ое-что отследим.
   - Ясно, - сказал Глеб, и его пальцы легли на плотную бумагу конверта.
   Он извлек пачку сложенных вдвое страниц и шесть фотографий. Одна была
групповая. Мужчины сидели  за  столом,  густо  уставленным  бутылками  и
закусками.
   - Второй справа - это он, - сказал Соловьев.
   - Я его знаю, - ответил Глеб.
   - Конечно, знаешь. Хотя он себя не афиширует и по телевидению его  не
показывают. А откуда ты его знаешь? - задал вопрос Соловьев.
   - Он у меня есть в компьютере.
   - А кого у тебя в компьютере нет? - поинтересовался Соловьев.
   - Многих нет. Тебя нет, меня, нет Альберта.
   - Альберта уже нет вообще, -  сказал  Соловьев  и,  протянув  сильную
руку, взял бутылку за тонкое горлышко.
   - Наливай, наливай, не стесняйся, - поддержал его Глеб.
   - Но я за рулем.
   - Я тоже за рулем, - сказал Глеб, - но, тем не менее, надо выпить.
   Мужчины вновь, не чокаясь, выпили. И на этот  раз  Сергей  Васильевич
Соловьев позволил себе закурить.
   - Разбалуешься, привыкнешь, потом не отвыкнешь, - заметил Глеб.
   - Не беспокойся, Глеб. Завтра об этом я  забуду.  Утренняя  пробежка,
бассейн - и все в порядке.
   - Ты все еще так же силен? - улыбнулся Глеб.
   - Даже не знаю, как тебе сказать, - засмеялся Соловьев. -  Может,  не
так силен, как ты, но в общем-то стараюсь поддерживать себя в форме,  не
распускаться.
   - Но я вижу, ты килограмма два набрал за эти полтора  месяца,  что  я
тебя не видел.
   - Не два, а  килограмм  семьсот,  -  сказал  Соловьев.  -  А  как  ты
определил?
   - У тебя на щеке есть складка. Когда ты действительно  в  форме,  она
хорошо видна, а как только ты полнеешь,  она  исчезает,  делается  почти
незаметной.
   - Ну у тебя и глаз! Я даже и не думал, что так можно высчитывать вес.
   - Можно. Надо быть всего лишь наблюдательным.
   - Хорошо, хорошо, к  следующей  встрече  я  постараюсь  сбросить  эти
килограмм семьсот.
   - Не стоит. Думаю, тебе  лучше  быть  при  этом  весе.  Ты  выглядишь
моложаво.
   - Да какое там моложаво! Сорок лет - это далеко не молодость.
   - Но знаешь, Сергей, это и не старость.
   - А вот у Альберта сорок лет - это вся его жизнь.
   - Хватит об этом, каждый из нас может  погибнуть,  -  сказал  Глеб  и
плеснул в рюмки понемногу водки.
   - Да наливай по полной, - сказал полковник Соловьев.
   - Как знаешь, как прикажешь. Ведь по званию ты выше меня.
   - Да, капитан, выше.
   - Капитан, капитан...  -  на  мотив  известной  песенки  пропел  Глеб
Сиверов, - никогда я не стану майором, а тем более, полковником, как ты.
   - Ты сам выбрал такую судьбу, и сейчас нечего...
   - Да я не жалуюсь, - сказал Глеб.
   Если взглянуть на этих  мужчин  даже  очень  внимательно,  пристально
всмотреться  в  их  лица,  прислушаться  к  разговору,  невозможно  было
определить, что они выпили. Они казались спокойными и ведущими  какую-то
неспешную беседу.
   Бутылка водки опустела.
   Глеб еще сварил кофе и, перекладывая фотографии, просматривая бумаги,
продолжал разговор.
   - Да, и еще... - сказал полковник Соловьев.
   Сейчас его голос звучал уже немного по-иному. Он говорил  уверенно  -
так, словно отдавал приказание  и  знал,  что  каждое  его  слово  будет
принято к сведению, все будет именно так, как он пожелает.
