омное, синее  в
этот по случаю солнечный день, вогнутое как чаша
   и дорога пошла по-над ним, крутясь и виляя; по  сторонам  выстроились
но-голые, облезлые стволы эвкалиптов; слева, во  двориках,  в  окружении
неющей золотом листвы, росло что-то вечнотемнозеленое, пальмы даже; а а,
совсем по кромке прибоя, полз бесконечный поезд, долго оставаясь по ению
к ней, к Ирине, почти недвижным, покуда не отполз потихоньку ,  -  длину
одной этой мелодии.
   Но она закончилась. Кассета выскочила из магнитофонного  зева.  Ирина
подвернула к заправке с надписью Абензин, полезла за кошельком и, как ни
считала, как ни собирала  по  сусекам  оставшиеся  желтенькие  да  зеле-
ненькие, получалось литров на двадцать пять семьдесят шестого и - все!
   09.11.90
   Ирина медленно ехала по набережной, поглядывая по сторонам, но  никто
из тусующихся ей не казался, пока не привлекли внимания два жгучих  брю-
нета, прямо на улице, возле врытого в песок пустынного пляжа  шахматного
столика, играющие огромными, по полметра,  фигурами:  один  -  страстно,
другой - раздумчиво. То есть, внимание привлек именно  раздумчивый.  Она
остановилась, понаблюдала и пропела милым чалдонским говорком:
   - Ребята, где тут у вас можно машину продать?
   Тот, который играл раздумчиво, тоже оценил Ирину вмиг и уже было дви-
нулся к ней, как тот, который играл страстно, страстно же приятеля  опе-
редил.
   - Какие проблемы?! - сказал с легким южным акцентом и уселся в машину
столь решительно, что приятелю поневоле пришлось вернуться  к  доске.  -
Поехали, что ли?
   Ирине явно жалко стало, что помочь вызвался не тот, а этот, но ничего
не оставалось делать,  -  разве,  врубая  передачу,  бросить  прощальный
взгляд на одинокую фигуру у столика. И поймать ответный.
   - С какого года? - спросил тот, который играл страстно.
   - Я? - несколько удивилась Ирина  вопросу,  возвращаясь  сознанием  с
пляжа в салон.
   - Что вы, мадмуазель! У вас не  может  быть  возраста.  Вы  -  чистая
женственность. Вечная весна. Боттичелли. Я имею в виду аппарат.
   - Машина?
   - Машина-машина.
   - Папа ее покупал! мы правильно едем?
   Тот, который играл страстно, утвердительно хмыкнул.
   - Папа ее купил, кажется! ну да: в семьдесят восьмом.  У  нас  раньше
старая "Волга" была.
   - В семьдесят восьмом, говорите? И задок побит!
   - Это я на прошлой неделе! - попыталась оправдаться Ирина, но  парень
прервал:
   - Каждый изъян имеет свою цену. Потому боюсь: больше двенадцати  вам,
мадмуазель, за нее не дадут.
   - Двенадцать?! - обрадовалась Ирина.
   От парня не укрылась ее реакция.
   - Но запрашивать надо четырнадцать. Сюда, сюда, налево!..

   Несмотря на значительное расстройство чувств, Ирина  успела  проголо-
даться за безумный этот день и, обставленная сумками и чемоданами, с де-
нежной пачкою на столике, ела не без аппетита в уличной кабине ресторан-
чика "Золотое руно".
   Веселая компания 3 + 3, решившая, вероятно, продолжить ужин на пленэ-
ре, вытаскивала из дверей накрытый стол, чему  пытались  противодейство-
вать две официантки. Ирину привлек шум, и  она  мгновенно  узнала  среди
парней того, который утром на пляже играл в шахматы раздумчиво.
   Компания, усмирив официанток взяткою,  утвердилась-таки  во  дворе  и
продолжила пировать, а Ирине уже кусок не лез в горло. Она не выдержала,
решилась: встала из-за столика, подошла, остановилась vis-а-vis к давеш-
нему шахматисту. Тот поднял голову, улыбнулся в приятном узнавании:
   - Продали машину? Да вы садитесь, садитесь, - уступил место. -  Воло-
дя! стул быстро!..
   Ирина ударила шахматиста по щеке.
   - Извините, - сказал тот, - но мне кажется: вы меня с кем-то спутали.
Вот, - и достал из специального кожаного чехольчика визитную карточку  с
золотым обрезом. - Тамаз Авхледиани. Архитектор из Тбилиси.
   - Спутала?! - изумилась Ирина. - Может, это не вы играли там в шахма-
ты?! Может, это не ваш приятель помог мне продать машину? Боттичелли!
   - Да я его! я его, правда, первый раз в жизни видел.
