ался
частью тишины.
   Некоторое время двое мужчин среднего возраста, очень разных и в то же
время чем-то неуловимо похожих друг на  друга,  шли  молча,  неосознанно
наслаждаясь тишиной и  вполне  сознательно  проверяя,  нет  ли  за  ними
слежки. Наконец тот, что казался немного постарше, - статный седоголовый
красавец с пышными, аккуратнейшим образом подстриженными усами, одетый в
длинный кожаный  плащ,  ниспадавший  с  его  широких  плечей  свободными
тяжелыми складками почти до щиколоток, - не поворачивая головы к  своему
спутнику, спросил:
   - Что нового?
   - Ситуация под контролем, товарищ полковник, - ответил тот.
   Выглядел этот второй пониже ростом и поуже  в  плечах.  На  нем  были
серые, идеально отглаженные брюки и удлиненная кожаная куртка,  издалека
криком кричавшая о своем турецком происхождении. На голове у него сидела
низко надвинутая комканая же кепка, из-под которой поблескивали очки,  а
в руке раскачивался пластмассовый кейс. Спутник полковника напоминал  бы
чиновника  средней  руки,  если  бы  не  его  совершенно  не  чиновничья
поджарость и кошачья грация, прорывавшаяся порой в нарочито замедленной,
фланирующей походке.
   В пальцах свободной руки он держал дымящуюся сигарету, которую  время
от времени подносил  к  губам  резким  жестом,  выдававшим  сдерживаемое
нетерпение. , - Ты  считаешь,  что  ситуация  под  контролем,  -  не  то
переспросил, не то констатировал полковник Лесных,  в  ведении  которого
находился один из подотделов ФСБ, занимавшийся делами религиозных сект и
всевозможных культов,  процветавших  в  последнее  время  на  территории
России. - Вот, значит, каково твое мнение.
   - Совершенно верно, - с легкой,  вполне  почтительной  агрессивностью
ответил его собеседник. - По моим данным, все каналы  утечки  информации
перекрыты.
   - Говно твои данные, майор, - спокойно сказал  полковник.  -  Топорно
работаешь... На уровне младшего лейтенанта.
   - Виноват, Игорь Леонидович, - каменея лицом, сказал майор Колышев. -
Если я вас не устраиваю, подыщите себе другое.., гм.., доверенное лицо.
   - А ты не ерепенься, - ничуть не  тронутый  этим  заявлением,  сказал
полковник. - Надо будет - подыщу. Только тогда уж не взыщи...  Надо  же,
характер у него! Ты, майор, характер свой  спрячь  подальше  и  работай.
Дело у нас с тобой - на слом головы, засыплемся - ни тебе, ни мне пощады
не  будет...  Ладно,  докладывай,  под  каким  таким  контролем  у  тебя
ситуация.
   Майор сделал две нервные затяжки, прежде чем заговорил снова.
   - Дело о взрыве в редакции увязло, - сказал он. - Шилов исчез...
   - Как исчез? - перебил его полковник.
   - Совсем исчез.
   - Ага, - удовлетворенно произнес Лесных. - Ну, валяй дальше.  Кстати,
как это понравилось твоему Малахову?
   - Рвет и мечет, - с тенью улыбки ответил майор. - Велел мне  ехать  в
Крапивино и разбираться на месте.
   - Плохо, что он  заинтересовался  поселком,  -  сказал  полковник.  -
Плохо, что ты допустил к нему этого Шилова.
   - По-другому не выходило, - вздохнул  майор.  -  Слишком  много  было
свидетелей.
   - Это понятно, - проворчал полковник. - Но все равно плохо.
   - Еще этот поп, - продолжал майор, -  отец  Силантий.  Насколько  мне
известно, он исчез тоже и больше мешать не будет.
   - Просто идиллия, -  с  непонятной  интонацией  сказал  полковник.  -
Благорастворение воздухов.
   Мир на небесах, и в человецех благоволение.  Живи  и  радуйся.  А  ты
знаешь, что этот твой поп перед смертью учудил?
   Майор молчал, чувствуя, что сейчас получит здоровенную плюху. Видимо,
где-то он проморгал, прогадал, как-то обвел его  бородатый  гад,  учинив
напоследок какую-то несусветную подлость,  и  теперь  эта  его  подлость
выходила майору боком.
   -  Молчишь?  -  саркастически  промолвил  полковник.  -   Неужто   не
интересно?
   - Отчего же, - неохотно промямлил  майор.  Сигарета  вдруг  приобрела
вкус сушеного дерьма, и он выбросил ее в подвернувшуюся урну.  -  Слушаю
вас, Игорь Леонидович.
