тила Наталья, опуская рукав свитера. - Но если  бы
вы знали, что я твердо пообещала себе:  только  эта  упаковка,  а  потом
все...
   -  Так  не  бывает.  Когда  хочешь  бросить  курить,  начинаешь  себя
убеждать, что эта пачка последняя, вот докурю и брошу... А пока  сам  не
сомнешь пачку с сигаретами в кулаке и не бросишь ее в мусорницу - ничего
не получится. Нужно сделать над собой усилие и уничтожить  то,  что  еще
можно употребить.
   - Наверное, вы правы.
   - Ты не глупая, - сказал Сиверов, - и  наверное,  если  я  только  не
переоцениваю тебя, понимаешь многие вещи в этой жизни. Так вот, я  хотел
бы тебе напомнить одну старую африканскую сказку  про  короля  и  бедную
старуху. Как-то король, будучи на охоте, увлекся погоней  за  добычей  и
оторвался от своей свиты.
   А когда опомнился, то было  уже  поздно:  на  звуки  рожка  никто  не
отзывался. Он долго бродил по лесу, пока, наконец, не набрел на  старую,
полуразвалившуюся хижину, в которой жила одинокая старуха. Увидев своего
короля, она упала на колени.  А  тот  был  страшно  голоден  и  приказал
старухе накормить его. Она стала извиняться за то,  что  в  доме  ничего
нет, и сказала:
   "Единственное, что есть у  меня  -  это  отруби,  которыми  я  кормлю
свиней".
   "А что же ты ешь сама?" - поинтересовался король.
   "Я готовлю из этих отрубей лепешки".
   "Тогда приготовь и мне их". Король хоть  и  понимал,  что  недостойно
монарху есть пищу, предназначенную для свиней, но был настолько голоден,
что  смог  побороть  свое  отвращение.  К  тому  же  в  нем   проснулось
любопытство. Когда старуха приготовила лепешки,  то  король  съел  их  с
аппетитом, а утолив голод, взял со  старухи  страшную  клятву,  что  она
никогда и никому не расскажет  о  том,  как  король  ел  свиные  отруби.
Покинув после обеда хижину, король сумел-таки добраться до своего дворца
и вскоре забыл о неприятном происшествии. А вот старуха теперь  мучилась
куда  больше,  чем  король,  когда  испытывал  голод.  Ей  не  терпелось
рассказать хоть кому-нибудь, что монарх навестил ее хижину. А еще больше
ей хотелось рассказать о том, что он  ел  свиные  отруби.  Она  потеряла
покой и сон, ее даже не обрадовал  королевский  подарок,  присланный  из
дворца. И вот однажды она решилась. Понимая, что если не скажет  о  том,
что гложет ее душу, вслух, то  умрет.  Старуха  пошла  в  лес,  отыскала
старое дерево с огромным дуплом, сунула  туда  голову  и  несколько  раз
крикнула:
   "Наш король ел свиные отруби! Наш король ел свиные отруби!" И  вполне
довольная  собой  ушла  домой.  Выговорившись  хотя  бы  таким  странным
образом, она смогла вернуться к прежней жизни.  Но,  как  ты  понимаешь,
Наталья, в этом мире тайное всегда  становится  явным.  При  королевском
дворе потребовался новый большой барабан, и дровосеки отправились в лес.
Они долго искали подходящее дерево, пока наконец не набрели на  заросли,
в середине которых росло старое дерево с огромным  дуплом.  Они  свалили
его и привезли во дворец. Вскоре королевские мастера  выдолбили  из  той
части, где было дупло, огромный барабан. И вот, когда  весь  королевский
двор собрался на площади перед  дворцом,  чтобы  послушать,  как  звучит
новый барабан,  произошло  странное.  Лишь  только  палочки  ударили  по
дереву, из середины барабана донесся громкий старушечий голос:
   "Наш король ел свиные отруби! Наш король ел свиные отруби!"
   Наталья дослушала рассказ Глеба  без  улыбки,  очень  внимательно,  и
долго молчала. Затем несколько  раз  тяжело  вздохнула  и  обратилась  к
Глебу:
   - Я подумала об этом, лишь только мы вдвоем  оказались  в  купе.  Это
впрямь похоже на то, как если сунуть голову в дупло и  крикнуть  о  том,
что мучит тебя.
   Я знаю, что  не  смогу  рассказать  никому  из  близких  о  том,  что
случилось со мной.
   Об этом может узнать только  случайный  человек  -  тот,  которого  я
больше никогда не увижу в жизни. И мне будет легче,  если...  -  девушка
осеклась.
