ы по какому делу?
   - Ищу одного! монаха. Он! - и замялась.
   - Как его звать? - помог вахтер.
   - Не знаю, - ответила Нинка.
   - В каком чине?
   - Не знаю. Кажется! нет, не знаю!
   Вахтер развел здоровой рукою.
   - Я понимаю, - сказала Нинка. - Извините, - и совсем было  ушла,  как
ее осенило. - Он! он! неделю назад его! побили! Сильно.
   - А-а! - понял вахтер, о ком речь. - Агафан! Сейчас мы ему позвоним.
   - Как вы сказали? Как его звать?
   - Отец Агафангел.
   Телефон не отвечал.
   - Сейчас, - сказал сухорукий, снова взявшись за диск. - Вы там подож-
дите, - и кивнул за проходную.
   Нинка покорно вышла, прошептала:
   - А-га-фан-гел! Отец! - и прыснула так громко и весело, что красавцы,
продолжающие кормить голубей, оба разом оглянулись на хохоток.
   Вахтер приоткрыл окошко:
   - Он сегодня в соборе служит.
   - Где? - не поняла Нинка.
   - В соборе, - кивнул сухорукий на громаду Троицкого.

   В церкви она оказалась впервые в жизни. Неделю тосковавшая по монаху,
казнившаяся виною, час проведшая в лавре, Нинка вполне готова была  под-
даться таинственному обаянию храмовой обстановки: пенье,  свечи,  черные
лики в золоте фонов и окладов, полутьма! Долго простояла на пороге,  да-
вая привыкнуть и глазам, и заколотившемуся сверх  меры  сердечку.  Потом
шагнула в глубину.
   В боковом приделе иеромонах Агафангел  отпевал  высохшую  старушку  в
черном, овеваемую синим дымом дьяконова кадила,  окруженную  несколькими
похожими старушками. Нинка даже не вдруг поверила себе, что это - ее мо-
нашек: таким недоступно возвышенным казался он в парчовом одеянии.
   Она отступила во тьму, но Агафангел уже ее заметил и, о ужас! - в са-
мый момент  произнесения  заупокойной  молитвы  не  сумел  отогнать  ко-
щунственное видение: нинкина голова, поворачиваемая трупно-белой, огром-
ной ладонью жлоба-шофера.
   Нинка на цыпочках подошла к женщине, торгующей за загородкою свечами,
иконами, книгами, шепнула:
   - Сколько будет еще! ну, это?.. - и кивнула в сторону гроба.
   - Служба? - спросила женщина.
   - Во-во, служба.
   - Часа два.
   - Так до-олго?! А какая у вас книжка самая!  священная?  Эта,  да?  -
ткнула пальчиком в нетолстое черное  Евангелие,  полезла  в  сумочку  за
деньгами. - А этот вот, поп, он через какие двери выходит?..

   Жизнь бурлила перед стенами лавры: фарцовая, торговая, валютная: "Жи-
гули", "Волги", иномарки, простые и интуристовские автобусы, фотоаппара-
ты и видеокамеры, неимоверное количество расписных яичек всех  размеров,
до страусиного, ложки, матрешки, картинки с куполами и крестами, оловян-
ные и алюминиевые распятия, книги, газеты! И много-много ашотиков!
   Нинка с Евангелием под мышкою жадно, словно три дня голодала,  ела  у
ступенек старого троллейбуса, превращенного в кооперативную забегаловку,
пирожки, запивая пепси из горлышка, и видно по ней  было,  что,  подобно
альпинистке, спустившейся с высокой горы, дышит она не надышится  возду-
хом: может, и вонючим, нечистым, но, во всяком случае,  не  разреженным,
нормальной, привычной плотности.
   Шофер стал на подножку полузаполненного ПАЗика:
   - Ну?! Кто еще до Москвы? Пятерка с носа! Есть желающие?
   Какие-то желающие оказались, и Нинка  тоже  встрепенулась,  двинулась
было к автобусу, но затормозила на полпути!

