амый момент! Да еще
и! Ну, как это сказать! Как кобылка.
   - Раком, что ли?
   - Фу, - сморщилась дама. - Как кобылка!
   - Ладно, - не стала спорить Нинка. - Пусть будет: как кобылка.
   - А я так громко кричала! Я, вообще-то, могла б и не кричать, но я же
не знала, что Сережа!
   - А я, когда сильно заберет, - я не кричать не могу!
   - И все. Он сломался. Понимаешь, да?
   - Ушел в монастырь?
   - Нет! сломался. Он потом ушел в монастырь.  Перед  самым  судом.  Но
сломался - тогда. Я, значит, и виновата. Он, когда христианином сделался
- он, конечно, меня простил. Но он не простил, неправда! Я знаю - он  не
простил!
   - Перед каким судом?
   - Что? А! Приятели вот сюда, - постучала дама в пол  сквозь  медвежью
шкуру, - затащили. Напоили. Мы с его отцом  как  раз  разводились,  дачу
забросили, его забросили. А он переживал! Хочешь еще?
   - Мне хватит, - покрыла Нинка рюмку ладонью. - А вы пейте,  пожалуйс-
та.
   - Ага, - согласилась дама. - Я выпью, - и налила коньяку, выпила.
   - Ну и что - дачу?
   - Какую дачу? А-а! Девица от них сбежала. В окно  выбросилась.  Вооб-
ще-то, раз уж такая недотрога, нечего было и  ехать.  Правильно?  Голая.
Порезалась вся. А была зима, ветер, холодно! Ну, она куда-то там дополз-
ла, рассказала! Ей ногу потом ампутировали. Вот досюда, - резанула  дама
ребром ладони по нинкиной ноге сантиметра на три ниже паха.
   - И Сережка всех заложил?
   - Зачем? - обиделась дама. - Зачем ты так говоришь: заложил?  Зачем?!
Он потрясен был!
   - Пьяный, вы же сказали!
   - Не в этом дело! Тут ведь бардак! И все такое прочее! Каково ему бы-
ло видеть? Его вырвало! Он! он просто не умел врать! Вообще не  умел!  И
виновата во всем я! - Дама рыдала, все более и более себя распаляя: - Я!
Я!! Я!!!
   - Пора оттохнуть, торокая, - седой элегантный Отто уже с  минуту  как
закончил говорить со своим Гамбургом и стоял в дверях, наблюдая, а когда
дама ввинтилась в спираль истерики, приблизился.
   - Пошел вон! - отбивалась дама. - Не трожь! Я знаю: меня  уложишь,  а
сам! - и ткнула в Нинку указательным. - Угадала?! Ну скажи честно:  уга-
дала?!
   - Да не дам я ему, успокойтесь, - презрительно возразила Нинка.  -  Я
Сережу люблю!
   - Итемте, итемте, милая, - Отто уводил-уносил сопротивляющуюся, крив-
ляющуюся даму наверх, в мансарду, а Нинке кивнул с дороги, улучив минут-
ку: - Комната тля гостей. Располагайтесь.
   Нинка проводила их мутноватым взглядом, налила коньяку и, выпив, ска-
зала в пустоту:
   - Все равно вытащу. Подумаешь: Иерусалим!..

   Они чинно и молча завтракали на пленэре. Что по Нинке,  что  по  даме
вообразить было невозможно вчерашнюю сцену у камина.
   - Also, - сказал Отто, допив кофе и промакнув губы салфеткою,  извле-
ченной из серебряного кольца. - Я оплачиваю бизнес-класс то  Иерусалима,
тва бизнес-класса - назад. И тве нетели шисни по! -  прикинул  в  уме  -
!тшетыреста марок в тень. Фам твух нетель хватит?
   Нинке стало как-то не по себе от столь делового тона: получалось, что
ее нанимают для определенной унизительной работы. Тем  не  менее,  Нинка
кивнула.