   - ... Глеб, послушай, псе это должно произойти не в городе  и  должно
быть понятно, что он не умер, не  попал  под  машину,  не  бросился  под
поезд, а был убит. Убит специально, убит нанятым киллером.
   - Я понял, полковник, - в тон своему гостю сказал Глеб, -  все  будет
выполнено, как приказываете.
   - Да перестань ты издеваться!
   - А ты перестань разговаривать таким тоном.
   - Извини, привык за целый день.
   - Ну ладно, я пошутил. Разговаривай так, как тебе хочется.
   Полковник Соловьев положил свою ладонь на колено Глеба и сжал.
   - Только, пожалуйста, будь осторожен. Ведь ты  у  меня  единственный,
кто остался, единственно надежный. Ты меня еще ни разу не подвел.
   - Я понял. И подставляться, как ты понимаешь, не  собираюсь.  Кто  об
этой операции будет знать еще?
   - Не понял?... - сказал полковник Соловьев.
   - Я спрашиваю, кто, кроме тебя,  будет  знать  об  этой  операции?  -
повторил свой вопрос Глеб Сиверов, глядя в глаза гостю.
   Тот недоуменно пожал плечами.
   - Ты что, Глеб? Как всегда - никто. Я один.
   - Хотя, впрочем, это не имеет значения,  -  равнодушно  махнул  рукой
Глеб, но это равнодушие было деланным, и это не ускользнуло  от  цепкого
взгляда Сергея Соловьева.
   - Будем действовать по тому  же  графику,  как  и  всегда,  -  сказал
Соловьев.
   - Хорошо, я согласен. Если появится какая-то  полезная  информация  -
сообщи.
   - Обязательно, - сказал полковник Соловьев и поднялся с дивана.  -  А
ты все продолжаешь слушать  музыку?  -  увидев,  что  музыкальный  центр
включен, заметил Соловьев.
   - Да. Ты знаешь, люблю.
   - А я просто не перевариваю музыку.
   - Каждому свое. Ты оттягиваешься, читая книги, а я -  слушая  музыку.
Так проще, да и глаза не устают.
   - Да-да, глаза тебе надо беречь. А  у  меня,  знаешь,  зрение  начало
садиться.
   Уже не  могу  прочесть  так  быстро  книгу,  глаза  устают,  начинают
слезиться.
   - По-моему, ты и так прочел уже столько книг и столько всяких  бумаг,
что на твоем месте я бы уже давно ослеп.
   - А я бы на твоем месте,  Глеб,  давным-давно  оглох.  Ладно,  хватит
подначивать, - улыбнулся Соловьев.
   На этот раз его улыбка была спокойной и  доброжелательной.  Она  была
даже дружеской, теплота сквозила в ней. Да и глаза полковник Соловьев не
отводил в сторону. Он стал спокоен, ведь он рассказал  тяжелую  новость,
они выпили, вспомнили кое-что из своей жизни, поговорили, можно сказать,
по душам. А самое главное, полковник Соловьев дал задание Глебу Сиверову
и теперь мог быть спокоен. Действительно, Глеб Сиверов не подвел его  ни
разу.
   Они простились, крепко, по-мужски, пожали друг другу руки, и  немного
растроганный полковник Соловьев даже обнял Глеба Сиверова за плечи.
   - Ну, до встречи. Удачи тебе, Глеб.
   - К черту, к черту, - прошептал Сиверов.
   Когда двери закрылись,  когда  засовы  вошли  в  пазы,  Глеб  Сиверов
опустился на диван и прижал ладони к лицу.  Он  несколько  минут  сидел,
раскачиваясь  из  стороны  в  сторону,  но  затем  решительно  поднялся,
поставил диск Верди. Тяжелая музыка полилась из больших черных  колонок.
Глеб вслушивался в звуки, и ему казалось, что он парит, что он отделился
от земли и мчится над ней с  невероятной  скоростью,  прошивая  насквозь
облака - так, как острая игла пробивает белое полотно простыни.