   Глеб подбодрил ее:
   - Ну-ну, все правильно.
   - Нет, не правильно! - выкрикнула Наталья. - Вы не знаете,  да  и  не
можете знать, какой ужас творится вот здесь!  -  она  приложила  руку  к
сердцу. - И вы пожалеете, что узнали.
   - Я узнавал и не такое.
   Глеб подвинул поближе к окну шприцы, упаковку с ампулами  и,  положив
перед собой руки, в упор посмотрел на девушку. Та,  словно  придавленная
его взглядом, прижалась к стене и, сузив глаза, зло посмотрела на Глеба.
А затем в ее взгляде появились мягкость и надежда -  Я  все  врала  вам.
Почти все, - поправилась Наталья.
   - Я и не сомневался в этом.
   - Но даже не спросили меня, зачем?
   А к чему уличать человека во лжи? Если ему хочется представлять  свою
жизнь в одном свете, незачем мешать ему.
   - Я знаю, вы поймете меня, потому что у вас у  самого  есть  какая-то
тайна, с которой вам тяжело жить Но только  поймите,  я  не  хочу  знать
никаких чужих тайн, с меня хватает и своих.
   - Я не собираюсь тебе ничего рассказывать. К тому же,  мои  тайны  не
такие уж и страшные, если присмотреться к ним поближе. Во всяком случае,
я спокойно живу вместе с ними и думаю, проживу еще лет двадцать. А  если
умру, то уж никак не от любопытства.
   Наталья часто дышала. Она волновалась, не решаясь начать.
   - Если тебе так легче, не смотри на меня.  Думай,  что  рассказываешь
кому-то третьему, кого нет с нами.
   Наталья усмехнулась - Такого человека не существует в мире. И  можете
мне верить: сегодня вы самый близкий мои друг.
   - Большая честь, - ответил Глеб. - Хотя, скорее, тут подошло бы слово
"подруга". Женщины любят  исповедоваться  женщинам,  а  перед  мужчинами
любят рисоваться.
   - Это смотря в  чем,  -  отвечала  девушка.  -  Внешность  -  да,  но
признание в собственных грехах...
   - Женщины часто используют эту уловку,  чтобы  расположить  мужчин  к
себе.
   Знание секретов сближает.
   - Но не таких, как мои. После того, как вы узнаете мою историю,  вряд
ли у вас  прибавится  уважения  ко  мне.  А  ничтожные  крупицы  жалости
исчезнут без следа.
   - Никогда ничего нельзя знать заранее, - напомнил ей Глеб.
   - Я закрою глаза, так будет легче.
   Наталья забралась на койку, поджала под себя ноги,  обхватила  колени
руками и уткнулась в них лбом.
   - У меня был парень, как ни банально это звучит.
   - Почему "был"? - стараясь попасть  в  тон  Наталье,  поинтересовался
Глеб.
   - Он есть и сейчас, но теперь он не мой парень, и никогда  им  больше
не будет.
   - У него есть имя?
   - Роман, - по слогам произнесла Наталья. - Когда-то  раньше  это  имя
мне очень  нравилось.  Может,  именно  поэтому  я  и  обратила  на  него
внимание. Мне нравилось повторять в  мыслях  его  имя.  Он  казался  мне
странным,  не  таким  как  все.  Во  взглядах  других  парней  я  видела
одно-единственное желание - обладать моим телом. А у него этого не было.
Он был счастлив уже одним тем, что я позволяла  ему  провожать  себя  до
дома, выслушивала его глупости.
   - Где вы познакомились? - спросил Глеб, боясь, что признание  Натальи
будет самой банальной историей любви двух молодых людей.
   - На курсах бальных танцев, куда моя  мамочка  притащила  меня  после
пятого класса и настояла, чтобы я занималась. Сперва  я  ненавидела  эти
занятия, а потом втянулась, и меня стала привлекать в танцах музыка.
   - Я же говорил, у тебя абсолютный слух.
   Не поднимая головы, Наталья махнула рукой, как бы призывая  Глеба  не
слишком-то  усердствовать  в   комплиментах,   которых   она   явно   не
заслуживает.
   - А вот Роман пришел туда значительно позже. И ему все не  находилось
пары.