   Дама заметила ее смятение, попыталась поправить бестактность мужа:
   - Знаешь, девочка. У нас довольно старый и хороший род. И я совсем не
хочу, чтоб по моей вине он прервался. Если ты! если ты вытащишь Сережу -
ты станешь самой любимой моей! дочерью.
   Отто переждал сантименты и продолжил:
   - Я ету в Санкт-Петербург и захвачу фас. Сфотографируйтесь на паспорт
фот по этому атресу, - написал несколько слов золотым паркером на оборо-
те визитной карточки, - тоштитесь снимков и савесите мне в офис, -  пос-
тучал пальцем по лицевой стороне. - Там же  фам  перетатут  и  билет  на
"стрелу". У фас тостаточно тенег? - полез во внутренний карман.
   - Денег? - переспросила Нинка с вызовом. - Как грязи!
   - Отшень хорошо, - спрятал Отто бумажник.

   В Москве Нинка буквально не находила себе места, ожидая вестей,  опа-
саясь, что прежде, чем удастся уехать, появится на горизонте  Арифметик,
обозленный бегством былого приятеля в недосягаемые места,  приятеля-пре-
дателя, перенесет ненависть на нее. Нинка почти даже перестала  ночевать
дома, меняла, как  заядлая  конспираторша,  адреса:  подруги,  знакомые,
дальние родственники, - оставляя координаты одной бабульке.
   Ночной звонок перебудил очередной дом, где Нинка нашла приют.
   - Девочка, милая! - мать Сергея, не пьяная, несколько разве на  взво-
де, расхаживала по пустой ленинградской квартире с радиотелефоном у  ще-
ки. - Тебе почему-то отказали в паспорте. Не знаю! Не знаю! У  Отто  это
первый случай за восемь лет. Подожди. Подожди. Успокойся. Возьми  каран-
даш. Двести три, семь три,  восемь  два.  Записала?  Николай  Арсеньевич
Ланской. Это сережин отец. Он работает в МИДе. Сходи к  нему,  договори-
лись? Я могла б ему позвонить, но боюсь: только напорчу. Да, вот еще!  Я
очень прошу не брыкаться и не обижаться, мы ведь уже почти родственницы:
я послала тебе кой-какую одежду. Поверь: сейчас это тебе необходимо. По-
обещай, что не станешь делать жестов: получишь, наденешь  и  будешь  но-
сить. Обещаешь, да? Обещаешь?..

   Лощеный скромник-демократ, какие за  последнее  время  нам  уже  при-
мелькались в интервью и репортажах программы "Вести", стоял у  МИДовских
лифтов, намереваясь высмотреть Нинку и составить впечатление о ней преж-
де, чем она заметит, узнает, расшифрует его.
   Судя по ее внешности, жестов Нинка не  сделала:  дорогое,  элегантное
платье сидело на ней так, словно никогда в жизни ничего ниже сортом Нин-
ка и не нашивала. Она явно переходила в очередной класс, а, может, через
один и перепрыгивала.
   Наглядевшись, Николай Арсеньевич приблизился, и надо было  видеть,  с
каким невозмутимым достоинством подала ему Нинка руку для поцелуя.
   Они вышли на улицу, под косое предвечернее солнце. Тут  же  зашевели-
лась, двинулась к подъезду "Волга" 3102, та самая, что  подобрала  Нинку
на ночном шоссе пять недель - целую жизнь! - назад.
   - Беда в том, - сказал Николай Арсеньевич, - что я  не  смогу  помочь
вам с документами. Честнее так: не мне вам помогать, потому что как  раз
я приложил все усилия, чтобы разрешение на выезд дано вам не было. И бу-
ду прикладывать впредь.
   Нинка посмотрела на вельможу долгим взглядом, жлоб же водитель долгим
взглядом посмотрел на Нинку: сперва он не мог поверить глазам и пару раз
даже мотал головою, словно гнал галлюцинацию, но в конце концов  все  же
утвердился во мнении, что это - та самая.