   - Ага, так я и поверила. Дурочка из провинции. Просте четырнадцать, -
обиженно передразнила давешнего страстного.  -  Официально  оценим,  ос-
тальное сразу же на руки! А потом, говорит, в милицию иди! Ты же  оценку
подписала!
   - Мамой клянусь, я его не знаю, - апеллировал  Тамаз  к  приятелям  и
приятельницам, но Ирина, плача, возвращалась уже к своему столу.
   Тамаз неловко рассмеялся и стал разливать вино, рассказывая что-то по
возможности весело. Ирина ковыряла вилкою в тарелке, приправляя  котлету
слезами. Однако, веселье получалось посредственное, Тамаз встал, прибли-
зился к Ирине:
   - Сколько он вам недоплатил?
   - Разве в этом дело?! - ответила та. - Я б и за  восемь!  Я  б  и  за
шесть! Папа умирал - оставил. Только зачем обманывать?!
   - Сколько?! - переспросил Тамаз тверже.
   - Вот, - подвинула Ирина денежные пачки на край стола. - Можете  заб-
рать и их!
   Тамаз на глазок оценил сумму.
   - А обещал? Четырнадцать?
   Ирина нехотя кивнула.
   - Где вы остановились?
   Ирина продемонстрировала сумки-чемоданы:
   - Говорили: как оформим - довезут до гостиницы, помогут. А сами  сели
и укатили!
   - Пойдемте. Я вас устрою.
   - А как же ваши?.. - кивнула Ирина на тамазов стол.
   - Думаю: переживут. Не сразу, но! - и Тамаз взял с земли иринино  ба-
рахло.
   - А, - махнула Ирина рукою. - Все равно, - и поднялась,  повесила  на
плечо оставшуюся сумку.
   Когда они шли к выходу, Тамаз на минутку подвернул к своей компании.
   - А деньги, - сказал приятелям, - я с этого  абхаза  взыщу.  Исключи-
тельно в интересах Справедливости.
   10.11.90
   Оттого, что большую тбилисскую квартиру мы ли впервые  увидим,  Ирина
ли потом, позже вспомнит-вообразит в бликах прихотливого ночного освеще-
ния и в стремительном движении, сопровождающем проход Натэлы Серапионов-
ны через две комнаты в третью, к особо пронзительно - из-за  неурочности
- трезвонящему телефону, дорогая  обстановка,  тусклое  золото  корешков
книг, почерневшее серебро оружия на коврах, картины по стенам, - все это
покажется еще сказочнее и роскошнее, чем есть на самом деле.
   - Тамаз? Это ты, Тамаз? Что случилось, мальчик?! - биологическая  ма-
теринская тревога зазвучит в этих по-грузински  сказанных  фразах.  -  В
Москве отец, в Москве. Вызвали. Зачем тебе отец?  Что?  Сколько?  Десять
тысяч? Где я тебе возьму к утру десять тысяч?! Попал в переделку?  Абха-
зы, да?!
   - Только не вздумай как в прошлый раз приезжать, слышишь? - прокричит
Тамаз в телефонную трубку уличного междугородного автомата неподалеку от
ночного шумящего моря. - Я на себя руки наложу, если не перестанешь  бе-
гать за мной как за маленьким!

   Сладкая медленная мелодия будет сопровождать наших героев весь следу-
ющий день: и у карстового Синего озера, в чью бездну бросит Ирина  каме-
шек под нетерпеливым присмотром вертящего ключ таксиста; и на  Рице,  по
ледяной воде которой поплывут они с Тамазом на лодке; и в  вагончике-ма-
лютке подземки, влекущей в глубь Новоафонских пещер; и в самих  пещерах,
где, по настоянию Тамаза приотставшие от экскурсии, останутся они  возле
разноцветно освещенных сталактитов, а, когда группа  отойдет  достаточно
далеко и подсветка погаснет, Тамаз в наступившей почти  тьме  попытается
поцеловать Ирину, но та не дастся; и в пацхе, у стены-плетня, за столом,
врытым в землю, где Тамаз не позволит Ирине выпустить рог  с  изабеллой,
пока тот не опорожнеет, сам отрежет кусок от  длинной  ленты  козлятины,
коптящейся над очагом, покажет, как зачерпывать  соус  ткемали  кусочком
лаваша: красная капелька на ирининой руке; и когда!
   - Никогда! - засмеется Ирина, раскинув руки: не пуская в номер, и  на
тамазово:
   - Ну, чаю просто попьем! - останется непреклонна, и архитектор  снова
сдастся: - Ладно, - скажет, - в таком случае едем к моим друзьям;  вечер
продолжается.
   - Мы там будем одни? - спросит Ирина. - Поздно уже!
   - Что ты, дорогая! В этом доме всегда столько народу! Только мне надо
по пути заскочить на почту!
