и Мэтленд представил ему свой штаб.
   Наполеон сейчас же ушел в лучшее помещение на корабле,  предоставлен-
ное ему Мэтлендом.
   Самый могучий, упорный и грозный враг, какого  Англия  имела  за  все
свое историческое существование, был в ее руках.

   Глава XVII ОСТРОВ СВ. ЕЛЕНЫ 1815-1821 гг.
   Еще в одно из самых первых после Васко де  Гама  португальских  путе-
шествий в южные части Атлантического океана в начале XVI в.  был  открыт
до 15 1/2° южной широты небольшой совершенно пустынный островок.  Открыт
он был 21 мая 1501 г., как раз в тот день,  когда  католическая  церковь
праздновала память св. Елены, отсюда остров  и  получил  свое  название.
Остров принадлежал некоторое время (в XVII в.) голландцам и окончательно
был отнят у. них англичанами в 1673 г. Английская  Ост-Индская  компания
тогда же устроила здесь стоянку для судов, направляющихся  из  Англии  в
Индию и обратно.
   Сюда-то и решило английское правительство  отправить  Наполеона,  как
только получило известие о том, что император находится на борту "Белле-
рофона". Самый близкий берег (африканский) находится почти в  2  тысячах
километрах от острова; расстояние от Англии до  острова  для  тогдашнего
парусного флота измерялось, приблизительно, 2 1/2-3 месяцами  пути.  Это
географическое положение острова Св. Елены и повлияло  больше  всего  на
решение английского кабинета. После Ста дней Наполеон казался еще страш-
нее, чем до этого последнего акта своей эпопеи. Возможное новое  появле-
ние Наполеона во Франции могло вызвать новое  восстановление  империи  и
новую всеевропейскую войну.
   Уже вследствие своего положения на океане и отдаленности от суши ост-
ров Св. Елены гарантировал невозможность возвращения Наполеона.
   Романтическая поэзия и французская патриотическая историография впос-
ледствии рассказывали об этом острове как о месте, специально  выбранном
англичанами, чтобы поскорее уморить своего пленника. Это неверно. Климат
острова Св. Елены очень здоровый. В самом жарком месяце средняя  дневная
температура - около 24° по Цельсию, в самом холодном месяце -  около  18
1/2°, а средняя годовая температура 21°. Теперь там больших лесов  срав-
нительно мало, но 100 лет тому назад  на  острове  их  было  еще  много.
Питьевая вода очень вкусная и здоровая, орошение острова обильное, много
травы и густых кустарников, зарослей, где водится дичь. Весь остров  за-
нимает 122 квадратных километра и базальтовыми темно-зелеными почти  от-
весными скалами как бы подымается из океана.
   Когда Наполеону объявили о том, что его местопребыванием будет остров
Св. Елены, он протестовал, заявив, что с ним не имеют права  обращаться,
как с военнопленным. С "Беллерофона" он пересел на  фрегат  "Нортум-бер-
лэнд", который после 2 1/2 месяцев плавания и привез 15 октября 1815  г.
пленного императора на остров, где ему суждено было окончить свои дни.
   Наполеона сопровождала в изгнание очень небольшая свита, так как анг-
лийское правительство отказало большинству домогавшихся следовать за им-
ператором на остров Св. Елены. С ним были маршал Бертран с женой,  гене-
рал граф Монтолон с женой, генерал Гурго и Лас-Каз со своим  сыном.  Был
также его слуга Маршан и кое-кто еще из прислуги (корсиканец  Сантини  и
пр.). Сначала Наполеону предоставили помещение не очень  удобное,  потом
более поместительный дом в части острова, называемой Лонгвудом.
   До апреля 1816 г. главное начальство над островом принадлежало  адми-
ралу Кокбэрну, а с апреля 1816 г. до самой смерти Наполеона губернатором
был Гудсон Лоу. Этот Лоу был тупым и  ограниченным  служакой,  боявшимся
всего на свете, а больше всего  -  своего  пленника.  Лоу  был  подавлен
чувством ответственности, страхом, что Наполеон снова  бежит.  Вместе  с
тем по инструкции, данной губернатору,  Наполеон  пользовался  свободой,
выходил и выезжал куда угодно, совершал верховые прогулки, принимал  или
не принимал кого ему заблагорассудится. Наполеон с самого начала  был  в
непримиримо неприязненных отношениях с Гудсоном Лоу. Он почти вовсе  от-
казывался принимать губернатора, не отвечал на приглашения  к  обеду  на
том основании, что они были адресованы генералу Бонапарту (Англия была с
Наполеоном в войне с 1803 г., когда он еще не был императором). Были  на
острове также представители держав: Франции, России,  Австрии.  Наполеон
принимал иногда путешественников англичан и неангличан, которых по  пути
в Индию или в Африку (или из Индии и Африки в Европу) заносило на остров
Св. Елены.
