ого
камуфляжа.
   Вскоре был  нанят  и  оператор  -  такой  же  авантюрист,  как  Семага  и
Хворостецкий. Двухметровый  гигант  Валерий  Бархотин  с  длинными  светлыми
волосами и лицом, напоминающим лицо хронического алкоголика,  хотя  до  этой
стадии Бархотин дойти еще не успел. При  всем  при  том,  что  оператор  был
большим любителем зелья  из  бутылок  с  самыми  разнообразными  этикетками,
специалистом он слыл неплохим и когда работал, забывал обо  всем  остальном.
Мог, если это было нужно, лечь в грязь и вести съемку из лужи, мог  работать
под проливным дождем и в лютую стужу, а если понадобится, то и пролететь над
городом  привязанным  к  шасси  вертолета.  О  шасси  самолета  ему  еще  не
приходилось задумываться - хотя если бы кто-то предложил Валерию такой трюк,
то он наверняка, предварительно  приняв  стакан  водки  и  немного  подумав,
согласился бы.
   Еще для такой операции требовалась машина, желательно микроавтобус.
   Помогла в этом  маленькая  невзрачная  девушка.  Точнее,  девушкой  Ханну
Гельмгольц назвать было можно с  натяжкой.  Она  уже  давным-давно  являлась
женщиной, побывавшей замужем, хотя выглядела субтильной и неискушенной.  Она
числилась представительницей одного из  гуманитарных  фондов,  что-то  вроде
"Взаимного прощения", и когда Семага с Хворостецким  сумели  ей  втолковать,
что  от  нее  требуется,  Ханна  согласилась.  Наверное,  и   в   ее   крови
присутствовали тела авантюризма. Единственным  условием,  которое  поставила
Ханна Гельмгольц, было наличие в титрах фильма ее фамилии, а также  названия
ее гуманитарного фонда.
   Было  обещано  выполнение  всех  ее  прихотей  в  обмен  на   темно-синий
микроавтобус фирмы "Мерседес", который находился в  распоряжении  Гельмгольц
или,  вернее,  "Взаимного   прощения".   Водитель   микроавтобуса   Анатолий
Кошевников  поначалу,  когда  узнал,  что  предстоит  длительная  поездка  в
чернобыльскую зону, запротестовал. Но дополнительная сотня дойчмарок сделала
его сговорчивым и покладистым.
   "Хрен с вами, -  подумал  Анатолий,  кладя  в  карман  шуршащую-хрустящую
новенькую банкноту, - за сто марок я и друга продам. Да и делать мне  ничего
не надо, веди себе машину, да и стекла можно закрыть, пыли меньше будет".
   И  со  съемочной  техникой   вопрос   тоже   решился   молниеносно.   Имя
Хворостецкого знали повсюду, тем более что наличествовало гарантийное письмо
от немецкого посольства, бравшего на себя возможный  риск.  Короче,  процесс
пошел.
   И никто не удивился, когда уже через неделю была  сформирована  съемочная
группа, открыт счет в одном из неприметных коммерческих банков,  изготовлена
печать, бланки, а с ответственными за проникновение в зону лицами достигнута
договоренность.
   Экологический  фестиваль  в  Мюнхене  должен  был  состояться  в   начале
сентября.
   Фильм Юрия  Хворостецкого,  еще  не  снятый,  заявили,  оставались  сущие
пустяки - поехать в зону, снять материал, затем его смонтировать и озвучить.
   Конечно же, главную проблему представляла сама  экспедиция  в  зону.  Для
этой поездки было закуплено два ящика водки минского ликероводочного  завода
"Кристалл",  пиво,  два  ящика  минеральной  воды,  всевозможные   консервы,
концентраты супов и все то,  без  чего  не  может  работать  уважающая  себя
съемочная группа.
   -  Виталий,  -  спросил  Хворостецкий,  постукивая  кулаком   по   колену
журналиста, - а правда, что там можно отыскать теленка с двумя головами?
   - Ты что,  долбанулся,  Юра?  удивился  Виталий.  -  С  каким  еще  двумя
головами?
   - Ну говорят же и пишут... Мол, там рождаются страшные мутанты...
   - Мутанты? Сам ты мутант! - сказал Виталий.
   - Ну ладно... Так что, там нет киногеничных телят?
   - Во всяком случае, я не видел.
   - А что ты там видел эдакого, что может произвести фурор и от чего волосы
на голове западного зрителя дыбом встанут?