Глава 2

   Полчаса, а может быть, чуть больше, Глеб слушал музыку.
   А затем взялся изучать бумаги,  которые  передал  ему  Соловьев.  Да,
кое-что на Мартынова Петра Петровича у него было.
   Мартынов  был  знаменитым  человеком.  Он  стоял  на  самой  верхушке
иерархической лестницы воров в законе. Это  был  знаменитый  человек,  в
прошлом  медвежатник,  совершивший  не  одно  дерзкое   ограбление.   Но
последние десять  лет  за  Мартыновым  Петром  Петровичем  не  числилось
никаких уголовных дел. И как было ясно  из  бумаг,  подобраться  к  нему
"органы" никак не могли, слишком уж совершенной была система.  Седой,  а
именно такой  была  кличка  у  Мартынова,  действовал  очень  осторожно,
тщательно обдумывая все свои дела. Из бумаг следовало, что  Мартынов  со
своими друзьями контролирует два банка и крупную трастовую  компанию.  И
скорее всего,  основным  капиталом  этих  банков  и  трастовой  компании
являлись деньги воровского общака, а  может  быть,  даже  деньги  самого
Мартынова. Ведь он вышел из тюрьмы и сразу же стал богатым,  хотя  особо
не светился.
   Мартынова и предстояло убрать Глебу Сиверову.  И  убрать  требовалось
показательно: нужно было сделать  все  так,  чтобы  воры  подумали,  что
произошла какая-то разборка, и Седого убрали свои же. Вот поэтому  нужен
был труп, вот поэтому тело Мартынова не должно было бесследно исчезнуть.
   - Мартынов... Мартынов... - шептал Глеб Сиверов.
   Банк в  Новосибирске,  банк  в  Питере.  И  оба  эти  дела  оказались
нераскрытыми, хотя по почерку следовало, что ограбления провел Мартынов.
Но это было давно, пятнадцать лет назад, и возможно, именно те деньги из
тех банков  вложены  сейчас  в  трастовую  компанию,  которую  наверняка
возглавляет подставное лицо. А сам Мартынов со  своими  дружками  только
руководит деятельностью компании и банка. Он контролирует всю  работу  и
получает неслыханные барыши. Об  этом  свидетельствовали  колонки  цифр.
Причем, Глеб Сиверов понимал, что цифры взяты  не  с  потолка,  что  они
проверены. А на самом деле, возможно, они и уменьшены в  несколько  раз,
хотя и сейчас поражали количеством нулей.
   Затем он взял фотографию. С  черно-белого  снимка  на  него  смотрело
суровое квадратное лицо с маленькими глазками.
   Да, настоящий медвежатник.  И  это  даже  не  лицо,  а  морда.  Морда
зверя...
   Скорее  всего,  он  безжалостен  к  своим  соперникам  и,   наверное,
безжалостен   к    партнерам.    Своенравный    человек...    Об    этом
свидетельствовали  тяжелая  нижняя  челюсть,  раздвоенный  подбородок  и
глубокие складки, идущие от носа ко рту.
   Еще несколько снимков. На них медвежатник Мартынов  по  кличке  Седой
выглядел  уже  совершенно  по-иному.  Это  был  респектабельный  пожилой
мужчина.
   В бумагах была  и  биография  Мартынова,  были  фамилии  его  друзей,
фамилии компаньонов и партнеров по бизнесу. Из биографии следовало,  что
Мартынов Петр Петрович родился в 1935 году. В пятидесятом первый раз сел
в колонию. Школу он не закончил. В пятьдесят третьем был  освобожден  по
амнистии, а в пятьдесят шестом сел вновь. Но на этот раз  за  ограбление
банка. В шестьдесят третьем вновь сел. Затем пять лет  был  на  свободе.
Затем сел ненадолго. В семьдесят третьем был избран  "вором  в  законе".