   - В истерике, по-мальчишески, - отвечал вельможа на безмолвный нинкин
вопрос, посредственно для дипломата скрывая возбуждение, которое генери-
ровала в нем сексапильная фигурка, - но Сергей несколько лет назад  выб-
рал на мой взгляд одну из самых удачных возможных карьер. И я  как  отец
(со временем и у вас, не исключено, появятся дети!) просто обязан помочь
ему не сорваться. Когда в лавре из-за вас начался скандал, я  предпринял
все возможное, чтоб удалить Сергея в Иерусалим. Не надо смотреть на меня
с ненавистью - Сергей попросил сам. Бежал от вас он - я ему  только  по-
мог. Простите, я, вероятно, неточно выразился: не от вас - от себя. И  я
его, - улыбнулся двусмысленно, - теперь понимаю. Но согласитесь:  нелепо
будет, если сейчас, ему вдогонку!
   - Соглашаюсь, - перебила Нинка, совсем по видимости  не  обескуражен-
ная, во всяком случае - взявшая себя в  руки:  чем  больше  на  ее  пути
встречалось препятствий, тем сильнейший азарт она, казалось, испытывала,
тем емче заряжалась энергией преодоления.
   - Вы, конечно, ни в чем не виноваты, и я  готов  компенсировать  вашу
неудачу, чем смогу! - тут Нинку прожег, наконец, потный взгляд жлоба-во-
дителя, и она обернулась, жлоба узнала, став, впрочем, после этого  лишь
еще презрительнее. - Я еду сейчас за город. Если у вас  есть  время,  вы
могли бы сопроводить меня, и мы вместе обсудили б! - вельможа все откро-
веннее, все нетерпеливее облапывал Нинку глазами.
   - У меня нту времени, - улыбнулась она. - Мне нужно добывать паспорт.
   Улыбнулся и вельможа.
   - Передумаете, - резюмировал, - мой телефон у  вас  записан.  Уверяю,
что Париж, Лондон, Гамбург на худой конец, гораздо увлекательнее Иеруса-
лима, - и направился к машине.
   - Вы меня, конечно, извините, Николай Арсеньевич, - склонился к  нему
жлоб, - но эта, с позволения сказать! телка! - и совсем уж приблизился к
шефу, два-три слова прошептал прямо на ухо. Приотстранился  несколько  и
добавил: - Ага. За двести рублей.
   Нинка понимала их разговор, словно слышала, и  потому,  едва  "Волга"
собралась вклиниться в густой предвечерний автомобильный поток Садового,
стремительно подошла, отворила дверцу и, в ответ улыбке вельможи, добив-
шегося-таки, как ему показалось, своего, сказала:
   - Вы, конечно, отец Сергея. И все-таки вы  знаете  кто,  Николай  Ар-
сеньевич? Вы ф-фавен! Вы старый вонючий фавен!

   У входа в клуб бизнесменов Нинка объяснялась с привратником-Шварцнег-
гером с помощью визитной карточки, полученной некогда от Отто. Шварцнег-
гер, наконец, отступил, и Нинка, миновав вестибюль и комнату,  где  нес-
колько человек лениво играли на рулетке, оказалась в зальчике,  где  шло
торжество.
   Компания была сугубо мужская, ибо хорошенькие подавальщицы, бесшумны-
ми стайками снующие за спинами бизнесменов, в счет, разумеется, не  шли.
Посередине перекладины буквы П, которою стояли столы,  восседал  юбиляр:
несколько расхристанный, извлекающий из рукава освобожденной от галстука
рубахи крупную запонку; человек не приблизительно, но точно  пятидесяти-
летний, ибо именно эту дату отмечали; совершенно славянского типа, слег-
ка крутой, обаятельный, в несколько более, чем легком, подпитии и  никак
не меньше, чем с двумя высшими образованиями.
   Рядом с юбиляром седо-лысый еврей-тамада, водрузив перед собою  пере-
вернутую кастрюлю, вооружась молотком для отбивания мяса,  вел  шутливый
аукцион.
