рожную сумку, делает длинный нос  возвращаю-
щемуся с большим количеством барахла на Родную Землю  вельможе,  Николаю
Арсеньевичу, сережиному отцу.
   Самолет взмывает, подчистую  растворяется  в  огромном  ослепительном
диске полчаса назад вставшего солнца - и вот она, наконец - Святая  Зем-
ля!

   Еще не вся группа миновала паспортный контроль (а Нинка, словно испу-
гавшись вдруг сложности и двусмысленности  собственной  затеи,  которую,
занятая исключительно преодолением преград, и обдумать  как  следует  не
успела прежде, - оказалась в хвосте), как  внутреннее  радио,  болтавшее
время от времени на всяческих языках, перешло на единственный Нинке  по-
нятный, сообщив, что паломников из России ожидают у шестого выхода.
   Ожидал Сергей.
   Нинка, счастливо скрытая от него спинами, имела время унять  сердечко
и напустить на себя равнодушие; на Сергея же, увидевшего ее в самый  мо-
мент, когда Нинка, им подсаживаемая, поднималась в автобус, встреча про-
извела впечатление сильнейшее, которое он даже не  попытался  скрыть  от
всевидящих паломничьих глаз.
   Нинка кивнула: не то здороваясь, не то благодаря за  пустячную  стан-
дартную услугу, и, не сергеев вид - никто и не понял бы: шапочно ли зна-
комы юная паломница и монах или встретились впервые.
   Автобус отъезжал от сумятицы аэропорта. Сергей мало-помалу брал  себя
в руки. Нинка с любопытством, наигранным лишь отчасти, глядела в окно.
   - Добро пожаловать на Святую Землю, -  вымолвил,  наконец,  Сергей  в
блестящую сигарету микрофона. - Меня звать Агафангелом. Я  -  иеромонах,
сотрудник Русской православной миссии и буду сопровождать вас во  всяком
случае сегодня. Вы поселитесь сейчас в гостинице, позавтракаете  и  едем
поклониться Гробу Господню. Потом у вас будет свободное время: можно по-
ходить, - улыбнулся, - по магазинам. А вечером, в  (Нинка  не  разобрала
каком) храме состоится полунощное бдение.
   Нинка оторвала взгляд от проносящейся мимо  таинственной,  загадочной
заграницы ради Сергея: тот сидел на откидном рядом  с  водителем  и  ту-
по-сосредоточенно пожирал взглядом набегающий асфальт, но удары монахова
сердца перекрывали, казалось, шум мотора, шум шоссе, - во всяком случае,
и злобная тетка, церковная староста, услышала их внятно!

   Разумеется, что поселили Нинку как раз с нею. Староста  распаковывала
чемодан: доставала и прилаживала к изголовью дешевую, анилиновыми  крас-
ками повапленную иконку, рассовывала: консервы - в стол, колбасу - в хо-
лодильник, вываливала на подоконник, на "Правду" какую-то "саратовскую",
сухари и подчеркнуто, враждебно молчала. Молчала и Нинка,  невнимательно
глядя из окна на панораму легендарного города.
   Староста буркнула, наконец:
   - Знакомый, что ли?
   - Кто? - удивилась Нинка так неискренне, что самой сделалось смешно и
стыдно.
   - Никто, - отрезала староста. - Ты мне смотри!
   Нинка обернула надменное личико и  нарисовала  на  нем  презрительное
удивление.
   - Позыркай, позыркай еще. Блудница, прости Господи! -  перекрестилась
староста.
   Нинка мгновенье думала, чем  ответить,  и  придумала:  решила  перео-
деться.
   Староста злобно глядела на юную наготу, потом плюнула: громко и смач-
но.
   В дверь постучали.
   - Прикройся, - приказала староста и пошла отворять,  но  Нинку  снова
несло: голая, как была, стала она в проеме прихожей, напротив дверей,  в
тот как раз миг, как они приотворились, явив Сергея.
   Сергей увидел Нинку, вспыхнул, староста обернулась, снова плюнула  и,
мослами своими выступающими пользуясь, как тараном, вытеснила  монаха  в
коридор:
   - Хотели чего, батюшка?
   - Д-да! узнать! как устроились.
   - Слава тебе, Господи, - перекрестилась староста.  -  Сподобил  перед
смертью рабу Свою недостойную!