   - Он слушает... Ну, слушай. Этот твой поп послал  в  Москву  гонца  с
весточкой.  Он,  оказывается,   знал   больше,   чем   мы   подозревали.
Рукавишников этот, оказывается, успел перед ним исповедаться и  все  ему
рассказал - все, что знал, и все, о чем догадывался.
   - Ох, с-с-с...  -  прошипел  майор  Колышев,  словно  его  неожиданно
ударили в пах.
   - Вот то-то и оно, - сказал полковник, с насмешливой улыбкой взглянув
на майора. - Вот я и говорю: говно твои данные.
   - И что теперь? - стараясь не впадать в панику, спросил майор.
   - Да ничего, - пожал плечами полковник. -  Работать  по  плану.  Наше
счастье, что гонец - мой человек. Я его к нашему батюшке еще два  месяца
назад приставил, вот  и  пригодился  человечек.  То,  что  попа  убрали,
хорошо. Теперь мы туда своего человека поставим, проверенного. Но впредь
попрошу без  таких  проколов!  -  вдруг  рявкнул  он  так,  что  Колышев
рефлекторно вздрогнул. - Такое дело чуть не пошло козе под  хвост  из-за
какого-то  пьяного  истопника!  Два  года  работы,  тонна  денег...   Ты
представляешь, что может наружу вылезти, если за  Волкова  ухватиться  и
как следует потянуть? Ты пойми, майор, - уже остывая,  продолжал  он,  -
дело мы затеяли большое, настоящее. Впереди еще годы  и  годы  работы...
Пора наконец России подняться с колен, и мы с тобой, майор, должны ей  в
этом помочь...
   - Това-арищ полковник, - с умоляющей интонацией протянул Колышев.
   - Что? - быстро повернулся к нему Лесных. - Что "товарищ  полковник"?
Ну ладно, ладно, все правильно. Все это слова, конечно, а наше  с  тобой
дело - устроиться в жизни так, чтобы над нами не капало. А  чтобы  крыша
не текла, в доме  должен  быть  хозяин,  разве  нет?  Понимаю,  это  все
философия, но, если ничего, кроме  зеленой  бумажки,  перед  глазами  не
видеть, можно очень плохо кончить.
   - Почему бумажки? -  криво  усмехнувшись,  спросил  Колышев.  -  Одна
бумажка мне ни к чему.
   Мне их много надо, товарищ полковник.
   - Будет много, - пообещал Лесных. -  Главное  -  хорошо  делать  свое
дело, а деньги будут.
   Кстати, о деле. Надо как-то отвернуть твоего Малахова от этого  дела.
Он мужик дотошный, не успокоится, пока чего-нибудь не  выкопает.  Убрать
его, что ли?
   - Бесполезно, -  покачал  головой  Колышев.  -  Малахова  уберем,  но
дело-то останется.  А  оно,  если  разобраться,  не  такое  уж  сложное.
Наследили много, да еще этот Рукавишников со своим интервью...
   - Да, подгадил нам газетчик, - согласился  полковник.  Они  дошли  до
конца аллеи и повернули назад - ни дать ни взять,  парочка  бизнесменов,
совершающих моцион и попутно обсуждающих какую-нибудь сделку. -  Что  ты
предлагаешь?
   - Следствие должно быть проведено, - сказал майор, -  альтернативы  я
просто не вижу. Надо бросить Малахову какую-то кость, чтобы успокоился.
   - Вот ты этим и займись, - распорядился полковник. -  Ты  у  него  на
хорошем счету, и потом, как я понял, это дело он поручил  тебе.  У  него
ведь,  наверное,  полно  работы  по  делу  Потапчука.  Кстати,  как  оно
продвигается?
   - Да никак, - пожал плечами Колышев. - Никаких концов. Гора трупов, и
ни мотивов, ни следов - ничего. Такая висячка, что ни в сказке  сказать,
ни вслух произнести.
   - Вот и хорошо, - удовлетворенно сказал Лесных. - А ты  тем  временем
блестяще завершишь расследование  этого  взрыва...  Черт,  открутить  бы
этому Волкову башку за такую самодеятельность, да  другого  такого  пока
найдешь... В общем, и  тебе  благодарность  с  занесением,  и  для  дела
польза.
   Только ты там поаккуратнее, а то знаю я вас, торопыг: возьмешь дело в
руки, а из него во все стороны белые нитки торчат. Подбери  кандидатуру,
подготовь как следует, чтобы комар носа не подточил, и -  вперед.  Может
быть, будет лучше застрелить этого... э-э-э..,  маньяка  при  попытке  к
бегству?