   - Левая запонка именинника! - выкрикнул, получив и  продемонстрировав
оную. - Стартовая цена! двадцать пять долларов!
   - Ставьте сразу обе! - возразил самый молодой и самый крутой из  гос-
тей. - Если я сторгую эту, придется торговать и следующую, что в услови-
ях монополизма может привести!
   - Не согласен! - возразил с другого конца человек с внешностью  доро-
гого адвоката. - Предметы, продаваемые  с  юбиляра,  являются  музейными
ценностями и прагматическому использованию не подлежат!..
   У кого-то из присутствующих образовалось третье мнение на сей счет, у
кого-то - четвертое, - Нинка тем временем, угадав его со спины,  подошла
к Отто, который, хоть и глянул с заметным неудовольствием, дал знак при-
нести стул и прибор.
   - Тридцать долларов слева, - продолжал меж тем продавать запонку  та-
мада-аукционист.
   - Тридцать пять!
   - Сорок!
   - Мне удалось добиться, - сказала Нинка, - чтобы меня включили в  па-
ломническую группу в Иерусалим. Наврала с три короба про чудесное  исце-
ление, что дала, мол, обет!
   - Пятьдесят пять долларов раз! Пятьдесят пять - два!  Пятьдесят  пять
долларов - три! - ударил аукционист молотком в днище кастрюли. -  Прода-
но, - и усилился шум, зазвякали о рюмки горлышки бутылок, запонка поплы-
ла из рук в руки к новому обладателю.
   - Но им, кажется, это все равно. Они сказали - была б валюта.
   - Сколько? - спросил Отто.
   - Правая запонка именинника!
   - Девять тысяч четыреста двадцать пять, - назвала Нинка сумму,  глаза
боясь на Отто поднять.
   - Марок? - спросил тот.
   - Долларов, - прошептала Нинка.
   - Пятьдесят пять долларов - раз! Пятьдесят пять - два! Пятьдесят пять
долларов - пауза - три! - и удар в кастрюлю. - Правая запонка покупателя
не нашла. Переходим к рубахе. Что? - склонился аукционист к  юбиляру.  -
Владелец предлагает снизить на запонку стартовую цену.
   - Против правил! - подал реплику адвокат.
   - Ладно! Имениннику можно, - нетрезво-снисходительно возразил с  при-
балтийским акцентом прибалтийской же внешности человек.
   - Никому нельзя! - припечатал крутой-молодой.
   - Нет, - взвесив, коротко, спокойно ответил Нинке Отто.
   - Нет? - переспросила она с тревогой, с мольбою, с надеждою.
   - Нет, - подтвердил Отто. - Они хотят  наварить  тшерестшур.  Триста,
тшетыреста процентов. Это против моих правил.
   - Значит, нет, - утвердила Нинка, однако, с последним отзвуком вопро-
са, который Отто просто проигнорировал.
   - Юбилейная рубаха юбиляра, - продолжал аукционист, разбирая  надпись
на лейбле. - Шелк-сырец. Кажется, китайская. Цена в рублях  -  девятьсот
пятьдесят.
   Отто налил Нинке выпивки. Она решала мгновенье: остаться ли, - и  ре-
шила остаться.
   - Тысяча!
   - Тысяча слева. Тысяча - раз! Тысяча - два!
   - Тысятша сто, - сказал Отто просто  так,  неизвестно  зачем:  рубаха
именинника не нужна ему была точно, демонстрировать финансовое свое бла-
гополучие он тоже, очевидно, не собирался.
   - Господин Зауэр - тысяча сто. Тысяча сто - раз!
   - Тысяча двести!
   Юбиляр с голым, шерстью поросшим торсом, благодушно улыбаясь,  следил
за торгами с почетного своего места.
   Отто поглядел на соседку с холодным любопытством:
   - Хотите, я фс фыстафлю на аукцион? Авось  соберете.  Стартовую  цену
назнатшим три тысятши.