   - Волосы на голове, может, и встанут, а вот твой член, Юра, возможно,  не
встанет после съемок. Хворостецкий разволновался  не  на  шутку.  Наряду  со
всеми положительными качествами у него имелось одно отрицательное. Хотя  как
сказать... Он был ужасным бабником,  все  об  этом  знали.  Хворостецкий  не
скрывал   своих   пристрастий   и   каждому   встречному-поперечному   любил
рассказывать, как он трахнул ту или иную девицу, и обязательно добавлял, что
та визжала от удовольствия.
   Семага не сомневался, что половина рассказов Хворостецкого  -  творческая
фантазия режиссера. Поэтому и поддел его, напомнив  о  влиянии  радиации  на
мужскую доблесть.
   -  Но  сам-то  ты  как,  Виталик?  -   изменившимся   голосом   прошептал
Хворостецкий.
   - А я ничего.
   -  В  смысле  -  вообще  ничего?  -  в  голосе  Хворостецкого  прозвучало
сочувствие.
   - Да нет, что ты, Юра, все нормально.
   - Ну, будем надеяться, обойдется и со  мной.  Хотя  я  слышал,  -  громко
заговорил Хворостецкий, а сидели они в это время в баре телестудии, - что от
определенных  доз  радиации  у  мужчин  происходит   гиперсексуальность,   -
Посмотрим, вдруг у тебя и произойдет,  -  промямлил  Семага,  опрокидывая  в
огромный, как у лягушки, рот рюмку коньяка и облизывая толстые губы.
   - А что там все-таки есть экзотического? - не унимался режиссер.
   - Экзотического? - пожал плечами Семага. - Ну, живут там  в  зоне  всякие
бомжи, уголовники...
   - Их и на вокзале можно снять, - сказал Хворостецкий.
   - В зоне не такие бомжи, там бомжи-философы.
   - Они добровольно ушли в зону, чтобы их  никто  не  беспокоил,  не  мешал
размышлять.
   - О чем?
   - О смысле жизни...
   - А что они там берляют? - задал естественный вопрос Хворостецкий.
   - Что поймают, то и берляют.
   - А что там можно поймать?
   - Можно человека, можно кота, собаку,  можно  ворону,  голубя.  В  общем,
берляют все, что шевелится, лолзает, бегает, летает.
   - Вот это уже что-то!
   - Да, это любопытно. Правда, стошнить может, глядя, как  они  разделывают
собаку или кота. А в остальном они милые люди.
   - Что там еще есть?
   - Точно могу тебе сказать - есть собаки без шерсти. Но я думаю,  радиация
здесь  ни  при  чем.  Обыкновенный  лишай,  от  которого  выпадает   шерсть,
стригучка.
   - Голые собаки? - глаза Хворостецкого загорелись алчным огнем,  он  сразу
представил эффектные кадры, где стая голых  собак  мчится  за  человеком,  а
затем разрывает его на куски. Для этого, конечно, придется  сделать  монтаж:
человек бежит сам по себе, собаки сами по себе,  потом  все  свести  в  одну
линию, и получится...
   Хворостецкий от удовольствия потер вспотевшие ладони: один из сюжетов его
будущего фильма уже проклюнулся. Юрий был опытным режиссером-документалистом
и знал, что, когда приезжаешь на место,  жизнь  сама  подкидывает  всяческие
сюрпризы и подарки, успевай только включать камеру, и все это само полезет в
кадр.
   - А бабы там живут? - осведомился Хворостецкий.
   - Живут и бабы. Только они все немытые.
   - Бомжи с этими бабами трахаются?
   - Конечно. Если хорошо поедят.
   - Понятно, - Хворостецкий сплюнул под пластмассовый столик и подумал, что
неплохо  было  бы  снять  какой-нибудь   душещипательный   сюжет   о   любви
выброшенного из жизни бомжа к конченой алкоголичке  -  эдаких  чернобыльских
Ромео и Джульетте.
   Таким образом, по мелочам, по крохам в его  голове  начал  вырисовываться
фильм.
   В мае, когда все цвело и  благоухало,  съемочная  группа  на  темно-синем
микроавтобусе  с  серебристой  трехлучевой  звездой   на   капоте   покинула
город-герой Минск и  помчалась  в  южном  направлении  -  к  Гомелю.  Оттуда
киношники собирались попасть в Наровлю, а из Наровли  лежал  прямой  путь  в
чернобыльскую зону.
   Разговоры в машине велись серьезные. Все, кроме водителя, попивали водку,
убедив друг друга, что алкоголь не даст радиации проникнуть в организм.