   В монастыре Святого Саввы народу было полным-полно.
   Монах как бы невзначай притиснулся к Нинке, вложил в ладонь микроско-
пический квадрат записки и так же невзначай исчез. Нинка переждала мину-
ту-другую, чтоб успокоилась кровь, развернула осторожненько.
   "Я люблю тебя больше жизни. Возвращайся в номер. Сергей".
   Нинка закрыла глаза, ее даже качнуло! Странная улыбка  тронула  губы,
которые разжались вдруг  в  нечаянном  вскрике:  жилистая,  заскорузлая,
сильная старостина рука выламывала тонкую нинкину, охотясь за  компрома-
том.
   - Отзынь! - зашипела Нинка. - Я тебе щас! к-курва! - и  лягнула  ста-
росту, чем обратила на себя всеобщее осуждающее внимание, вызвала  усми-
ряющий, устыжающий шепоток.
   Нинка выбралась наружу, к груди прижимая записку в  кулачке,  огляде-
лась, нет ли Сергея поблизости, и остановила такси!

   Автору несколько неловко: он сознает и банальность - особенно по  ны-
нешним временам - подобных эпизодов, и почти неразрешимую сложность опи-
сать их так, чтобы не технология и парная гимнастика получились, а  Поэ-
зия и выход в Надмирные Просторы, но не  имеет  и  альтернативы:  нелепо
рассказывать про любо_вь (а автор надеется, что  именно  про  любовь  он
сейчас и рассказывает), по тем или иным причинам обходя стороною  минуты
главной ее концентрации, когда исчезает даже смерть.
   В крайнем случае, если за словами не возникнет пронизанный  нестерпи-
мым, как сама страсть, жарким африканским солнцем, чуть-чуть лишь  смик-
шированным желтыми солнечными же занавесками, кубический объем, потеряв-
ший координаты в пространстве и времени; если не  ощутится  хруст,  све-
жесть, флердоранжевой белизны простыней; если  не  передастся  равенство
более чем искушенной Нинки и зажатого рефлексией и неопытностью, едва ли
не девственностью Сергея пред одной из самых глубоких  Тайн  Существова-
ния, равенства сначала в ошеломляющей закрытости этих Тайн, а потом - во
все более глубоком, естественном, как дыхание, их постижении; если,  ли-
шенные на бумаге интонации слова Сергея, выкрикнутые на пике:
   - Я вижу Бога! вижу Бога! - вызовут у читателя  только  неловкость  и
кривую улыбку - лучше уж, признав поражение, пропустить эту сцену и сра-
зу выйти на нетрудный для описания, наполненный взаимной нежностью тихий
эпизод, экспонирующий наших героев: обнаженных, обнявшихся, уже напитан-
ных радиацией Вечности и ведущих самый, может быть, глупый, самый корот-
кий, но и самый счастливый свой разговор.
   - Еще бы день! ну - два! и я бы не выдержал:  бросил  все  и  зайцем,
пешком, вплавь, как угодно - полетел бы к  тебе.  Я  больше  ни  о  чем!
больше ни о ком думать не мог!
   - А я, видишь, и полетела!
   - Вижу!
   - Пошли в душ?