   -  Может  быть,  -  согласился  Колышев.  -  У  меня  есть  кое-какие
предварительные соображения.
   Неплохо было бы, например, найти у этого, как вы выразились,  маньяка
под кроватью или, к примеру, в подполе несколько стволов и  килограмм  -
другой взрывчатки, просто для убедительности.
   - Да, - сказал полковник, - это было бы неплохо.
   Главное теперь  -  найти  этого  маньяка.  Только  ищи  не  торопясь,
обстоятельно, а то как бы Малахов чего-нибудь не заподозрил.
   Они расстались у  выхода  из  парка.  Полковник,  пройдя  метров  сто
пятьдесят вдоль ограды, уселся в  поджидавшую  его  служебную  машину  и
укатил.
   Колышев проводил черную "Волгу" взглядом.  Даже  в  том,  как  машина
оторвалась от бровки тротуара, блеснув на солнце хромом и черным  лаком,
сквозила начальственная самоуверенность и деловитая  целеустремленность.
Полковник выслушал  доклад,  устроил  разгон,  выдал  на-гора  несколько
ценных руководящих указаний, наконец, подбодрил своего помощника, издали
помахав у него перед носом пачкой  зелененьких,  завернутых  в  грядущее
величие  России,  и   укатил,   очень   довольный   собой,   предоставив
ободренному, вздрюченному и получившему эти самые ценные указания майору
и дальше таскать из огня каштаны. Как хорошо быть генералом...
   Колышев сплюнул под ноги и пошел к своей машине, на  ходу  прикуривая
очередную сигарету. Полковнику хорошо было  отдавать  распоряжения.  Он,
конечно, тоже  рисковал,  но  основная  часть  грязной  работы  выпадала
все-таки на долю майора Колышева. И еще этот  Волков...  По  роду  своих
занятий майор не верил ни в Бога, ни в черта, ни в нечистую силу, но то,
что вытворял предводитель  крапивинской  секты,  не  всегда  поддавалось
объяснению с позиций материализма, не говоря уже о  марксизме-ленинизме,
которого майор в свое время успел нахлебаться по самые брови. Имея  дело
с Волковым, Колышев всегда привычным  усилием  воли  заставлял  себя  не
обращать внимания на противный липкий холодок, ползавший  вверх  и  вниз
вдоль позвоночника. Труднее всего было не отводить глаза,  когда  Волков
вдруг  начинал  диковато  и  страшно  зыркать  сквозь  завесу  спутанных
смоляных волос этими своими бешеными угольями. Эта отвратительная манера
таращиться на собеседника, словно прикидывая, сожрать его  прямо  сейчас
или положить в холодильник до лучших времен, всегда приводила Колышева в
содрогание, и Волков, похоже, прекрасно об этом знал и получал от  этого
несомненное удовольствие. "Гуру хренов, - подумал майор с  раздражением.
- Любимец богов,  мать  его...  Не  мог  оружие  как  следует  спрятать,
обезьяна. Расхлебывай теперь за ним... Запудрить мозги  Малахову  -  это
легче сказать, чем сделать. Вот пусть бы Лесных сам попробовал. Связался
я с ними, как с фальшивой монетой, - с тоской подумал майор,  садясь  за
руль своих "Жигулей", давно просившихся в металлолом. - Деньги...  Какой
смысл зарабатывать деньги, если боишься их потратить? И это в то  время,
когда все вокруг хапают миллионами и жрут не в себя... На улице иномарок
больше, чем отечественных развалюх, а ты сиди на  чемодане  с  деньгами,
трясись как осиновый лист и езди на этом драндулете, на который смотреть
- и то тоска берет... Конспирация, трах-тарарах."
   - Дерьмо, - вслух сказал майор Колышев, запуская двигатель.
   Он вырулил со стоянки, радуясь тому, что машина, вопреки обыкновению,
завелась сразу. На полдвенадцатого было назначено совещание у полковника
Малахова, и Колышев, как дисциплинированный офицер,  не  хотел  на  него
опаздывать.

Глава 8

   Человек, который в последнее время приобрел широкую  известность  под
именем Александра Волкова, зевая и  потягиваясь,  подошел  к  окну.  Его
особняк стоял на самом краю поселка, немного на отшибе: хозяин  дома  не
любил чужих глаз. Из окна второго этажа открывался великолепный  вид  на
слегка  всхолмленную  равнину,  кое-где  щетинившуюся  темными   пятнами
перелесков, и на весело поблескивавшую в лучах  послеполуденного  солнца
ленту речушки Крапивки, местами проглядывавшую сквозь заросли кустарника
на ее берегах.