   !Сторож запирал парадные двери собора. Агафангел разоблачился уже, но
все не решался выйти из церкви, мялся в дверях. Старушку даже  убирающую
подозвал, собрался пустить на разведку, но устыдился, перекрестил,  отп-
равил с Богом.
   И точно: в  лиловом  настое  вечера,  почти  слившаяся  темным  своим
платьем с черным древесным стволом, поджидала Нинка.
   - Здравствуйте, - сказала пересохшими вдруг связками.
   - Здравствуйте, - остановился на полноге монах.
   - А вы что, и впрямь - Агафангел? Непривычно очень. Вы и  в  паспорте
так?
   - Н-нет! в паспорте - по-другому. Сергей.
   - А я - Нина, - и Нинка подала  ладошку  лодочкой.  -  Познакомились,
значит.
   Монах коротко пожал ладошку и отдернул руку. Мимо прошли двое  долго-
полых, недлинно, но цепко посмотрели на парочку.
   - У вас, наверное, неприятности будут, что я прям' сюда заявилась?
   - Не будут. А что вы, Нина, собственно, хотели? - изо всех сил охлаж-
дал, бюрократизировал монах свой тон.
   - Прощения попросить! - прошептала Нинка жарко. - И вот, вы забыли! -
вынула из кошелька перстень.
   Монах отклонил ее руку:
   - Оставьте. Мне его все равно носить больше нельзя.
   - Нельзя?
   - Это аметист, - покраснел вдруг монах. - Символ девственности. Цело-
мудрия.
   - А!.. - прошептала-пропела Нинка. - Так вы и вправду - ни с кем  ни-
когда?
   Монах сквозь землю готов был провалиться от неловкости.
   - Так у нас же с вами все равно ничего не  было,  -  снова  протянула
Нинка перстень.
   - Нет, - покачал головою Агафангел. - Не не было.
   Еще кто-то прошел в черном, оглянулся на них.
   - Все-таки я ужасная дура, - сказала Нинка. - Вы здесь так все на ви-
ду!
   - Неужели вы думаете, Нина, что мне важно хоть чье-нибудь о себе мне-
ние, кроме собственного? И потом - тут у нас не тюрьма. Я мог  бы  выйти
отсюда, когда захотел!
   - Поняла, - ответила Нинка. - Я не буду к вам приставать больше.  Ни-
когда, - и быстро, склонив голову, пошла к воротам.
   - Нина! - окликнул, догнал ее монах. - Господи, Нина!
   Неизвестно откуда, тьмою рожденный, возник старик, тогда, ночью,  мо-
лившийся в келье:
   - Считай себя хуже демонов, отец Агафангел, ибо демоны нас побеждают!
- сказал и растворился, как возник.
   - Старец, - шепнул Сергей после паузы. - Мой духовник. Я  должен  ему
исповедоваться.
   - Ты что?! - ужаснулась Нинка совершенно изменившимся вдруг, заговор-
щицким, девчоночьим тоном. - Ты все ему рассказал! про нас?
   - Как я ему расскажу  такое?!  Никому,  никому  не  могу!  -  в  лад,
по-мальчишечьи, ответил Сергей.
   - А мне? - спросила Нинка и посмотрела ясными невинными глазами. -  А
я, знаешь, я бабульке все-все рассказываю. У меня родители погибли - мне
шести не было. Нефть качали в Африке!
   Зазвонили колокола.
   - К молитве, - пояснил Сергей.
   - Иди, - отозвалась Нинка.
   - Нет! Я буду тебе исповедоваться, - и, схватив за руку,  монах  пов-
лек, потащил ее по тропке к собору, к задней дверце.
   - Не надо! - пыталась вырваться Нинка. - Не надо туда!  Вообще  -  не
надо!
   - Почему не надо? - задыхался  Сергей  и  отпирал  замок  извлеченным
из-под рясы ключом. - Почему не надо?! Мы ж - исповедоваться!.. - и поч-
ти силою втолкнул Нинку внутрь, заложил дверь засовом.