   Был прислан и размещен в единственном городке Джемстоуне, расположен-
ном далеко от Лонгвуда, целый отряд войск для охраны острова. Любопытно,
что и офицеры и солдаты гарнизона на острове обнаруживали  к  Наполеону,
смертельному врагу Англии, не только почтение, но иногда какое-то сенти-
ментальное чувство. Солдаты передавали ему букеты цветов, просили у  на-
полеоновской свиты, как милости, чтобы им позволено было украдкой на не-
го взглянуть. Офицеры, даже спустя много лет, выражали, говоря о пленни-
ке, из-за которого им пришлось прожить несколько лет на пустынном остро-
ве, чувство симпатии.
   Это наконец обратило на себя внимание комиссаров держав,  живших  для
наблюдения за Наполеоном на острове: "Что более всего удивительно,-  за-
являл граф Бальмэн, представитель Александра I,это влияние, которое этот
человек, пленник, лишенный трона, окруженный стражей, оказывает на всех,
кто к нему приближается... Французы трепещут при виде его и считают себя
совершенно счастливыми, что служат ему... Англичане приближаются к  нему
только с благоговением. Даже те, которые его  стерегут,  ревностно  ищут
его взгляда, домогаются от него одного словечка. Никто  не  осмеливается
держать себя с ним на равной ноге".
   Маленький двор Наполеона, последовавший за ним на остров Св. Елены  и
поселившийся с ним в Лонгвуде, ссорился и  интриговал  точь-в-точь,  как
если бы все они были еще в Тюильрийском дворце в Париже. Лас-Каз, Гурго,
Монтолон, Бертран обожали Наполеона, заявляли, что он  для  них  бог,  и
ревновали друг к другу. Генерал Гурго даже раз вызвал на дуэль  Монтоло-
на, и только гневный окрик императора положил конец ссоре. Наполеон  под
разными предлогами даже отправил спустя три года Гурго в Европу, так  он
ему надоел своим  обожанием  и  невозможным  характером.  Лишился  он  и
Лас-Каза, которого Гудсон Лоу выжил с острова в 1818 г. Лас-Каз  записы-
вал беседы с Наполеоном, а многое Наполеон и просто диктовал ему,  и  из
всей литературы воспоминаний, относящихся к острову Св. Елены,  конечно,
эти записи наиболее любопытный памятник. Когда Лас-Каз  должен  был  уе-
хать, у Наполеона уже не оказалось такого подходящего и  такого  образо-
ванного секретаря, и о последних годах жизни императора мы поэтому знаем
гораздо меньше.
   Не придирки Гудсона Лоу, досадные и мелочные, но все  же  не  могущие
оскорбить Наполеона сколько-нибудь серьезно, тем более что он вовсе и не
пускал к себе губернатора, не климат острова, здоровый и ровный, не  ма-
териальные условия жизни, бывшие ничуть не хуже, чем, например, у самого
губернатора, порождали ту угрюмую тоску, которой Наполеон никогда не де-
лился со своим маленьким двором, но которую они все очень хорошо замеча-
ли. По-видимому, его больше всего убивала праздность. Он очень много чи-
тал, катался верхом, ходил, диктовал Лас-Казу. Но перейти к  такому  су-
ществованию после привычки к неустанной работе, к 15-часовому, а  иногда
18-часовому рабочему дню, к которому он привык за всю свою  жизнь,  было
для него непереносимо.
   Свое настроение он скрывал. Он старался быть разговорчивым и оживлен-
ным с окружающими, часто и сам, по-видимому, отвлекался  этим  от  своей
тоски. Переносил он свое положение стоически.