   Солнце било прямо в окно, и Волков  блаженно  потянулся,  ощущая  его
теплое  прикосновение  всем  своим  мускулистым  обнаженным  телом  и  в
особенности той его частью, которая в силу  некоторых  причин  в  данный
момент отличалась повышенной чувствительностью. Он посмотрел  вниз.  Его
приятель, все еще пульсируя, понемногу увядал,  уменьшаясь  в  размерах.
Волков подмигнул ему: чудачок потрудился на славу и нуждался в небольшом
отдыхе.
   Он протянул руку  и  взял  из  лежавшего  на  подоконнике  золоченого
портсигара длинную сигарету, начиненную травкой - двенадцать сантиметров
легкого кайфа перед поздним завтраком. Массивная  золотая  зажигалка  со
щелчком выбросила острый язычок пламени, и Волков погрузил в него кончик
сигареты, наполняя легкие  мягким  дурманом.  "Хорошо,  -  думал  он,  с
благосклонностью наследственного монарха глядя на заречные дали,  -  все
идет хорошо, а вскоре станет еще  лучше,  если  только  такое  возможно.
Конечно, возможно, - сказал он себе, аккуратно сбивая  пепел  в  тяжелую
мраморную пепельницу, стоявшую тут же на подоконнике.  -  Все  на  свете
поддается улучшению и совершенствованию. Например, вид из окна. На месте
этих рыжих пригорков и худосочной речушки мог бы  быть  лазурный  океан,
белоснежный коралловый песок и пальмы на мохнатых ногах...
   А почему бы и нет?"
   Он чувствовал в себе силы  воплотить  в  реальность  любую  фантазию.
Теперь, когда у него за плечами были  опыт,  сила,  деньги  и  поддержка
этого полоумного полковника, для него не оставалось ничего невозможного.
Дурак-полковник может сколько угодно строить планы, полагая, что  Волков
- просто пешка в затеянной им игре, но у него есть  своя  игра,  и  роль
полковника Лесных в ней подходит к концу. Полковник, полковник... Что за
радость властвовать на этой помойке?
   Ты можешь жрать  баксы  кастрюлями  и  гадить  после  этого  золотыми
слитками - все равно ты будешь знать, что  за  стенами  твоего  дома  на
тысячи километров раскинулись грязь, нищета, выгребная  яма  площадью  в
одну шестую всей имеющейся на Земле суши...  Власть  хороша,  когда  она
внутри тебя, а не снаружи, тогда ты можешь править кем  угодно  и  сколь
угодно. Политическая власть - дерьмо, притом взрывоопасное.  Зачем  тебе
это, полковник?
   Он с улыбкой отвернулся от окна и посмотрел на постель.
   Постель была огромная и занимала почти всю комнату. Она казалась  еще
больше из-за нависавшего над ней  темно-красного  балдахина,  в  который
прямо над кроватью было  вмонтировано  большое  зеркало,  служившее  для
того, чтобы те, кто лежал внизу,  ничего  не  потеряли  в  удовольствии.
Полог над кроватью был опущен, и  под  ним  шла  какая-то  тихая  возня,
сопровождавшаяся  прерывистыми  вздохами,  стонами   и   причмокиванием.
Похоже, его партнерши никак не могли  остановиться  и  теперь  принялись
друг за друга. В этом не было ничего  удивительного:  так  было  всегда,
таков был порядок вещей, обусловленный его  мужскими  качествами,  силой
его незаурядной личности  и  некоторыми  умело  подобранными  в  строгих
пропорциях препаратами, в считанные минуты превращавшими  любую  бабу  в
мартовскую  кошку.  Сквозь  полупрозрачный  полог  были  видны   смутные
очертания медленно сплетавшихся и расплетавшихся тел, движения  которых,
постепенно  теряя  плавность,   становились   все   более   быстрыми   и
судорожными.
   Он шагнул к постели, отдернул полог и, шлепнув  кого-то  по  заднице,
из-под которой выглядывали полузакрытые в истоме глаза, бодрым  утренним
голосом скомандовал:
   - Концерт окончен! А ну, брысь отсюда! Быстро, быстро!
   В том, чтобы сломать кайф, тоже был кайф - это он усвоил давно.  Было
приятно жить, осваивая, изобретая и  шлифуя  все  новые  и  новые  грани
кайфа, зная,  что  впереди  еще  много  новых,  возможно  еще  никем  не
испробованных, удовольствий.