   Струйки воды казались струйками энергии. Нинка с  Сергеем,  стоя  под
ними, хохотали, как дети или безумцы, брызгались, целовались, несли  вы-
сокую чушь, которую лучше не записывать, а, как в школьных  вычислениях,
держать в уме, ибо на бумаге она в любом случае будет выглядеть  нелепо,
- потому не услышали, никак не приготовились к очередному повороту сюже-
та: дверь отворилась резко, как при аресте, проем открыл злобную старос-
ту и человек чуть ли не шесть за нею: руководителя группы,  мальчика  из
службы безопасности, паломника-иерея, еще какого-то иерея (надо полагать
- из Миссии), гостиничного администратора и даже, кажется, полицейского.
   - Убедились? - победно обернулась к спутникам староста. -  Я  зря  не
скажу!

   В виде, что ли, рифмы к первой послепроложной сцене, подглядим вместе
с Нинкою - и снова через зеркало - на  падающие  из-под  машинки  клочья
сергеевой бороды, чем и подготовим себя увидеть, как  побритый,  коротко
остриженный, в джинсах и расстегнутой до пупа рубахе, стоит он, счастли-
вый, обнимая счастливую Нинку на одном из иерусалимских возвышений и по-
казывает поворотом головы то туда, то сюда:
   - Вон, видишь? вон там, холмик. Это, представь, Голгофа. А вон  кусо-
чек зелени - Гефсиманский сад. Храм стоял, кажется, здесь, а иродов дво-
рец!
   - В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкою,
ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца  нисана!  -  перебив,
завораживающе ритмично декламирует Нинка из наиболее популярного  китче-
вого романа века.
   - Ого! - оборачивается Сергей.
   - А то! - отвечает она.
   И оба хохочут.
   - А хочешь на Голгофу? - спрашивает расстрига,  чем  несколько  Нинку
ошарашивает.
   - В каком это смысле?
   - В экскурсионном, в экскурсионном, - успокаивает тот.
   - В экскурсионном - хочу.

   Не то что б обнявшись - атмосфера храма, особенно храма  на  Голгофе,
от объятий удерживает - но все-таки ни на минуту стараясь не терять ощу-
щения телесного контакта, близости, наблюдают Нинка с Сергеем из уголка,
от стеночки, как обступила небольшая, человек из  восьми,  по  говору  -
хохляцкая - делегация выдолбленный в камне священной горы крохотный, по-
луметровый в глубину, колодец, куда некогда было  установлено  основание
Креста. Хохлы подначивают друг друга, эдак шутливо толкаются,  похохаты-
вают.
   - Чего это они? - любопытствует Нинка.
   - Есть такое суеверие, - поясняет Сергей, -  будто  только  праведник
может сунуть туда руку безнаказанно.
   - Как интересно! - вспыхивает у Нинки глаз, и, едва хохлы, из которых
никто так и не решился на эксперимент, покидают зал, Нинка  бросается  к
колодцу, припадает к земле, сует в него руку на всю глубину.
   Сергей, презрительный к суевериям Сергей, не успев удержать  подругу,
поджимается весь, ожидая удара молнии или черт там его знает еще чего, -
однако, естественно, ничего особенного не происходит, и Нинка глядит  на
расстригу победно и как бы приглашая потягаться с судьбою  в  свою  оче-
редь.
   - Пошли! - резко срывается Сергей в направлении выхода.  -  Чушь  со-
бачья! Смешно!..