   Нинка притихла, шепнула в ужасе:
   - А если войдет кто?
   - До утра - вряд ли. А и войдет - что с того?..
   Гулкие их шаги звенели, усиливаемые, размножаемые  куполами-резонато-
рами. Уличный свет пробивался едва-едва,  изломанными  полосами.  Сергей
зажигал свечу.
   - Ой, что это?! - Нинка наткнулась на дерево и поняла вдруг  сама:  -
Покойница.
   - Ну и ладно, - отвел ее от гроба Сергей. - Что ж, что покойница?  Ты
что, мертвых боишься? - и усадил на  ковер,  на  ступени  какие-то,  сам
опустился рядом.
   Потянулась тишина, оттеняемая колоколами. Сергей гладил нинкину руку.
   - Ну, - вымолвила Нинка наконец.
   - Что? - не сразу отозвался Сергей.
   - Ты ж хотел исповедоваться.
   Сергей сдавленно хмыкнул - Нинке почудилась,  что  зарыдал,  но  нет:
засмеялся.
   - Что с тобою, Сережа? Что с тобой?!
   - Как я могу тебе исповедоваться, - буквально захлебывался  монах  от
хохота, - когда ты и есть мой грех! Ты! Ты!! Ты!!!
   - Нет! - закричала Нинка. - Я не грех! Я просто влюбилась! Не  трогай
меня! Не трогай!
   - Ну почему, почему? - бормотал Сергей, опрокидывая Нинку, роясь в ее
одеждах.
   - Здесь церковь! Ты себе не простишь!
   - Я себе уже столько простил!
   Беда была в том, что, хоть она точно знала, что  нельзя,  Нинке  тоже
хотелось - поэтому искреннее ее сопротивление оказалось все-таки  недос-
таточным. Все закончилось быстро, в одно мгновение, но и Нинке, и монаху
его оказалось довольно, чтобы, как лампочным нитям, на которые синхронно
подали перенапряжение, раскалиться, расплавиться и испариться, сгореть!
   Они лежали, обессиленные, опустошенные, а эхо, казалось, еще повторя-
ло нечеловеческие крики, а свечка, догорая, выхватывала  предсмертно  из
темноты суровый лик.
   - Не бойся, - обреченно произнес монах, когда пламя погасло совсем. -
Я не буду плакать. Не буду кричать на тебя. Просто я ничего  не  знал  о
человеке. Ничего не знал о себе. Если это  возможно,  ты  уходи  сейчас,
ладно? Зажечь тебе свет?
   - Не стоит, - отозвалась Нинка. - Я привыкла, я уже вижу, - и встала;
неловко, некрасиво принялась приводить в порядок одежду. -  Мы  что,  не
встретимся больше?
   - Я напишу тебе. На Главпочтамт, ладно?
   - Ладно.
   - Извини!
   - Бог простит, - незнамо откуда подхваченное, изверглось из Нинки.
   Она отложила засов, вышла на улицу, постояла, стараясь не  заплакать.
Вернулась вдруг к собору, распахнула дверцу, крикнула в гулкую темноту:
   - Ты же не знаешь моей фамилии! Как ты напишешь?! - и побежала прочь.
   Всю следующую неделю Нинка мучилась,  страдала,  переживала  примерно
так:
   !паранойяльно накручивая на наманикюренный пальчик дешевую цепочку  с
дешевым крестиком, читала Евангелие, отрываясь от него время от  времени
то ли для осмысления, то ли для мечтаний!
   !назюзюкавшись и нарыдавшись со страшненькой Веркою, глядела, как  та
гадает ей засаленными картами и все спорила, настаивала, что она не  пи-
ковая дама, а вовсе даже бубновая!
   !выходя из метро, оглядывалась с надеждою увидеть в толпе лицо монаш-
ка!
   !бегала даже на Главпочтамт, становилась в очередь к окошку под лите-
рою "Н", спрашивала, нет ли письма просто на Нину!