   ь там, у тамазовых друзей, уступит национальному грузинскому  мотиву,
оторый архитектор, в окружении веселой, отхлопывающей такт компании  ино
внимание привлечет живое лицо немолодой женщины, особенно  азартно  й  в
ладоши;
   - Кто такая? - поинтересуется Ирина у соседа;
   - Гостья, из Парижа!)
   т эффектно, артистично танцевать что-то горское, но прервет танец:  ,
внезапно, неожиданно, и, схватив Ирину за руку, потащит к выходу:
   - Ты была когда-нибудь ночью на маяке?
   - На маяке? - снова невпопад расхохочется Ирина.
   - Эй! куда вы?! - понесется им вслед.
   11.11.90
   Большой теплоход, сияющий огнями, разворачивался в  миле  от  берега.
Реликтовые сосны ровно шумели, дезавуируемые пунктиром  маячного  света.
Ирина стояла, закинув голову, и глубоко всем этим дышала; Тамаз  непода-
леку пытался всучить червонец маячному смотрителю.
   - Пошли! - крикнул во тьму, договорившись. - Эй, Ирина!
   Она выпала из странного своего состояния.
   - Ничего не трогать! со стороны моря лампу не перекрывать!  -  по-ар-
мейски прикрикнул сторож, сторонясь от входа.
   Поднимаясь крутой лестницею, Тамаз тянул Ирину за руку.  Наверху,  на
круговом балкончике, свет слепил почище фотовспышки, и глаза за недолгие
мгновения темноты не успевали к ней привыкать.
   - Вот, - сказал Тамаз, доставая из многочисленных  карманов  кожаного
пиджака пачки  десятирублевок.  -  Торжественно  вручаю.  Справедливость
одержала победу.
   - Не возьму, - ответила, помрачнев вдруг, Ирина.
   - Почему?
   Она качнула головою:
   - Значит, ты все-таки связан с ними, - и пошла к выходу.
   - Постой! - крикнул Тамаз. - Не веришь, да? Не веришь?! Ты же  видела
мои рисунки!..
   Ирина призадержалась.
   - Не знаю, - сказала, - я уже ни-че-го-не-зна-ю.
   - Не возьмешь, значит?
   Тамаз разорвал бандероль, пустил десятирублевки по ветру.  Они,  кру-
жась как ржавые листья, разлетались вкруг маяка, то исчезая во мраке, то
вспыхивая вновь - чем дальше, тем бледнее. Тамаз хрустнул следующей пач-
кою, пустил по ветру и ее. Полез за следующей!
   - Постой, - бросилась Ирина, удержала его руки в  своих.  -  Покорил!
Лучше потратим вместе. Как же тебе удалось-то? Там, наверное, мафия?
   - Мужчина должен иметь свои маленькие секреты, - улыбнулся Тамаз. По-
том привлек Ирину и поцеловал.
   Она обмякла!

   Гобеленные кони стронулись вдруг с места и понесли карету вдаль.  Ше-
валье во весь опор мчался вослед, ветер трепал перья  на  его  шляпе,  и
Ирина в прерывистом свете заоконного  маяка  закусила  указательный:  ей
стыдно было кричать, а удержаться она не могла.  Зубы  вдруг  стиснулись
так, что на пальце выступила кровь: красная капелька на белой коже!
   Восторг, наконец, несколько утих. Кони замерли. Ирина приразжала  зу-
бы.
   - Господи! что это было?! Что же это такое было?!
   - Любовь, - ответил Тамаз, приподнявшись на локте, глядя на  Ирину  с
большой нежностью, хоть и не без  довольства  собою.  -  Больше  ничего.
Просто любовь.
   - Милый, единственный! - принялась покрывать Ирина лицо Тамаза  поце-
луями. - Счастье в гостинице. Как странно! как нелепо!
   - И все-таки ты должна за меня выйти!
   Мгновенно лицо Ирины стянула маска страдания.
   - Нет, - сказала женщина очень твердо. - Это невозможно. Нет-нет-нет!
Да и зачем тебе?
   - Нет! нет! - передразнил Тамаз. - Опять - нет! По-чему?!
   - Мелодрама, - ответила Ирина. - Я должна умереть.
   - Все должны умереть! - не остыл еще от раздражения Тамаз, не научив-
шийся покуда получать в этой жизни отказы.
   - Вот! возьми! потрогай! - положила  Ирина  его  руку  на  заряженную
смертью грудь.
   Он погладил, взял сосок нежной щепотью. Ирину снова начало  забирать,
и, с трудом пересиливая себя, она зашептала:
   - Нет. Погоди. Вот, здесь. Потрогай! Вот. Шишечка. Шишечка с  гороши-
ну. Чувствуешь?
   Тамаз почувствовал.
   Снова привстал на локте. Посмотрел в лицо Ирины как-то недоверчиво.