   Первым убеждать всех в этом принялся Виталий Семага. Он  вытащил  бутылку
из ящика, развернул на  откидном  столике  пакеты  со  снедью  и  разлил  по
пластмассовым стаканам водку. Водитель, смотревший вперед, жадно  поглядывал
и в зеркало заднего вида, утешая себя  тем,  что  как  только  доберутся  до
ночлега, он своего не упустит и вылакает целую бутылку. А уж потом, в  зоне,
можно ездить и хмельному, благо дорожно-постовой службы там нет, как  нет  и
встречных машин.
   Он смотрел на раскрасневшиеся лица, мелькавшие в маленьком зеркальце,  на
улыбающуюся Ханну Гельмгольц, которую  Хворостецкий  уже  начал  хватать  за
коленки, обтянутые джинсами, на Семагу,  который  пытался  влить  ей  в  рот
дополнительную дозу водки, убеждая женщину в целебном действии  напитка,  на
оператора, который был уже пьян и сидел, обхватив голову руками, покачиваясь
из стороны в сторону в такт толчкам движущегося автомобиля.
   Группа как группа, все происходило, как всегда пять,  десять,  пятнадцать
лет назад. Киношники ехали работать, снимать сенсационный  фильм.  Но  перед
этим, как водится, предстояло хорошенько выпить и прочистить мозги, забыть о
цивилизованной городской жизни, приготовиться  ко  всяким  неожиданностям  и
заморочкам. Как известно, пьяный  человек,  одурманенный  алкоголем,  всякие
заморочки воспринимает намного спокойнее, чем трезвый, и его тяжело чем-либо
смутить.
   Не прошло и двух часов, как Юрий Хворостецкий похлопал водителя по  спине
и крикнул ему:
   - Толя, тормози, надо отлить.
   Водитель нажал на  тормоз,  и  автомобиль  замер  как  вкопанный.  Пустые
стаканы и бутылки  приняли  горизонтальное  положение.  Полную,  из  которой
готовились наливать, Семага подхватил. Покачиваясь,  Хворостецкий  и  Семага
выбрались из машины. Ханна Гельмгольц осталась сидеть у  самого  окошка.  Но
Хворостецкому это не понравилось. Он подошел и постучал кулаком по стеклу.
   - Фройляйн, не хотите ли отлить?
   Немка неплохо говорила по-русски и знала смысл этого слова, но  тем  паче
удивилась, потому что "отливать"  ей  было  как  бы  и  негде.  Микроавтобус
остановился в чистом поле, поблизости не виднелось ни кустов, ни деревьев.
   Ханна пожала худенькими плечами и жестами дала понять,  что  условия  для
проведения подобной процедуры - неподходящие.
   Семага заперечил:
   - А мы тебя, фройляйн, закроем. Станем плечом к  плечу,  так  ты  сможешь
присесть и сделать свое дело. Никто тебя и не увидит.
   Ханна на это предложение отрицательно покачала головой.  Единственным,  к
кому она могла обратиться за помощью, был трезвый Анатолий  Кошевников,  тем
более, он находился у нее в подчинении, поскольку  деньги  водителю  платила
она.
   Все выпили столько, что не догадались проехать еще немного - до леса.
   Анатолий предложил простой выход: мужчины идут на одну сторону  автобуса,
а  Ханна  -  на  другую.  Ханна  присела.  Слышала,  как  гогочут  Семага  с
Хворостецким и  журчат  две  сильных,  напористых  струи.  Она  едва  успела
застегнуть молнию джинсов и отскочить в сторону:  прямо  к  ее  ногам  из-за
колеса быстро приближалась все ширящаяся  лужа,  а  режиссер  с  журналистом
продолжали журчать и веселиться. В конце концов все угомонились,  забравшись
в машину, и Хворостецкий отдал приказ:
   - Толя, вперед! До зоны нигде не будем останавливаться.
   На что водитель свирепо ответил:
   - Когда захочу,  тогда  и  остановлюсь.  Все  равно  в  Наровле  придется
заправиться.
   - Это святое дело, - сказал режиссер, зная, что с  водителем  спорить  не
стоит, особенно насчет заправки, иначе далеко не уедешь.
   В районном центре Наровля на берегу  Припяти  они  оказались,  когда  уже
стемнело.   Первую   ночь   решили   провести   в   гостинице,    напоследок
воспользоваться благами  цивилизации,  хотя  из  всех  благ  тут  была  лишь
холодная вода. Горячую, как обычно, в маленьких гостиницах летом  отключали.
Но прежде чем устроиться в гостинице, стоило поискать приключений.  Пьяному,
как говорится, море по колено, и Виталий Семага предложил коллегам:
   - Айда искупаемся в Припяти?
   - Там же радиоактивная вода, - заметил водитель.