Это звание ему было присвоено на воровской сходке в Донецке.  На  сходке
присутствовали Богаевский Иосиф Самсонович и еще семь воров в законе.
   Теперь Богаевский был партнером Седого по бизнесу. У Богаевского было
две клички: Дьякон и Монах. Он был известен  своими  крупными  валютными
операциями и ограблениями. Но ограблениями он занимался в  молодости,  а
затем понял, что лучше заниматься валютой.
   "Интересно, два таких разных человека, - подумал  Глеб,  -  и  вместе
ведут  бизнес.  Ведь  Богаевский  умен,  окончил  университет,   говорит
по-английски,   часто   представляется   сотрудником   консульства   пли
министерства внешней торговли.
   Изыскан,  очень  любит  антиквариат.  Собирает  картины  и  старинную
мебель..."
   На бриллиантах Богаевский чуть  не  погорел,  но  сумел  выкрутиться.
Адвокатам было заплачено так много,  что  они  смогли  вытащить  его  из
тюрьмы.
   - Что ж, это все интересно, - сказал Глеб и посмотрел  на  фотографию
Богаевского.
   Это был тог же групповой снимок, где воры в законе сидели  за  богато
убранным столом. Подкопаться к ним было невозможно. Никаких улик,  прямо
показывающих на то, что  именно  эти  люди  руководят  двумя  банками  и
трастовыми компаниями, не было. Да если и были какие-то улики,  вряд  ли
удалось бы взять и Седого, и Монаха.
   Около чаем Глеб изучал бумаги,  вчитываясь  в  каждое  слово,  изучая
адреса, тщательно запоминая фамилии и факты.  Затем  он  прошел  в  свою
маленькую комнату, включил компьютер и внес кое-какую информацию. И  уже
после  всего,  щелкнув  зажигалкой,   сжег   все   бумаги,   принесенные
полковником Соловьевым.
   Память у Глеба была замечательная. Стоило ему раз увидеть фотографию,
он запоминал лицо, изображенное на ней, на всю жизнь. Если  бы  он  умел
рисовать, то без труда воспроизвел бы его на бумаге. Но рисовать Глеб не
умел. Этим талантом Бог его обделил.
   Правда, Глеб никогда по этому поводу и не  сокрушался,  хотя  в  душе
завидовал своему  соседу  художнику.  Ведь  тот  легко  и  свободно  мог
нарисовать любого прохожего, мог нарисовать любую  из  девушек,  которые
часто появлялись в его прокуренной тесной мастерской.
   Сейчас Глеб знал, что Олега Преснякова нет, что он уехал  куда-то  на
Север рисовать то ли церковь, то ли белые ночи.  Каждое  лето  Пресняков
уезжал из Москвы, а возвращался со стопками  картона,  на  которых  были
серые, покосившиеся церквушки,  валуны,  покрытые  мхом,  кривые  сосны,
темно-свинцовое небо и такая же темно-свинцовая вода с белыми  барашками
волн. Также он привозил множество всевозможных портретов.
   Глеб всегда с интересом всматривался в эти портреты.  Пресняков  умел
невероятно схватывать сходство. Правда, люди на его  рисунках  и  этюдах
были чуть карикатурными,  немного  шаржированными.  Но,  тем  не  менее,
похожи были невероятно. И в этом Глеб убедился. В его мастерской  висело
два рисунка, один углем, второй - коричневая сангина. На белой  пористой
бумаге,  плотной,  словно  картон,  Олег  Пресняков  быстро,  в  течение
какого-нибудь получаса нарисовал Глеба. Он был похож, более  похож,  чем
на любой из  фотографии,  хотя  лицо  Глеба  Сиверова  было  в  общем-то
неприметным. Прямой нос, тонкий рот, нервные губы, серые глаза стального
оттенка, темные брови, русые волосы. Усы Глеб никогда не носил.  Крепкая
шея и широкие, покатые плечи. Но они не казались  в  общем-то  широкими,
ведь Глеб  был  довольно  высок  -  метр  восемьдесят  пять  -  и  весил
восемьдесят один килограмм. За своим весом Глеб  следил  неукоснительно.