   Я пожалела его и стала танцевать с ним. А через неделю  он  признался
мне в любви. Я,  честно  говоря,  еще  не  испытывала  к  нему  каких-то
определенных чувств, но так, на всякий случай, сказала ему, что  он  мне
небезынтересен. К тому времени я уже прекрасно научилась  обманывать.  Я
умела вести одну жизнь напоказ для своей маменьки. В ней были и  пятерки
в школе, и бальные танцы. Затем золотая медаль и удачное  поступление  в
институт. А вот насчет своей другой жизни,  я  даже  боялась  думать.  Я
прямо-таки  преображалась,  переходя  из  одной  жизни  в   другую.   Из
пай-девочки превращалась... - Наталья  не  могла  подобрать  подходящего
слова.
   - Ты участвовала в каких-нибудь оргиях?
   - Нет, - тут же послышался ответ. - Другие участвовали,  а  я  и  там
умудрялась оставаться в стороне. В  том,  что  это  была  именно  другая
жизнь, я уверена до сих пор. Иначе как мне могло казаться, что  я  люблю
одновременно двух парней? Все  то,  чего  я  не  находила  в  Романе,  я
находила в Жаке.
   - Как я понимаю, он был далек от школы бальных танцев?  -  немного  с
издевкой спросил Глеб.
   - Да. Этот человек был далек от многих вещей в этом мире, и  я  знала
только небольшую часть его  жизни.  При  всем  при  том  он  был  весьма
образован, начитан.
   Познакомились мы с ним довольно странным образом. Он подошел ко  мне,
когда я ждала автобус, и сразу же, без предисловий, предложил:
   - У нас сегодня с друзьями праздник, который мы по традиции отмечаем,
приходя в гости каждый со своей девушкой. А сейчас случилось так, что  у
меня никого нет, а традицию нарушать нельзя.
   Я посмотрела на него. Довольно жестокое умное  лицо,  длинные  черные
волосы, смуглая кожа.
   - Меня зовут Жак, - добавил он, хотя я  не  успела  ответить.  В  его
голосе было что-то такое властное, что я не могла отказать. К тому же  и
дел-то никаких на тот день у меня не было. И чем скучать дома, я  решила
отправиться в неизвестное.
   - Едем?  -  сказал  он  мне,  когда  подошел  автобус.  И  вскоре  мы
поднимались на лифте на последний  этаж  девятиэтажного  дома.  Компания
оказалась уже в полном сборе. Никто не удивился моему появлению.  Я  как
дурочка принялась старательно  подсчитывать  ребят  и  девиц.  Последних
оказалось на две больше. А на мой  вопрос  Жак  ответил,  что  некоторые
предпочитают иметь по  две  любовницы.  Я,  конечно,  держалась  немного
настороже,  но  вскоре  расслабилась.  Никто  не  приставал  ко  мне   с
идиотскими предложениями, разговоры велись  вполне  интеллигентные.  Вот
только что-то странное было во  взглядах  собравшихся  за  одним  столом
людей. Они как будто чего-то не  договаривали,  прекрасно  понимая  друг
друга без слов, и только я оставалась в неведении. Еще меня удивило  то,
что среди гостей не было пьяных, да  и  пили  все  чуть-чуть.  Временами
кое-кто исчезал из-за стола и появлялся вновь с  каким-то  остекленевшим
странным взглядом.
   - Пойдем, я кое-что тебе покажу, - сказал Жак, когда  гости  занялись
своими разговорами, и никто уже не обращал на нас внимания.
   Мы вышли в соседнюю комнату, и Жак вытащил из кармана куртки  плоскую
деревянную коробочку, выточенную из цельного куска. Он отодвинул  крышку
и положил на стол два одноразовых шприца и  ампулы.  Затем  так,  словно
просил принести ему воды из кухни,  предложил  помочь  ему.  А  когда  я
согласилась, боясь показаться не такой, как все, он внезапно остановился
и протянул шприц мне.
   - Хочешь попробовать? Конечно же, хочешь,  -  тут  же  добавил  он  и
принялся учить меня, как нужно делать инъекцию.
   Это оказалось довольно просто.
   "Один раз, - подумала я, - только один, и потом никогда". Все в жизни
стоит попробовать, ведь лишь тогда сможешь судить обо всем. Я помню, как
мне сделалось хорошо, как я смеялась, сидя вместе со  всеми  за  столом,
как улыбался Жак. Когда я собралась уходить,  Жак  протянул  мне  листок
бумаги с написанным на нем телефоном.
   - Позвони как-нибудь, когда вспомнишь.
   Прошло несколько дней, и я  все-таки  позвонила  ему  Мы  встретились
вновь. На этот раз он заехал за мной на машине. Он  даже  не  спрашивал,
хочу я или нет. Мы отъехали за город, Жак  свернул  в  лес  и  остановил
машину на поляне. Была поздняя осень, а  мы  зашли  на  залитую  солнцем
горку, и Жак снова сделал укол мне и себе.