   !сама тоже, черновики марая, писала монаху письмо  и  ограничилась  в
конце концов простой открыткою с одним своим адресом!
   !лежа в постели, вертела в руках монахов перстень и вдруг, разозлясь,
швырнула его о стену так, что аметист полетел в одну сторону,  оправа  в
другую, и зарыдала в подушку!
   !а назавтра ползала-искала, сдавала в починку, -
   все это в смазанных координатах времени, с  большими  провалами,  про
которые и вспомнить не могла, что делала, словом, как говорят в кино:  в
наплыв, - пока, наконец, снова не оказалась у монастырской проходной!

   Листья уже прираспустились, но еще не потеряли первоначальной,  клей-
кой свежести. Монахи, которых она  останавливала,  отвечали  на  нинкины
вопросы "не знаю" или "извините, спешу", и все это было похоже  на  сго-
вор.
   Наблюдали за Нинкою двое: Арифметик, поплевывающий  в  тени  лаврских
ворот, и сухорукий страж, который, выждав в потоке монахов относительное
затишье, украдкою стукнул в окно, привлекая нинкино внимание.
   - Уехал, - сказал, когда она подошла.
   - Куда?
   Страж пожал здоровым плечом, но версию высказал:
   - К матери, наверное, на каникулы. Они все раз в год ездют.
   - А где у него мать?
   Тут не оказалось и версии:
   - Я даже не послушник. По найму работаю.  Присматриваются.  Благосло-
венья пока не получил.
   Нинка потерянно побрела к выходу.
   - Эй, девушка! - страж, высунувшись в окошко, показывал письмо.
   - Мне? - вмиг расцветшая, счастливая подбежала Нинка.
   - Не-а. Ему. Вчера пришло. Может, от матери? Тут внизу адрес.  Хочешь
- спиши, - и подал клок бумаги, обкусанный карандаш.
   - Санкт-Петербург, - выводила Нинка,  а  Арифметик  знай  поплевывал,
знай поглядывал.

   Она шла узкой, в гору, улочкою, когда,  въехав  правыми  колесами  на
безлюдный тротуар, бежевая "девятка" прижала Нинку к стене. Распахнулась
задняя дверца.
   - Не боись, - сказал Арифметик и кивнул приглашающе. - Тебя - не тро-
нем, - а, увидев в нинкиных глазах ужас, добавил довольно: - Надо было б
- нашли б где и когда. Бегать-то от нас все равно - без пользы. Ну!
   Нинка села в машину.
   - В Москву, что ли, собралась? Подвезти?
   - Мне! до станции.
   - Сбежал, значит, Сергуня! - не столько  вопросил,  сколько  утвердил
Арифметик. - А куда - ты, конечно, не знаешь.
   Нинка мотнула головою.
   - Или знаешь?
   Нинка замотала головою совсем уж отчаянно.
   - Адресок-то списала, - возразил Арифметик. - Пощупать - найдем. Най-
дем, Санек? - обратился к водителю.
   - Запросто, - отозвался Санек.
   Нинка напряглась, как в зубоврачебном кресле.
   - Ладно, не бзди. Я этот адресок и без тебя знаю. Питерский, точно?
   Нинка прикусила губу.
   - Мы ведь с Сергуней, - продолжил  Арифметик,  которому  понравилось,
что Нинка прикусила губу, - мы ведь с ним старые, можно сказать, друзья.
Одноклассники. И по этому адреску сергунина мамаша не один раз чаем меня
поила. Ага! Со сладкими булочками. Только вряд ли Сергуня там.  Он  ведь
мальчик сообразительный. Знает, что я адресок знаю. Но если уж так полу-
чится! хоть, конечно, хрен так получится! что повстречаешь старого моего
дружка раньше, чем я, - передай, что зря он от сегодняшней нашей встречи
сбежал. Мы с ним так не договаривались. Не сбежал - может, и  выкрутился
бы, а теперь!
   Весомо, всерьез, были сказаны Арифметиком последние  фразы,  и  Нинка
рефлекторно бросилась на защиту монаха, сама не  подозревая,  как  много
правды в ее словах:
   - Да не от вас! Не от вас он сбежал! От меня!