Дома у него были напольные весы, на которые он  становился  каждое  утро
после  того,  как  возвращался  из  душа,   отдав   полчаса   физической
подготовке...
   Самое интересное было то, что у Глеба Петровича Сиверова  не  имелось
паспорта на эту фамилию. Глеб Петрович Сиверов  восемь  лет  тому  назад
погиб и был похоронен очень далеко от Москвы. Были свидетели его смерти,
были люди, видевшие его труп. Было даже медицинское  заключение,  и  был
разговор с людьми из контрразведки. Вернее, с  двумя  людьми,  одним  из
которых был ныне здравствующий Соловьев, а  другим  -  Альберт  Костров,
ныне покойный. Глеб вернулся из Афганистана под именем Молчанова  Федора
Анатольевича и зажил совершенно иной жизнью. Везде он числился погибшим,
а вот Молчанов Федор Анатольевич жил и выполнял  ответственные  задания,
выполнял не только в России и  на  территории  бывшего  СССР,  но  и  за
границей. Иногда Глеб проклинал себя  за  то,  что  дал  согласие  стать
другим человеком. Была  сделана  пластическая  операция,  была  изменена
внешность так сильно, что даже тот, кто его знал близко, вряд  ли  узнал
бы в чуть сутуловатом мужчине капитана контрразведки Глеба Сиверова.
   У него была кличка, под которой он действовал - кличку он оставил  за
собой, - Странный. Еще он проходил  под  кодом  Слепой.  Эту  кличку  он
получил, еще будучи курсантом.  Он  обладал  уникальным  зрением  и  мог
видеть даже ночью.
   Стрелковым оружием он владел прекрасно, стрелял лучше всех в бригаде.
Даже инструкторы, признанные специалисты в этом деле, говорили, что если
бы Глеб занялся спортом, то наверняка стал бы чемпионом по стрельбе.  Но
спортсменом Глеб не стал.
   Его настоящую фамилию знал только Соловьев, и  от  него  одного  Глеб
получал информацию, задания  и  деньги.  На  связь  они  выходили  очень
сложным способом: была система кодов, оповещения, объявления  в  газете.
Затем телефонный звонок с записью на автоответчик и далее еще  несколько
паролей.
   Когда догорели фотографии  и  листы  с  распечатанным  текстом,  Глеб
выбросил пепел в унитаз и спустил  воду.  Затем  он  запер  свою  тайную
комнату и покинул мастерскую.
   Спустившись вниз,  он  подошел  к  машине,  ударил  ногой  по  скату,
зачем-то обошел машину кругом. Затем открыл дверцу, уселся, вставил ключ
в замок  зажигания  и,  заведя  мотор,  медленно  выехал  через  арку  в
переулок.
   Смеркалось. Кое-где уже горели фонари. В переулке было  немноголюдно.
Глеб  ехал  не  спеша.  Он  включил  приемник,  нашел  станцию,  которая
передавала погоду на следующие сутки, и удовлетворенно улыбнулся.
   Завтра будет гроза. Обещают порывистый ветер, но тем не  менее  будет
тепло, так, как  и  сегодня,  -  двадцать-двадцать  два.  Жару  Глеб  не
переносил. Вернее, переносил, но не любил. Ему больше нравился умеренный
климат и умеренная погода. Зимой он любил небольшой  мороз,  а  летом  -
теплую погоду. В сильную жару у него начинали  ныть  раны.  Так  же  они
ныли, когда стояли сильные морозы.
   Но Глеб уже давно привык не обращать на это внимания. Он смирился  со
своими ранами и радовался, что тогда остался жив.  Ведь  пуля  прошла  в
нескольких миллиметрах от сердца. И если бы он стоял немного не так,  то
наверняка сейчас не сидел бы  за  рулем  своих  "жигулей",  не  ехал  бы
медленно по московским вечерним улицам, а лежал в земле далеко-далеко от
России.