   Уже во время долгого морского переезда на "Нортум-берлэнде" он  начал
диктовать Лас-Казу свои воспоминания. Он продолжал это делать и на  ост-
рове вплоть до отъезда Лас-Каза. Разговоры с Лас-Казом, разговоры с Мон-
толоном, с Гурго, продиктованные им и им просмотренные "Письма с  Мыса",
которые  по  его  поручению  (но  без  его  подписи)   напечатал   потом
Лас-Каз,все эти источники дают понятие не  об  объективной  исторической
истинности фактов, о которых идет там речь, но о том, какое  представле-
ние об этих фактах желал Наполеон внушить потомству.
   Из всех записей разговоров с Наполеоном, из всех воспоминаний, заслу-
живающих сколько-нибудь доверия (т. е., точнее говоря,  из  воспоминаний
Лас-Каза, Монтолона и Гурго, потому что Антомарки и О'Мира никакого  до-
верия не заслуживают), можно извлечь очень много для истории так называ-
емой "наполеоновской легенды", но очень мало ценных и убедительных мате-
риалов для характеристики самого Наполеона и для истории его  владычест-
ва. "Наполеоновская легенда", сыгравшая впоследствии такую активную  ис-
торическую роль, стала строиться задолго до Виктора Гюго и Гейне, до Ге-
те и Цедлица, до Пушкина и Лермонтова, до Бальзака и Беранже, до  Мицке-
вича и Товянского и до целого легиона поэтов, публицистов,  политических
деятелей и историков, мысль и чувство которых, а больше всего  воображе-
ние, упорно обращались и надолго приковывались к этой гигантской фигуре,
показавшейся Гегелю после Иены олицетворением "мирового духа",  двигате-
лем истории человечества. Создаваться легенда начала уже на острове  Св.
Елены.
   Но в этой моей работе речь идет исключительно о Наполеоне, а вовсе не
об истории "наполеоновской легенды".
   Итак, материалы, порожденные пребыванием императора  на  острове  Св.
Елены, дают очень мало. "Бог" изрекал непогрешимые глаголы,  а  верующие
записывали Обожание, влюбленность,  религиозное  почитание  -  не  такие
чувства. которые способствуют критическому анализу. Говорил  Наполеон  с
окружающими не для них, конечно, а для потомства, для истории. Мог ли он
тогда быть очень  твердо  уверен,  что  его  династии  суждено  еще  раз
царствовать во Франции, мы не знаем, но беседовал он с окружающими  так,
как если бы имел в виду этот будущий факт.  Однажды  он  прямо  высказал
мысль, что его сын еще будет царствовать.
   Полны специального интереса, конечно, все его обильные  замечания  (и
диктанты), касающиеся его войн и военного  искусства  других  знаменитых
полководцев и военного дела вообще. В каждом слове  чувствуется  первок-
лассный мастер, знаток и любитель предмета. "Странное искусство - война;
я сражался в 60 битвах и уверяю вас, что из них всех я не научился ниче-
му, чего бы я не знал уже в своей первой битве",- сказал он однажды.  Из
полководцев он высоко ставил Тюренна, Конде. Наполеон считал  себя,  без
сомнения, величайшим полководцем во всемирной истории, хотя  не  выразил
этого ни разу точными словами. С особенной гордостью он говорил об  Аус-
терлице, Бородине и Ваграме, а также о  первой  (итальянской,  1796-1797
гг.) своей кампании и о предпоследней (1814 г.). Разгром австрийской ар-
мии под Ваграмом он считал одним из лучших своих стратегических достиже-
ний. Если бы Тюренн или Конде были при Ваграме, то они тоже сразу увиде-
ли бы, в чем ключ позиции, как увидел это Наполеон, "а Цезарь или Ганни-
бал не увидели бы",прибавлял император. "Если бы при мне  для  помощи  в
моих войнах находился Тюренн, я был бы властелином  всего  света",-  ут-
верждал он. Самой лучшей армией Наполеон называл  ту  армию,  в  которой
каждый офицер знает, что делать при данных обстоятельствах.  Однажды  он
выразил сожаление, что не был убит при Бородине или  в  Кремле.  Иногда,
говоря об этом, он называл не Бородино, а Дрезден, еще охотнее Ватерлоо;
о "Ста днях" он вспоминал с гордостью и говорил о "народной любви" к не-
му, проявившейся и при высадке в бухте Жуан и после Ватерлоо.