   Бабы разочарованно полезли из постели - все трое. Ни  одна,  впрочем,
не стала возражать, и это тоже было в  порядке  вещей:  его  слово  было
законом, и оспаривать его приказы  никому  не  приходило  в  голову.  Он
смотрел на них, думая мимоходом, что партнерш пора менять, эти,  хоть  и
были хороши, уже начали приедаться.  Машка,  Марья  Андреевна,  медичка,
сорок лет, увядшая грудь, висловатый зад, густая, как овчина, поросль на
лобке, лошадиное лицо и самый искусный рот из всех, которые он встречал.
Холодная голова и безграничная преданность - это она подняла  на  воздух
ту газетенку вместе с дураком Ступинским, способным довести кого  угодно
до белого каления своей дурацкой болтовней.
   Светлана,  Светик,  заведующая  библиотекой.   Худовата,   бесцветна,
напоминает немного вяленую .воблу, зато натуральная блондинка с темными,
почти  черными  глазами,  длинноногая,  узкобедрая  и  обожающая  амплуа
мальчика-колокольчика. Тоже свой до гроба человек. Тот поп,  возомнивший
себя великим проповедником христианства, - ее работа.
   Получилось  красиво,  изящно  и  в  достаточной  мере  апокалиптично.
Молодец баба!
   Алена, Елена Олеговна, последнее приобретение.
   Самая молодая из них и самая, пожалуй, красивая.
   Учительница географии. У нее еще все впереди,  в  церкви  она  совсем
недавно, но баба правильная, хоть сейчас пускай ее в дело. Рыженькая, ни
дать ни взять - лисичка-сестричка, которой только трахаться да  вышивать
крестиком, но  в  глазах  -  тот  же  холодный  сучий  огонь,  что  и  у
Марьи-медички, и та же сучья преданность. И совершенно умопомрачительная
грудь, он и не думал, что такое можно найти в этой дыре.
   Три бабы, три боевых товарища... Ну на кого, скажите, их менять?  Тем
более здесь. Трахаться с телом - это чистая физиология, пройденный  этап
и вообще тоска, скучная процедура наподобие клизмы. Трахать надо душу, а
это возможно только с тем, у кого она есть. У этих троих  душа  была,  и
ему нравилось заливать ее своей спермой в прямом и переносном смысле.
   Бабы отправились в  душ,  надо  думать,  втихаря  закончить  начатое,
поскольку втиснулись туда все втроем. "На  здоровье,  -  подумал  он.  -
Присоединиться, что ли? Все равно ведь надо  помыться,  извозился  весь,
как этот самый..."
   Голова была легкой и вроде бы совсем пустой, и в этой пустоте роились
причудливые образы и проносились казавшиеся яркими, как вспышки  молнии,
мысли.  Травка  начинала  действовать,  и  он  не  пошел  в  душ,  решив
подождать,  пока  тот  освободится,  потому  что  не   любил   смешивать
разновидности кайфа. Каждое удовольствие стоило того, чтобы  насладиться
им в полной мере, сваливая же все в кучу, можно было поневоле что-нибудь
упустить, недополучить и вообще остаться в накладе.
   Он опустился в кресло, мягко холодившее обнаженные ягодицы,  и,  куря
сигарету, стал смотреть  в  окно.  Строго  говоря,  он  был  столько  же
Александром Волковым, сколько и Наполеоном Бонапартом.
   У него было несколько фамилий. Изначально он был Виктором Гридиным  и
просуществовал по своим настоящим именем добрых двадцать  лет.  Школьные
годы,  мама,  родное  коммунальное  гнездо   и   прочая   розовая   муть
вспоминались  с  трудом  и  как  бы  сквозь  туман,   поскольку   ничего
интересного и значительного с ним в ту пору не происходило.  Вообще,  до
восемнадцати  лет  он  прожил,  казалось,  в  каком-то  ступоре,   плохо
соображая, что происходит вокруг него и  какое  все  это  имеет  к  нему
отношение. Отца и мать он помнил совсем слабо: он и родители взаимно  не
обращали друг на друга внимания, словно были невидимы  друг  для  друга.
Вспоминалось только, как дико орал однажды отец. Было  это,  кажется,  в
тот раз, когда он впервые испортил соседскую девчонку.
   Бабы вообще никогда не могли ему отказать - ни молодые, ни  постарше.
Тогда он еще не знал, почему это происходит, но быстро усвоил, что может
брать любую и делать с ней все, что  ему  заблагорассудится.  Потом  они
могли думать и говорить все, что угодно, но устоять не  могла  ни  одна.
Однажды он поби