   - Телка ты, конечно, клевая,  -  смерил  ее  Арифметик  сомневающимся
взглядом. - Только слишком много на себя тоже не бери. Не надо.
   - А! что он! сделал? - спросила Нинка.
   - Он? - зачем-то продемонстрировал Арифметик удивление. - Он  заложил
шестерых. Усекла? Да ты у него у самого и спроси - наверное,  расскажет,
- и хохотнул. - Так чо? - добавил. - Не страшно на электричке-то пилить?
Санек, как думаешь? Ей не страшно? - подмигнул обернувшемуся Саньку. - А
то давай с нами.
   Нинка снова помотала головою.
   - Тогда - привет, - и Арифметик распахнул перед Нинкою дверцу. -  Да!
- добавил вдогонку. - Напомни, в общем, ему, что в задачке, в  арифмети-
ческой, которую я задал, ответ получился: две  жизни.  А  он,  будем  по
дружбе считать, расплатился в электричке за одну. Так что пусть готовит-
ся к встрече со своим Богом. Без этих! как  его!  без  метафор.  Короче:
чтоб соблазна от нас бегать больше не было - убьем!  Дешевле  выйдет.  И
для него, и для нас.
   Нинка хотела было сказать что-то, умолить, предложить любую плату,  -
только выпросить у Арифметика монахову жизнь, - но  прежде,  чем  успела
раскрыть рот, машина сорвалась с места и скрылась в проулке.

   - До Санкт-Петербурга есть? - Нинка стояла в гулком, пустом  полунощ-
ном кассовом зале Ленинградского вокзала.
   - СВ, - ответила кассирша. - Один, два? -  и  принялась  набивать  на
клавиатуре запрос.
   - А! сколько? - робко осведомилась Нинка.
   - Сто сорок два, - ответила кассирша. - И десять - постель.
   - Извините, - качнула Нинка головою. - А чего попроще! не найдется?
   Красавец-блондин, перетаптывающийся в недлинном  хвосте  у  соседнего
окошечка - сдавать лишний - прислушался, положил на Нинку глаз.
   - Попроще нету, - презрительно глянула кассирша. - Так чт, не берешь?
   Нинка снова качнула головою, отошла.
   - Я сейчас, - бросил блондин соседу по очереди и подвалил к Нинке.  -
У меня есть попроще: совсем бесплатный. Но вместе.
   Нинка посмотрела на блондина: тот был хорош и, кажется, даже  киноар-
тист.
   - Вместе так вместе!

   В синем, почти ультрафиолетовом свете гэдээровского вагонного ночника
красавец-блондин стоял на коленях перед диванчиком, где лежала за  малым
не полностью раздетая, равнодушная Нинка, и ласкал ее, целовал,  пытался
завести.
   - Ну что же это такое?! - вскочил, отчаявшись, рухнул на свой  диван-
чик. - Мстишь, что ли? За билет?! Да как ты не понимаешь - одно  с  дру-
гим!
   - Все я понимаю, - отозвалась Нинка. - Все я, Димочка,  хороший  мой,
понимаю. И трахаться люблю побольше твоего. Только кайф  исчез  куда-то.
Ушел. И не мучайся: ты здесь не-при-чем!..

   Нинка скучно - давно, видать, - сидела на холодных ступенях парадной.
   Загромыхал лифт, остановился. Нинка глянула: нестарая, очень элегант-
ная дама, достав ключи, отпирала ту самую как раз дверь, которая и нужна
была Нинке.
   - Вы - сережина мама?
   Дама медленно оглядела Нинку с головы до ног, что последняя и приняла
за ответ положительный.
   - Здравствуйте.
   - Здравствуйте, - отозвалась дама. - А вы очень хорошенькая.
   - Знаю, - сказала Нинка.
   Дама открыла дверь и вошла в прихожую не то что бы приглашая  за  со-
бою, но, во всяком случае, и не запрещая.