   Вначале он попытался поцеловать меня, но не стал настаивать, когда  я
заупрямилась. С тех пор и повелось, что я время от времени звонила Жаку,
мы с ним встречались. Всякое происходило, когда собиралась его компания.
Некоторые ребята занимались сексом прямо у всех на глазах. Но  я  твердо
решила: только наркотики и больше ничего. Я знала - это единственное для
меня спасение Удовольствие должно быть одно в  жизни,  уверяла  я  себя.
Вам, конечно, трудно будет в это поверить, но я  до  сих  пор  не  знала
никого из мужчин. Да-да, я девушка в самом прямом смысле этого слова.  Я
пообещала себе, что лишь только узнаю  вкус  секса,  как  тут  же  брошу
наркотики. Согласитесь, нельзя же жить без цели? А большая эта цель  или
маленькая, идиотская  или  нет  -  разницы  никакой.  При  всем  этом  я
умудрялась встречаться и с Романом, который ни о чем не подозревал. И мы
танцевали,  танцевали  танго,  вальс,  фокстрот.  Это  он  научил   меня
по-настоящему разбираться в танцах. Он ни разу не  настаивал  на  сексе,
наверное, танцы были для него своеобразным наркотиком.  Уж  я  научилась
различать это состояние, когда у человека глаза словно бы смотрят внутрь
себя, а не наружу. Но все хорошее рано или поздно кончается. А  то,  что
мне было хорошо, - это точно. И вряд ли теперь так  будет  когда-нибудь.
Как-то раз Жак попросил меня подержать у себя  небольшую  партию  ампул.
Дня три-четыре, не больше. И я, как последняя дура, согласилась.
   Вы даже, наверное, представить  себе  не  можете,  как  это  страшно,
впервые что-то прятать так, чтобы его не мог найти никто из родных. Нет,
и раньше  мне  приходилось  прятать  кое-какие  вещи  -  например,  свои
дневники. И я не придумала ничего лучшего,  как  спрятать  их  вместе  -
дневники и ампулы. Времени до прихода родителей оставалось немного, и  я
открыла футляр больших  напольных  курантов,  которые  стояли  у  нас  в
гостиной. Часы Давно  остановились,  никто  из  мастеров  не  брался  их
починить. Но они стали настолько привычными в нашей семье, что никто  не
решался избавиться от них. И вот, в самом  низу,  под  блестящим  диском
маятника, в котором отражалась вся наша комната, я и спрятала  несколько
упаковок с ампулами, прикрыв их тетрадками  своих  дневников.  Сверху  я
положила листок, на  котором  мать  раньше  записывала  дни,  когда  она
заводила часы.
   Последняя запись была сделана года три тому назад. С тех пор в  часы,
кроме меня, никто не заглядывал.  Весь  вечер  мне  казалось,  что  мать
обязательно отыщет припрятанное мной, и когда она выходила из комнаты, я
даже  несколько  раз  порывалась  перепрятать  ампулы.  Но  каждый  раз,
заслышав ее шаги, с беззаботным видом усаживалась на диван и  ничего  не
видящими глазами пялилась на  экран  телевизора.  А  назавтра,  когда  я
осталась одна, ко  мне  пришел  Роман.  Мы  сидели,  слушали  музыку.  А
потом... О Боже, как я жалею о том, что случилось! Мне захотелось  кофе.
Роман предлагал приготовить сам, а я как дура отказалась.
   Когда я вернулась из кухни, Роман сидел на диване и листал журнал.  Я
никак не могла взять в толк, с чего это он вдруг стал неразговорчивым  и
как-то немного враждебно посматривает на  меня.  Вскоре,  сославшись  на
дела, он ушел. Лишь только после обеда я заглянула в  футляр  часов.  Ни
ампул, ни дневников  там  не  оказалось!  Первой  мыслью  было,  что  их
обнаружила мать, и я была готова  провалиться  сквозь  землю  от  стыда.
Затем я подумала, что их забрал Роман, и долго не могла  заставить  себя
позвонить ему. Лишь только  вечером,  перед  самым  приходом  матери,  я
наконец-то сняла трубку и набрала номер.
   - Наконец-то, - сказал Роман. - Все твои вещи у меня.
   - Сейчас же отдай! - Нет.
   - Это не твое!
   - Но и тебе лучше не иметь таких вещей.