   Бородатый человек лет сорока пяти сидел напротив наших героев за сто-
ликом кафе, вынесенным на улицу, и вальяжно, упиваясь собственной мудрой
усталостью, травил, распевал соловьем:
   - Не, ребятки! В Иерусалиме жить нельзя. Вообще - в  Израиле.  Тут  в
воздухе разлита не то что бы, знаете, ненависть - нелюбовь. Да  и  чисто
прагматически: война, взрывы! И-де-о-ло-ги-я!  Типичный  совок.  Недавно
русского монаха убили и концы в воду. Есть версия, будто свои. То ли де-
ло Париж! В Штатах не бывал, зря врать не стану,  а  Париж!..  Монмартр!
Монпарнас! А Елисейские поля в Рождество! То есть, конечно, и  Париж  не
фонтан: в смысле для меня, для человека усталого. В Париже учиться надо.
А мое студенчество - так уж трагически получилось - пришлось на  Москву.
Но вам еще ничего, по возрасту. Впрочем, когда молод, и Москва -  Париж.
Что же касается меня, были б деньги - нигде б не стал теперь жить, кроме
Лондона. Самый! удобный! самый комфортабельный город в мире. Но,  конеч-
но, и самый дорогой. Ковент-гарден в пятницу  вечером!..  Пикадилли-сер-
кус!.. А на воскресенье - в Гринвич: "Кати Сарк",  жонглеры!  Увы,  увы,
увы!.. Так! что же еще? Италия - это все равно,  что  Армения,  но  вот!
есть - на любителя - сумрачные страны:  Скандинавия,  Дания,  приморская
Германия. Уникальный, знаете, город Гамбург!
   - Гамбург? - вставила вдруг, переспросила Нинка.  -  Один  джентльмен
как-то сказал, что в Гамбурге, на Риппер-бан, за меня дали  бы  максимум
двести марок. Риппер-бан - это что?
   - Вроде Сен-Дени в Париже, - отозвался всезнающий соотечественник,  -
вроде Сохо в Лондоне, хотя Сохо куда скромней. Но вы не волнуйтесь:  та-
кие, как вы, на Риппер-бан не попадают. В худшем случае!
   - Отто? - с некоторым замедлением осведомился Сергей.
   - Отто не Отто, - кокетливо отмахнулась Нинка.
   - Вон оно что! - Сергей в мгновенье сделался мрачен, угрюм. - Надо же
быть таким кретином! Они тебя наняли, да? Отто с матушкой? Скажи  честно
- ты ж у нас девушка честная!
   Бородач притих: тактичное любопытство, чуть заметная опаска.
   - Нет, любимый, - ответила Нинка с волевым смирением. - Не наняли.  Я
- сама.
   - Сама?! Как же! Парикмахерша! Откуда ты деньги такие взяла?!
   - Деньги?! - входила Нинка в уже знакомый нам азарт. - На нашей  Рип-
пер-бан заработала: у "Националя"! Смотрел "Интердевочку"? Хотя, откуда?
У вас там кино не показывают: молятся и под одеялом дрочат!
   - А с визой для белых сейчас в Европе проблем нету. На три месяца, на
полгода. Потом и продляют. Идете в посольство! - попытался бородач  если
не снять конфликт, то, по крайней мере, изменить время и место его  раз-
решения.
   - Ф-фавен! - бросила Нинка Сергею.
   - Любопытное словцо! - заметил бородач. - От "фвна", что ли?
   - От "козла", - вежливо и холодно пояснила  Нинка  и  встала,  пошла:
быстро, не оглядываясь.
   - Догоняй, дурень! - присоветовал бородач, и Сергей, вняв совету, се-
бе ли, побежал вслед:
   - Нина! Нина же!

   В сущности, это была еще не ссора: предчувствие,  предвестие  будущих
разрушительных страстей, однако, на пляже, на берегу  моря,  сидели  они
уже какие-то не такие, притихшие: загорелая Нинка и белый, как  сметана,
Сергей.
   Нинка лепила из песка замок.
   - Я никогда в жизни не бывала на море!
   - А меня предки каждое лето таскали. В Гурзуф! Ну, поехали в Гамбург!
поехали! Я немецкий хорошо знаю.
   - С чего ты вбил в голову, что я хочу в Гамбург?!  Если  б  она  меня
послала, сказала б я тебе первым делом, чтоб ты  ни  в  коем  случае  не
возвращался? - Нинка чувствовала тень вины за тот разговор, то  согласие
на дачной веранде в Комарово - тем активнее оправдывалась.
   - Да ну их к черту! - у Сергея был свой пунктик. - Убьют - и пускай!
   - Хочешь оставить меня вдовою?
   - Собираешься замуж?
   - А возьмешь?
   - Догонишь - возьму! - и Сергей сорвался с места, побежал  по  песку,
зашлепал, взрывая мелкую прибрежную воду, обращая ее в  веера  бриллиан-
тов.
   Нинка - за ним: догнала, повисла на шее:
   - Теперь не отвертишься!
   - Так что: в Гамбург?
   - Как скажешь! Берешь замуж - отвечай за двоих!