   - Дурак ты, вода течет сверху. Значит, в зону и значит, она чистая.
   - А ты откуда знаешь? - наморщил лоб Кошевников.
   - Мне. все известно, я здесь не первый раз.
   Но, подискутировав, купаться в реке все же не отважились.  В  наступивших
сумерках вода отдавала каким-то странным  флуоресцирующим  светом.  Но  это,
скорее всего, не от радиации, а от чего-то другого, о чем никто из съемочной
группы не имел понятия. Версии были разные: то ли от дохлой  рыбы  выделился
фосфор, то ли от гниющих водорослей,  а  может,  завод  какой  слил  в  реку
отходы. Наконец порешили, что выпили лишнего и поэтому  в  глазах  появилось
такое странное свечение. Купание все равно отменили, постановив устроиться в
гостинице и по настоящему поужинать: то есть выпить не по стакану  водки  на
каждого, а хотя бы по бутылке и с обильной закуской.
   Кошевников с энтузиазмом поддержал это предложение Хворостецкого, который
по большому  счету  вынашивал  другие  планы.  Он  хотел  подпоить  немку  и
переспать с нею, чтобы потом, похлопывая Семагу по  плечу,  рассказать,  как
она визжала и кричала  "майн  гот".  К  тому  же  в  компании,  где  женщина
находилась в единственном числе, стоило поторопиться, а то Виталий или вечно
пьяный оператор, или водитель захватят первенство.
   - Значит так: вы накрываете на стол, а ты принеси из машины...  -  сказал
Хворостецкий водителю и на  несколько  секунд  задумался,  -  ну,  в  общем,
принеси столько бутылок, чтобы потом не бегать.
   -  Все  равно  придется  бежать,  -   убежденно   .произнес   Кошевников,
расстегивая верхнюю пуговицу своих брюк. - Я пивком потом захочу оттянуться,
да и жрать захотелось Когда завтра выезжаем?
   - Как проснемся, - установил было распорядок дня Семага.
   - Нет, выезжаем рано, - возразила Ханна Гельмгольц, - на рассвете.
   - Да ну, брось, - сказал Семага, - черт его знает, будет кто из  знакомых
на КПП? Еще надо  связаться  с  местным  начальством,  поставить  печати  на
пропусках, чтобы все было как положено.
   - Ну, как знаете, - сдалась Ханна, во всем полагаясь на людей сведущих, к
коим она относила Виталия Семагу.
   Минут через двадцать стол уже был накрыт. Закуска стояла на нем отменная.
   Немка распаковала свою сумку, и на столе появилась одноразовая  посуда  и
продукты в вакуумных упаковках. Даже хлеб предусмотрительная Ханна  привезла
запаянным в целлофан. На краю стола  лежал  дозиметр,  и  немка  то  и  дело
бросала взгляд на фосфоресцирующие цифры. Заглядывал туда после каждой рюмки
и Семага, как будто от количества выпитой водки в помещении мог  уменьшиться
уровень радиации. Радиация как назло не уменьшалась,  а  вот  после  второго
стакана журналист перестал различать цифры  и  чуть  не  раздавил  дозиметр,
уткнувшись в столешницу лбом. Он отрубился так внезапно и стремительно,  что
немка испугалась, что он умер. Но Хворостецкий ее успокоил:
   - Он у нас такой. Однажды я тоже испугался, когда с ним первый раз пил. У
него такой организм, работает, как автомат.  Поднялся  уровень  алкоголя  до
ватерлинии, - Хворостецкий начертил на своей волосатой груди ногтем  полосу,
- и Виталик - брык с копыт. Полежит полчаса и тут же просыпается, к  бутылке
тянется, хватается за горлышко, не вырвешь нипочем...
   Водитель с оператором сидели по другую сторону стола и, упрямо глядя друг
другу в глаза, вели идеологический диспут:
   - Так ты веришь в Бога?..
   - Я-то верю, - говорил  водитель,  показывая  крест  на  грязном  шнурке,
болтающийся у него на груди.
   - И я верю, - бормотал оператор.
   - Если веришь - покажи крест.
   На что Бархотин показывал оппоненту фигу и матерился, брызжа слюной.
   - Значит, ты еретик, - выносил приговор Кошевников.
   - Сам ты еретик, мать твою!
   - Я не еретик, на мне крест. А вот на тебе креста нет. Съел?
   - Да на тебе, сволочь, клейма ставить негде, ты же ворюга!
   - Сам ты ворюга - некрещенный.
   Затем водитель и оператор, поняв, что на словах не смогут решить, кто  из
них прав, пришли, как  водится  в  застольях,  к  простой  мысли,  что  надо
померяться силой и кто кого завалит, тот и выиграл теологический спор.