   - Вы застали меня случайно. Мы с мужем живем в Комарово, на даче. Мне
понадобились кой-какие мелочи, - расхаживала дама по комнатам, собирая в
сумку что-то из шкафа, что-то из серванта, что-то из холодильника.
   Нинка, едва не рот разинув, осматривала очень ухоженную, очень  бога-
тую квартиру, где вся обстановка была или антикварной, или купленною  за
валюту. Компьютер, ксерокс, факс, радиотелефон! Подошла к  большой,  ка-
рельской березою обрамленной юношеской фотографии Сергея.
   - Есть у вас время? Можете поехать с нами. Вернетесь электричкой.
   - А Сергей! - надеясь и опасаясь вместе, спросила, - там?
   - Где? - прервала дама сборы.
   - Ну! на даче?
   - Сергей, милая моя, в Иерусалиме.
   Нинка вздохнула: с облегчением, что жив, не убили что вряд ли  досту-
пен сейчас Арифметику и его дружкам, но и огорченно, ибо очень  настраи-
валась увидеть монаха еще сегодня.
   - И, судя по всему, пробудет там лет пять-шесть. Или я приняла вас за
кого-то другого? Это вы - его скандальная любовь?
   - Н-наверное! - растерялась Нинка, никак не предполагавшая,  что  уже
возведена в ранг скандальной любви.
   - Это в от него беременны?
   - Я? Беременна? Вроде нет.
   - Странно, - сказала дама, продолжая  прерванное  занятие.  -  Вы  из
Москвы? Ладно, поехали. Там разберемся. Звать вас - как?..

   Ехали они в "мерседесе" с желтыми  номерами.  Вел  седой  господин  в
клубном пиджаке.
   - Вы у нас что, впервые? - спросила дама, сама  любезность,  понаблю-
дав, с каким детским любопытством, с каким восхищением глядит  Нинка  за
окно.
   - Угу, - кивнула она. - А это чо такое?
   - Зимний дворец. Эрмитаж.
   - Здрово!
   - А вот, смотрите - университет. Тут Сережа учился. Полтора года.  На
восточном.
   Нинка долгим взглядом, пока видно было,  проводила  приземистое  тем-
но-красное здание.

   Это была та самая дача, из мансардного окна которой выпрыгнула  обна-
женная девушка, и, хотя последнее произошло несколько  лет  назад,  дача
парадоксальным образом помолодела, приобрела лоск.
   Седой водитель "мерседеса" в дальней  комнате  говорил  по-немецки  о
чем-то уж-жасно деловом с далеким городом Гамбургом, кажется, о  постав-
ках крупной партии пива, а Нинка с дамою сидели, обнявшись, на медвежьей
шкуре у догорающего камина, словно две давние  подружки,  зареванные,  и
причина их несколько неожиданно внезапной близости прочитывалась на под-
носе возле и на изящном столике за: значительное количество разноцветных
крепких напитков, большей частью - иноземного происхождения.
   Впрочем, сережину маму развезло очевидно сильнее, чем Нинку.
   - Я! понимаешь - я! - тыкала дама себе в грудь. - Я во всем виновата.
Сереженька был такой хруп-кий! Такой тон-кий!.. Дев-ствен-ник! - подняла
указательный перст и сделала многозначительную паузу. - Ты  знаешь,  что
такое девственник?
   - Не-а, - честно ответила Нинка.
   - Ты ведь читала Чехова, Бунина! "Митина любовь"!
   - Не читала, - меланхолически возразила Нинка.
   - А у меня как раз, понимаешь, убийственный роман. Вон с этим, - пре-
небрежительно кивнула в сторону немецкой речи. - Странно, да? Он тебе не
понравился! - погрозила.
   - Понравился, понравился, - успокоила Нинка. - Только  Сережа  -  все
равно лучше.
   - Сережа лучше, - убежденно согласилась дама. - Но у меня был роман с
Отто. А Сережа вернулся и застал. Представляешь - в с