   Они ожидали рейса на Гамбург, а через две стойки проходила  регистра-
цию отбывающая в Москву группа знакомых нам паломников.
   - П-попы вонючие! - сказала Нинка. - Мало, что содрали впятеро -  от-
казались вернуть деньги и за гостиницу, и за обратный билет.
   - Сколько у нас осталось? - осведомился Сергей,  которого  чуть-чуть,
самую малость, покоробили нинкины "попы".
   Нинку тоже покоробило: это вот "у нас", но она лучше, чем Сергей, по-
давила нехорошее чувство и спокойно ответила:
   - Три восемьсот.
   - Не так мало, - нерасчетливо выказал Сергей довольно  легкомысленный
оптимизм.
   - Не так много, - возразила Нинка и вспомнила дьявольский  аукцион  в
бизнес-клубе, хрустальные глаза крутого-молодого, следующие  -  пока  не
удалось сбежать - сумасшедшие сутки,!
   Радио объявило посадку в самолет, следующий до Гамбурга.
   - Наш, - пояснил чувствующий себя слегка виноватым Сергей и взялся за
сумку.
   - Я, Сереженька, и к языкам оказалась способною. Уже понимаю сама!

   Как бы намекая на скорое похожее нинкино путешествие, сверкающей  ту-
шею таял в укрывшем Эльбу вечернем тумане белый, огромный лондонский па-
ром. Да и сам Гамбург, возвышающийся, нависающий над Альтоной, над  Нин-
кою, едва проступал сквозь молочную  муть  радужными  ореолами  фонарей,
фар, горящих витрин...

   По тротуару чистенькой, тихой улицы фешенебельного Бланкенезе,  возле
трехэтажного особняка со стеклянным лифтом и  крохотным  парком  вокруг,
напустив на себя по возможности независимый вид, взад-вперед  вышагивал,
поджидая выезда Отто, Сергей: не  допущенный  ли  внутрь  особо  строгим
швейцаром, сам ли не пожелавший войти из гордости, из чувства такта  или
из каких других соображений.
   Приподнялись автоматические ворота  подземного  гаража.  Распахнулись
въездные. Из недр особняка поплыл сверкающий мерседес.  Сергей  стал  на
дороге
   Отто сидел за рулем сам. Рядом в сафьяне кресла полулежала дама,  чей
возраст, очевидный вопреки ухищрениям портных и косметологов, давал  ос-
нования предположить в ней даже и мать Отто. Впрочем, по сумме  необъяс-
нимых каких-то признаков, а, может, и по воспоминаниям-отголоскам петер-
бургских разговоров, Сергей решил, что дама - гамбургская, законная, же-
на.
   Увидев расстригу, Отто притормозил, но ни в машину его не  пригласил,
ни сам не вышел,  а  лишь  нажал  на  кнопочку,  опускающую  стекло:  не
столько, видно, по хамству, сколько стесненный присутствием супруги.
   - Guten Tag, - склонился Сергей в полупоклоне, смиряя гордость, кото-
рая лезла изо всех его щелей.
   - Фот, сначит, кута фас санесло, - на приветствие легким только  кив-
ком ответив, сказал Отто неодобрительно. - Ну та, естественно.
   - Говорите, пожалуйста, по-немецки, - обратилась к Отто  навострившая
уши дама. - Это неприлично.
   Отто не без раздражения проглотил замечание.
   - Почему ж это, интересно, естественно? - по-немецки вопросил оскорб-
ленный Сергей, потому именно по-немецки, что на раз усек ситуацию и  го-
тов был извлечь из нее всю возможную выгоду. - Просто мама, когда  отго-
варивала ехать в миссию, в Иерусалим, сказала, что у вас всегда найдется
для меня место в гамбургском офисе.
   Почувствовав, что по поводу "мамы" предстоит непростое  объяснение  с
супругою, Отто чуть скривился.
   - Ваша мама, должно быть, не слишком хорошо  разбирается  в  бизнесе.
Хотя! Вы на компьютере работать можете?
   Сергей отрицающе промолчал.
   - Электронные таблицы знаете? Автомобиль вдите? Я,  конечно,  мог  бы
дать вам немного денег, но вы, помнится, как-то заявили, что от меня  не
возьмете никогда и ничего. Вы переменили позицию?
   Сергей продолжил молчать.
   - Впрочем, мне много дешевле выйдет содержать вас в России.  Если  вы
отказались от гордых ваших  принципов,  я  готов  купить  вам  билет  до
Санкт-Петербурга.
   Сергей потупился и выдавил.
   - Меня там могут убить.
   - Ну, знаете, - сказал Отто. - Вы уж слишком многого требуете от жиз-
ни. - И то ли со странным юмором, то ли с угрозою скрытой добавил.  -  А
убить вполне могут и здесь. Извините, - и, нажав опускную кнопочку,  от-
городился от Сергея стеклом, тронул машину, уронил эдак впроброс,  неза-
висимо, адресуясь к супруге. - Сын моей уборщицы. Из петербургского  от-
деления!