   Хворостецкий, увидев, что ситуация выходит из-под контроля  и  ему  нужно
применить власть, вмешался:
   - Эй, ребята, если мордобой решили устроить, то только на коридоре!
   - Какой мордобой? - обиделся Бархотин. -  Я  же  человек  интеллигентный,
творческий, - и он с ненавистью посмотрел на водителя, которого ни  к  одной
из этих категорий людей явно не относил.
   -  Интеллигентные  люди,  -  твердо  сказал  Хворостецкий,  -  по-другому
проблемы решают.
   - Как? - заинтересовался Кошевников.
   - Ну, например, кто выпьет больше...
   - Не пойдет, - возразил оператор.
   - Почему?
   - Не в равных условиях начнем. Я уже и так больше его выпил.
   Ханна в панике вглядывалась в покрасневшие лица, пытаясь  определить,  на
кого она может полагаться в сложившихся обстоятельствах. Наибольшее  доверие
ей, как ни странно, внушал Виталий Семага. К  этому  времени  он  уже  успел
очнуться и сделать то, о чем предупреждал Хворостецкий, - выпить еще  водки,
и  сидел  теперь  молча.  Ханна  не   догадывалась,   что   молчит   он   по
одной-единственной причине - боится, раскрыв рот, не справиться со рвотой.
   - Виталик, - зашептала Ханна.
   Семага покосился на нее и кивнул, выдавив из себя нечленораздельное:
   - Угу...
   - Успокой их.
   - Гм...
   Хворостецкий же,  отчаявшись  выгнать  шофера  с  оператором  в  коридор,
все-таки разрешил провести соревнование прямо в  номере,  но  цивилизованно.
Один из журнальных столиков освободили от закуски и выпивки. Его подтянули к
окну, а спорящие уселись в кресла, решив, с подачи  режиссера,  бороться  на
руках. О причине спора спорщики  уже  начисто  забыли,  но  никто  не  хотел
сдаваться  за   здорово   живешь.   Мужчинам   придавало   сил   присутствие
"иностранной" женщины.
   - Начали, - хлопнул в ладоши Хворостецкий, будто отдавал команду о начале
съемок.
   - Врешь, не возьмешь...
   - Локоть не отрывай!
   - Сука!
   - Падаль!
   Наконец-таки Кошевникову удалось справиться с Бархотиным. Тот  матюкнулся
и, зло улыбаясь, процедил сквозь зубы:
   - Твоя взяла.
   - Будешь знать, с кем связываться.
   Кошевников тут же решил отметить свою победу. Остатки  водки  полились  в
белые  пластиковые  стаканы.  Когда  наступило  время  выпить,  то  все,  не
сговариваясь, посмотрели на Виталия Семагу, ему предстояло произнести  тост,
что-то он давно отмалчивался. Он медленно поднялся. Шум стих. Все ждали, что
же сейчас скажет Виталик. Но вместо проникновенной речи он сказал коротко:
   - Пойду отолью, - и выбрался из-за стола.
   Получилось, что за это и выпили, потому как что еще скажешь  после  таких
слов. Немка тоже поднялась из-за стола. Хворостецкий насторожился и принялся
выбираться вслед за ней, неуклюже ворочая мебель.
   - Спокойной ночи, господа,  -  сказала  Ханна,  кивнув  членам  съемочной
группы.
   Хворостецкий ее слова пропустил мимо ушей. Он взял за  горлышко  бутылку,
предусмотрительно  спрятанную  под  столиком,  в  которой  еще  до  половины
осталось водки, два стаканчика и посмотрел на Ханну:
   - Я тебя провожу.
   - Нет-нет, не надо, - заупрямилась женщина.
   - Как это не надо? Опасно ходить ночью  по  гостинице,  тем  более,  твой
номер на первом этаже. Я все должен осмотреть, все проверить.
   - Нет, Юрий, не надо, оставайся здесь. - Она вышла в  коридор  и  тут  же
вернулась. - Там темно.
   - Я же тебе говорил! - Хворостецкий вытащил из  кармана  зажигалку  фирмы
"Зиппо" и показал Ханне.
   - Я пойду вперед, ты иди за мной.
   Он попытался взять ее за руку, но Ханна прижалась к стене и спрятала руки
за спину. Хворостецкий  оказался  с  ней  в  темном  коридоре.  Но  хваленая
зажигалка, сколько он ее ни тряс, зажигаться не спешила.
   - Долбаный фитиль! Собирался же заменить!
   Вся же проблема состояла в  т