   Он не переставал сожалеть, что покинул завоеванный им Египет  и  что,
сняв осаду с Акра, вернулся из Сирии в 1799 г. По его мнению, ему следо-
вало остаться на Востоке, завоевать Аравию, Индию, быть восточным  импе-
ратором, а не западным. "Если бы я взял Акр, я бы пошел  на  Индию.  Кто
владеет Египтом, тот будет владеть и Индией",- повторял он (в  этом  ут-
верждении, заметим, с ним совершенно сходится  новейшая  стратегия).  Об
английском владычестве в Индии он говорил, что если бы он даже  с  малым
отрядом добрался до Индии, то выгнал бы англичан оттуда. Он много и час-
то говорил о Ватерлоо и считал, что если  бы  не  совсем  непредвиденные
случайности и если бы у него были прежние, убитые в предшествующих  вой-
нах, маршалы Бессьер, Ланн, если бы при нем был Мюрат,-  исход  сражения
был бы другой. Ему особенно тяжело было вспомнить, что эта последняя его
битва выиграна именно англичанами.
   Что вторжение в Испанию было первой его ошибкой ("испанская язва"), а
русский поход 1812 г.-второй и самой роковой, это он  теперь  признавал,
хотя снисходительно (к себе) говорил о "недоразумении", вовлекшем его  в
поход на Москву. Но он ничуть не отказывался от  своей  ответственности.
Наполеон считал, что когда он, прибыв в Дрезден в 1812  г.,  узнал,  что
Бернадотт, ставший шведским наследным принцем, не намерен  помогать  ему
против России и что султан турецкий заключает с Россией мир, то ему сле-
довало тут же отказаться от нашествия. Войдя в Москву, ему надо было  бы
сейчас же из нее выйти и, догнав  Кутузова,  уничтожить  русскую  армию.
"Эта роковая война с Россией, в которую я был вовлечен по недоразумению,
эта ужасающая суровость стихии, поглотившей целую армию... и  затем  вся
вселенная, поднявшаяся против меня!" Не чудо ли (продолжал он), что  он,
император, мог еще так долго сопротивляться и что не раз конечная победа
в этой борьбе против вселенной склонялась на его сторону?
   То, что в Тильзите он отказался от своей первоначальной мысли стереть
Пруссию как самостоятельное государство с лица земли, он считал одной из
своих ошибок. Австрию, как он теперь признавал, он тоже хотел уничтожить
в 1809 г., но помешала неудача его в битве под Эсслингом, так что  после
Ваграма все-таки Австрия хоть и много потеряла, но продолжала  существо-
вать.
   Несколько раз возвращался он мыслью к казни герцога  Энгиенского,  но
никакого раскаяния по этому поводу не обнаруживал, а высказывался в  том
духе, что снова бы это повторил, если бы пришлось начинать сначала.  Ин-
тересно, что долгое, 20-летнее всеевропейское страшное кровопролитие,  в
центре которого он находился и решающую роль в котором он, по  собствен-
ному представлению, играл, ни в малейшей степени не вспоминалось им  как
нечто печальное, тяжелое, способное омрачить душу хоть на один миг.  Да,
совершенно верно, он стремился к завоеваниям, но у него вообще было  это
пристрастие: он "слишком любил войну".
   Маленькая девочка Бетси Балькомб, дочь одного англичанина,  проживав-
шего в качестве подрядчика на острове Св. Елены,  пользовалась  ласковой
благосклонностью Наполеона, который захотел учить ее французскому  языку
и позволил бегать к нему и болтать с ним. И когда она,  уже  прирученная
им, и другая маленькая  девочка,  Лэджи,  спросили  императора  однажды,
правда ли, что он ест людей (как они слышали о том еще в Англии), то  он
со смехом стал уверять их, что действительно ест людей и всегда ими  пи-
тался... Его рассмешило, что ребенок Лэджи понял слова взрослых, очевид-
но, слишком буквально: в переносном значении эти слова доходили до  него
задолго до знакомства с маленькой Балькомб и ее подругой, но никогда ни-
чего, кроме презрительного пожатия плеч, в нем не порождали.