   Глухой торцовой стеной огромного мрачного дома на задах мясного рынка
неизвестный художник воспользовался, чтобы проиллюстрировать  "Апокалип-
сис", а представитель экологической службы -  чтобы  пометить  дом  чер-
но-желтым, на шесть секторов разделенным  кружком:  знаком  радиационной
опасности. Нинка с Сергеем снимали крохотную квартирку первого,  глубоко
вросшего в землю этажа.
   Сергей был сильно пьян:
   - А я сказал - на колени! - и ладонями, взятыми в замок, давил  Нинке
на голову, понуждая опуститься. - Перед шоферюгой могла, а передо мной -
гордость не позволяет?!
   - Я же тебя спасала, Сереженька. Ты разве забыл?
   Сказала-то Нинка кротко, а оттолкнула Сергея сильно, а  потом  еще  и
больно отхлестала по щекам.
   Он заплакал, пополз, обнимая ей ноги:
   - Помоги! Этот шофер - он все время перед глазами.  И  все  твои  ос-
тальные! шоферы. Я люблю тебя и от этого с ума сойду.
   - А я, когда ты пьян, - возразила Нинка, усевшись,  поджав  ноги,  на
тахту, зябко охватив плечи руками: так сидела  она,  ожидая  электричку,
перед первой с Сергеем встречею, - я не люблю тебя совсем.
   - Я больше не буду, - подполз Сергей и уткнул ей  в  колени  повинную
голову. - Я обещаю! я больше не буду! - и всхлипывал.
   - Ладно, - помолчав, закрыла Нинка тему и погладила  отросшие  волосы
Сергея, вспоминая, быть может, как перебирала их в той ночной подмосков-
ной-московской поездке. - Поспи!
   Потом и впрямь опустилась на колени, стащила с него башмаки,  помогла
взобраться на ложе.
   - Ты не сердишься, правда? - пробормотал Сергей в полусне. - Это ведь
от любви!
   Нинка пошла на кухню. Из дальнего угла выдвижного ящика извлекла  не-
толстую пачку несвежих бумажек, пересчитала:  марок  триста,  четыреста:
все, что у них осталось. Отложив несколько банкнот и спрятав  в  прежнем
месте, бросила остальное в сумочку и,