   - Долларов? - поинтересовалась Нинка.
   - О, да! - отозвался Отто. - Не сертитесь, но сами  толшны  понимать,
тшто это несколько! тороковато. На Риппер-бан фам тали бы максимум!  ма-
рок твести. Но сдесь собрались люти корячие, асартные. И не  снают  пока
настоящей цены теньгам.
   - Левый башмак юбиляра! - продолжал тамада аукцион.
   - И что я должна делать с тем, кто меня купит?
   - Если купят! - значительно выделил Отто первое слово и пожал  плеча-
ми: - Могу только пообещать, тшто я фас приопретать не стану. И тшто все
вырученные теньги перейдут фам. Пез куртажа. Сокласны?
   Нинка выпила и кивнула.
   - Две с половиной справа!
   Отто встал, подошел к юбиляру, нашептал что-то тому на ухо,  взглядом
указывая на Нинку, юбиляр поманил склониться тамаду.
   - На аукцион выставляется, - провозгласил последний, когда  выпрямил-
ся, - любовница юбиляра, - и, повернувшись к Нинке, сделал жест  шпрехш-
талмейстера. - Прошу!
   Нинка вздернула голову и, принцесса-принцессою, зашагала к переклади-
не буквы П.
   - Блюдо! - крикнул  крутой-молодой  и  утолил  недоумение  возникшего
метрдотеля: - Блюдо под даму!
   Очистили место, появилось большое фарфоровое блюдо, Нинка,  подсажен-
ная, взлетела, стала в его центр. Кто-то подскочил, принялся обкладывать
обвод зеленью, редиской. Какая откуда,  высунулись  мордочки  любопытных
подавальщиц.
   - Стартовая цена, - провозгласил аукционер, - три тысячи долларов.
   Возникла пауза.
   - Раздеть бы, посмотреть товар! - хихикнув, высказал пожелание  толс-
тенький-лысенький.
   Господи! Как Нинка была надменна!
   Крутой-молодой встал, подошел к толстому-лысому,  глянул,  словно  за
грудки взял:
   - Обойдемся без хамства.
   - Да я чего? - испугался тот. - Я так, пошутил.
   Инцидент слегка отрезвил компанию, и вот-вот, казалось,  сомнительная
затея рухнет. В сущности, именно молодой мог ее прекратить, но  он  спо-
койно вернулся на место и не менее спокойно произнес:
   - Пять!
   Снова повисла тишина. Девочки-подавальщицы зашлись в немом  восторге,
словно смотрели "Рабыню Изауру", даже аукционер не долбил свое:  пять  -
раз, пять - два!
   Отто холодно, оценивающе глянул на молодого и, подняв два пальца, на-
бил цену:
   - Семь!
   - Десять, - мгновенно, как в пинг-понге, парировал тот.
   - Пятнадцать! - выкрикнул толстенький-лысенький: идея  осмотреть  то-
вар, кажется, им овладела.
   - Двадцать! - молодой тем более не сдавался.
   - Двадцать - раз, - пришел в себя аукционер. - Двадцать - два!  Двад-
цать! - и занес молоток над кастрюлею.
   - Тватцать пять, - вступил Отто, еще раз рассчитав, что цену его, по-
жалуй, платежеспособно перебьют - и точно:
   - Тридцать!
   Одна из подавальщиц глотнула воздух от изумления.  Молоток  ударил  в
кастрюльное дно.
   - Продано!
   - Теньги!
   Крутой-молодой извлек из внутреннего кармана пачку, отсчитал два  де-
сятка бумажек, которые спрятал назад, а остальные, подойдя,  положил  на
блюдо к нинкиным ногам: поверх салата, поверх редиски. Вернулся на  мес-
то.
   - Ну-ка живо! - шуганул метрдотель подавальщиц. - Чтоб я вас тут!
   Нинка скосилась вниз, на зеленоватую пачку, перетянутую аптечной  ре-
зинкою.
   Отто взял нинкину сумочку, оставшуюся на стуле, передал в ее сторону.