   После отдаления Жозефины, после смерти  Ланна  под  Эсслингом,  после
смерти Дюрока под Герлицем на свете оставалось еще одно существо,  кото-
рое на своем веку любил Наполеон: это был его маленький сын, живший  еще
с 1814 г. вместе со своей матерью, императрицей Марией-Луизой,  у  деда,
австрийского императора Франца. Наполеон еще в 1816 г., в начале  своего
пребывания на острове Св. Елены, высказывал убеждение, что его  сын  еще
будет царствовать, так как во Франции отныне можно опираться, только "на
массы", значит: или республика, или популярная, "народная"  монархия.  А
популярной династией может быть лишь династия, избранная народной волей,
т. е. Бонапарты.
   И с той же внешней непоследовательностью, которая не дала ему возмож-
ности в 1815 г. стать во главе широкого массового движения против Бурбо-
нов, дворян, священников, он и на острове Св. Елены  продолжал  одобрять
свое тогдашнее поведение. Непоследовательность тут была внешняя,  проис-
ходившая от неточного понимания вещей: монархия Наполеона была  не  "на-
родная", а буржуазная, и для своего сына он мечтал тоже  о  государстве,
опирающемся не на волю и интересы плебейских широких трудящихся масс,  а
на волю и интересы буржуазии. "Чем мне эти люди обязаны? Я  нашел  их  в
бедности и оставляю их в бедности!" - вырвалось у него раз после  Ватер-
лоо, когда толпа строительных рабочих окружила дворец и требовала, чтобы
Наполеон остался на престоле.
   И тому же графу Монтолону Наполеон и тогда, в Париже,  и  на  острове
Св. Елены повторял, что если бы он  захотел  использовать  революционную
ненависть против дворян и духовенства, которую он застал при  своей  вы-
садке в 1815 г., то он прибыл бы в Париж в сопровождении  "двух  миллио-
нов" крестьян"; но он не желал предводительствовать "чернью", потому что
его "возмущала (по его выражению) самая мысль об этом".
   Ясно, что он остался при тех же настроениях, какие не раз нами  отме-
чались. Но вдруг - к самому уже концу, под явным впечатлением  известий,
приходивших на остров Св. Елены из Европы через газеты и устные  сообще-
ния о германском революционном брожении, о  студенческих  волнениях,  об
освободительных течениях в Германии и т.д.,- император  круто  переменил
фронт и заявил (дело было уже в 1819 г.) тому же Монтолону нечто диамет-
рально противоположное своим прежним высказываниям. "Я должен был бы ос-
новать свою империю на поддержке якобинцев". Потому что якобинская рево-
люция - это вулкан, посредством которого можно легко взорвать Пруссию. А
как только революция победила бы в Пруссии, ему казалось, что вся  Прус-
сия была бы в его власти и в его руки попала бы вся Европа ("моим оружи-
ем и силой якобинизма"). Правда, когда он говорил о будущей или  возмож-
ной революции, мысль его не шла дальше мелкобуржуазного  "якобинизма"  и
не предполагала социального переворота.  Якобинская  революция  начинала
представляться ему порой уже союзницей, которую он напрасно оттолкнул.
   Последний большой разговор с Монтолоном - о якобинцах и  революции  -
происходил 10 марта 1819 г. и был одной из последних его бесед  со  сви-
той.
   Реже и глуше, смутнее и отрывочнее становились уже в это время извес-
тия об императоре.
   Не было уже Лас-Каза, высланного Гудсоном Лоу, не было Гурго, которо-
го убедил уехать сам император. Был некоторое время и тоже вскоре  уехал
ирландский доктор О'Мира, игравший при случае роль соглядатая и доносив-
ший губернатору о том, что творится в Лонгвуде. Из оставшихся был доктор
Антомарки, присланный семьей Наполеона из Европы, невежественный врач (и
лживый мемуарист), которого Наполеон в конце концов перестал даже  и  на
глаза к себе пускать. Бертран, Монтолон, несколько человек  слуг  -  вот
кто больше всех в эти последние два года видел Наполеона.
   Уже в 1819 г. он болел все чаще и чаще. В 1820 г. болезнь  усилилась,
а в начале 1821 г. английский врач Арнотт, допущенный Наполеоном,  нашел
положение довольно серьезным, но все-таки были большие промежутки  улуч-
шения, когда Наполеон выходил гулять. К концу 1820  г.  утомление  стало
заметнее. Он начинал фразу и не кончал ее, впадая в  глубокое  раздумье.
Он стал молчалив, тогда как до конца 1820 г. его диктанты и его воспоми-
нания о своем царствовании, соо