   Поспорив, мы наконец-то договорились  встретиться.  Он  назначил  мне
свидание на мосту, недалеко от пристани речного трамвайчика. Я  приехала
на место на двадцать минут раньше,  чем  договаривались.  Я  уже  издали
увидела Романа, который стоял облокотившись на  поручень,  и  смотрел  в
воду. В руках он держал газетный сверток. Когда нас уже  отделяло  шагов
двадцать, не больше, он у меня на глазах развернул газету, и я  увидела,
как с высоты моста летят вниз и крутятся блестящие ампулы  -  сверкающий
дождь над темной водой. Они даже еще не  успели  коснуться  поверхности,
как я подбежала к нему и принялась колотить в грудь кулаками.
   - Это не мое, - кричала я, - я должна их отдать!
   - Все. Теперь ты больше ничего никому не должна, - глупо улыбался он,
явно гордый своим поступком. - А вот и твои дневники, - он протянул  мне
две тетрадки, - я не читал их, честное слово.
   Я презрительно улыбнулась.
   - Да, не читал... Иначе откуда бы ты узнал, что  я  наркоманка?  -  я
впервые произнесла это слово вслух применительно к себе.
   Он отвернулся - Так значит, читал?
   - Да. Я сделал так, как нужно было.
   - Ну и иди к черту! - крикнула я.
   Он не стал меня догонять. Домой я вернулась уже поздним вечером. Мать
даже не поинтересовалась, где я была. И когда мы садились ужинать, вдруг
начали бить часы. Мать остолбенела. Замерла и я.
   "Десять, одиннадцать, двенадцать", - считала я.  Мне  казалось,  часы
должны пробить тринадцать раз, но этого  последнего  рокового  удара  не
прозвучало.
   Впервые я увидела, как мать крестится. Я не могла уснуть целую  ночь,
не представляя себе, что же я скажу  Жаку,  когда  он  попросит  вернуть
ампулы. Но до самого  утра  так  ничего  толкового  и  не  придумала.  А
назавтра позвонил Жак. Я наврала ему что-то несусветное про  то,  что  у
нас сейчас гости, а я спрятала ампулы как раз в  той  комнате,  где  они
сидят. И только потом сообразила: как же я могу говорить обо  всем  этом
по телефону, если меня могут услышать! И тут я начала врать про то,  что
к нам вчера  приходил  мастер  и  поставил  телефонную  розетку  в  моей
комнате.
   - Ладно, - сказал Жак, явно не веря моему вранью, -  гости  не  будут
сидеть вечно, и ты отдашь мне должок завтра.
   Назавтра он вновь позвонил, лишь только ушла мать, словно бы стоял  у
самого моего дома и видел, как она выходит. Я вновь принялась врать.  На
этот  раз  Жак  говорил  со  мной  на  удивление  ласково,   просил   не
беспокоиться, сказал, что ему не горит, и даже предложил встретиться.  Я
отказалась. Затем я еще раз десять выглядывала из окна, боясь  выйти  из
дому, ведь Жак мог подкарауливать меня  во  дворе.  К  четырем  часам  я
должна была идти на  танцы  и  понимала  -  это  единственное  для  меня
спасение, единственная возможность занять мысли и не думать о  том,  как
рассчитаться с Жаком. Я не  решилась  выйти  на  улицу  одна  и  поэтому
вызвала такси. Лишь убедившись, что машина стоит  внизу  у  подъезда,  я
спустилась и поехала в клуб. Роман уже был там. Я не стала ему ни о  чем
напоминать, да и он, кажется, понял, что  поступил  не  так,  как  нужно
было. Как мы танцевали в тот вечер! Я чувствовала, предугадывала  каждое
его движение, а он - мое. Мы ни разу не ошиблись, ни разу не  сбились  с
такта,  танцевали  так,  словно  были  на   выступлениях...   Мы   вышли
последними. Я старалась забыть об ампулах,  о  своих  дневниках,  но  не
тут-то было. Лишь  только  мы  оказались  среди  колонн,  поддерживающих
портик, как я увидела впереди знакомую фигуру. Жак  стоял,  скрестив  на
груди руки, возле своей машины.  С  ним  было  двое  парней,  которых  я
никогда раньше не видела. Жак поманил меня  пальцем.  Только  я  сделала
первый шаг, как Роман схватил меня за руку.
   - Это он?
   Врать не имело смысла.
   - Да, - ответила я.
   - Тогда я сейчас сам пойду и скажу ему.
   Роман подошел к Жаку и, пытаясь казаться мужественным, хотя на  самом
деле он выглядел смешно, сказал:
   - Отстань от этой девушки, потому что она ни в чем не виновата. Это я
нашел ампулы и выбросил их.
   Я ожидала всего чего угодно. Жак мог  ударить  Романа,  обру