   - Перите, - сказал и пояснил собравшимся: - Косподин Карпов, -  кивок
в сторону юбиляра, - шертвует эту сумму на благотворительность. А распо-
ряшаться ею бутет бывшая его люповница.
   Полуголый господин Карпов кивнул туповато-грустно: ему вдруг жаль по-
казалось расстаться с такою своей любовницей.
   Нинка присела, спрятала деньги  в  сумочку,  спрыгнула,  подхваченная
мужскими руками, медленным шагом направилась к молодому и неожиданно для
всех опустилась пред ним на колени, склонила голову.
   Молодой посмотрел на Нинку, посмотрел на собравшихся, явно  ожидающих
красивого жеста и, кажется, именно поэтому жеста не сделал: не поцеловал
даме руку, не предложил подняться или что-нибудь в этом роде.
   - Неужто ж я столько стю? - спросила Нинка.
   - Столько стю я! - отрезал молодой, и светлый, прозрачный  глаз  его,
подобный кусочку горного хрусталя, на мгновенье сверкнул безумием.
   - И что вы намерены со мной делать?
   - Жить, - ответил тот.
   - А если не подойду?
   - Перепродам.
   - Много потеряете, - бросил реплику адвокат.
   - Тогда убью, - и снова - безумный блеск.
   Нинка коротко глянула на хозяина, пытаясь понять: про убийство - шут-
ка это или правда? - и решила, что, пожалуй, скорее правда!

   Не слишком ли все это было эффектно? Не чересчур? Передышка во всяком
случае необходима:
   !птички, поющие на рассвете над  кое-где  запущенным  до  неприличия,
кое-где - до неприличия же зареставрированным Донским монастырем: именно
отсюда, от Отдела Сношений или как он у них там? очень ранним рейсом от-
бывает в Иерусалим группа паломников; кто уже забрался внутрь, кто  топ-
чется пока возле - автобуса; все сонные, зевающие:  двое-трое  цивильных
функционеров старого склада, двое-трое -  нового;  упругий,  энергичный,
явно с большим будущим тридцатилетний монах; несколько  солидных  иерар-
хов; злобная, тощая церковная староста из глубинки; непонятно  как  ока-
завшаяся здесь интеллигентного вида пара с  очень  болезненным  ребенком
лет тринадцати; вполне понятно как оказавшаяся  здесь  пара  сотрудников
службы безопасности, принадлежность к которой  невозможно  как  описать,
так и скрыть и, наконец, разумеется, Нинка: снова в черном, как тогда, в
лавре, только в другом черном, в изысканном, в дорогом, -  крестик  лишь
дешевенький, алюминиевый, которым играла, тоскуя, читая Евангелие,  тог-
да: в недавнем - незапамятном - прошлом!
   - Отец Гавриил, - подавив зевок ладонью, интересуется один  иерарх  у
другого. - Вы консервов-то захватили?..
   !улицы летней утренней Москвы, на скорости и в  контражуре  кажущиеся
не так уж и запущенными, на которые смотрит Нинка прощальным взглядом!
   !выход из автобуса у самораздвигающихся прозрачных дверей, за тем од-
ним только нам нужный, чтобы, готовя  точку  первого  периода  нинкиного
пребывания на российской земле, мелькнула неподалеку  ожидающая  хозяина
знакомая "Волга" 3102 со жлобом-водителем, прикорнувшим, проложив голову
трупными руками, на руле!
   !превратившееся в форменный Казанский вокзал с его рыгаловками,  оче-
редями, толкучкою, узлами, с его сном вповалку на нечистом полу,  с  его
деревенскими старичками и старушками Шереметьево-2!
   !прощальный, цепкий, завистливый  взгляд  юного  бурята-пограничника,
сверяющий Нинку живую с Нинкою сфотографированной и!
   !кайф, торжество, точка: разминаясь с ним на входе-выходе, Нинка  вы-
совывает язык и, отбросив до