   Вспоминать о своих командировках в Афганистан и Иран Глеб не любил. И
вообще не очень любил вспоминать. Он старался жить сегодняшним днем.
   Вот и сейчас,  глянув  в  зеркальце  заднего  вида,  он  еще  немного
покружил по московским улицам  и,  увидев  таксофон,  остановился  возле
него. Затем вышел, вновь оглянулся по сторонам, словно проверяя, что  за
ним никто не следит, подошел к автомату и быстро набрал номер.
   - Говорите, говорите, - послышалось в трубке.
   Глеб даже вздрогнул, услышав этот знакомый милый голос.
   - Даже и не знаю,  что  тебе  сказать.  Добрый  вечер,  -  проговорил
Сиверов, прижимая микрофон к губам.
   - Федор! Ты откуда? Здравствуй, дорогой!
   - Вот я и вернулся.
   - Боже, как долго я тебя не слышала! Как долго не видела!
   - Чем ты занята, Ирина?
   - Чем я занята? - послышалось из трубки.  -  Да,  собственно  говоря,
ничем.
   Слушала музыку, читала книгу...
   - А как ты отнесешься к тому, если мы где-нибудь поужинаем?
   - Зачем где-нибудь? Федор, приезжай ко мне.
   - Заманчивое предложение... - сказал Глеб и улыбнулся сам себе.
   - Ты сейчас где?
   - На улице, звоню тебе из автомата.
   - Нет-нет, на какой ты улице?
   - В Центре.
   - Ну так ты можешь добраться  до  меня  довольно  быстро.  Садись  на
метро...
   - Нет, я на машине, - сказал Глеб.
   - Тогда еще проще. Приезжай, я буду очень рада.
   - Ты одна?
   - Да-да, одна. Но через несколько дней вернется Аня.
   - А где она?
   - Она у бабушки, в деревне, в Подмосковье.
   - Ей, наверное, хорошо там?
   - Хорошо. Но рвется в Москву, словно здесь еще лучше.
   - А ты как?
   - Приезжай, поговорим, расскажу, - послышалось из трубки. - Или ты не
можешь?
   - Почему не могу? Могу.  Этот  вечер  у  меня  свободен,  и  я  решил
посвятить его тебе.
   - Ну, тогда я жду.
   - Хорошо, приеду. К половине девятого я буду у тебя.  Глеб  посмотрел
на часы. В его распоряжении было еще пятьдесят минут.
   - Целую, - послышался голос Ирины, и она повесила трубку.
   Глеб резко обернулся. У автомата стоял  какой-то  парень,  высокий  и
худой,  с  длинными  волосами,  собранными  в  косичку  на  затылке.  Он
постукивал пальцами в стекло и торопливо бормотал:
   - Дайте позвонить, дайте позвонить, меня девушка ждет.
   - Слушай, меня тоже девушка ждет, дорогой, - сказал Глеб и  вышел  из
таксофона.
   Парень благодарно кивнул и принялся торопливо  набирать  номер.  Глеб
сделал несколько шагов и обернулся. Парень в джинсовой куртке смотрел на
него и прижимал к уху трубку.
   "Неужели ты за мной следишь?" -  мелькнула  мысль.  Но  парень  вдруг
закричал в трубку:
   - Валюша! Валюша! Ты?...
   - Кто?... Мальчик? Девочка?...
   - Ну говори же скорее, говори! Не тяни!
   - Да? Четыре килограмма, пятьдесят три сантиметра?
   - Ну, а как он? Как? Все хорошо, да? - Ура!
   - Конечно же, счастлив, конечно же, рад!
   Парень прижимал трубку к уху и переминался с ноги на ногу.  Казалось,
он сейчас бросится в пляс.
   Глеб улыбнулся. Парень повесил трубку и почему-то  бросился  вдогон