   - Ты же грузин, - принялась убеждать она себя, его ли. -  Тебе  нужны
дети. Я б одного, положим, еще и успела, но как я оставлю  его  сиротой?
Сама так росла! И как взвалю на тебя свое умирание? Если б ты знал,  как
это некрасиво: умирать. Поверь, я видела! Ну,  глупенький,  -  погладила
Тамаза. - Теперь понимаешь? Полтора года. Или два. И  я!  уйду.  Месяцев
десять смогу! жить. Не дольше. А теперь поцелуй  меня,  слышишь?..  если
тебе не! не неприятно! слышишь? Я хочу! я! хочу!
   12.11.90
   Тратить вместе они начали на рынке: Ирина запрокидывала голову, а Та-
маз опускал в раскрытый, соблазнительный рот подруги то щепоть гурийской
капусты, то дольку мандарина, набивал сумку поздним виноградом, орехами,
фейхоа!
   - Напои меня вином и освежи яблоком, - хохотала Ирина, - ибо я  изне-
могаю от любви!
   ду осыпал лепестками роз, обрывая их с огромной красно-белой охапки!
   По дороге с рынка стояла древняя церковь.
   - Византийцы построили! - пояснил Тамаз. - Еще в  одиннадцатом  веке.
Абхазы были тогда совсем дикими!
   - А сегодня? - зачем-то пошутила Ирина.
   - И у меня есть гипотеза, - подчеркнуто  не  расслышал  Тамаз  иринин
вопрос, - что по древнему обычаю они пролили  в  фундамент  человеческую
кровь. Убили кого-то, чтоб храм стоял тверже.
   - А может, они правы? - вдруг погрустнела, посерьезнела Ирина. - Гля-
ди: ведь стоит!
   14.11.90
   Ирине воображалось, что, рассмотрев его с брезгливым вниманием, Реваз
Ираклиевич бросил свидетельство о браке на скатерть.
   - Ты - князь! - провозгласил. - Единственный наследник рода Авхледиа-
ни.
   - Тебя не поймешь, папа, - ответил Тамаз. - То ты член ЦК, то снова -
князь!
   - Молчать! - стукнул Реваз Ираклиевич ладонью по столу.
   Тамаз притих. Вошла прислуга с десертом. Возникла пауза.
   Натэла Серапионовна, с некоторой опаскою поглядывая на супруга, потя-
нулась через грязные тарелки за свидетельством, принялась изучать.
   - Была б хоть из Москвы, из хорошего дома, - сказала.
   Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону  прислуги,  которая
как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как
ветром.
   - И вдобавок ты - трус!
   - Трус? - переспросил Тамаз.
   - Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед  фак-
том. Исподтишка!

   Неимоверный вид на сказочный Тбилиси из окна-фонаря  высоко  стоящего
ателье, да высокая информационная насыщенность, вообще свойственная мас-
терским скульпторов, художников, архитекторов  ли,  а  тут  усугубленная
тем, что хозяин - малознакомый возлюбленный, - на первых порах  защитили
Ирину от ощущения унизительного одиночества, в котором оставил ее Тамаз,
уехав разговаривать с родителями.
   Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проекты!
   Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ирина завернула в
спаленку, окинула хозяйским взглядом, пошла в прихожую, распаковала  че-
модан, и, отыскав на кухне ящичек  с  домашним  инструментом,  принялась
прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретою!

   - Зачем?! - рвал с шеи Тамаз золотой крестик, - зачем вы навесили его
на меня?! Ей! ей жить год осталось, полтора! Потерпте, в  конце  концов!
Вид сделайте!
   - А если ребенок? - спросил отец. - Кому нужен  внук  с  дурной  нас-
ледственностью?
   - Да не будет у нас детей! - выкрикнул едва не сквозь слезы Тамаз.  -
Не будет! Она обещала!
   - Она! - передразнил отец. - Кто из вас мужчина, что-то  не  разберу.
Она?
   - Вы сами! сами не даете мне стать мужчиной! Вы доведете меня,  дове-
дете!.. - и Тамаз побежал через всю квартиру, заперся в своей комнате.
   Мать припустила следом.
   - Натэла! - безуспешно попытался остановить  ее  отец,  потом  встал,
прошелся, повертел свидетельство о браке, направился к тамазовой двери.
   - Тамаз, мальчик, - подвывала под нею Натэла Серапионовна.
   Отец отстранил ее, постучал сухо и требовательно:
   - Открой. Поговорим как мужчина с мужчиною.
   Тамаз, видать, услышал в тоне отца капитулянтские нотки, щелкнул клю-
чиком. Реваз Ираклиевич вошел, сел к столу, показал сыну на стул  рядом.
Натэла Серапионовна стояла на пороге.
   - Уйди, мать! - прикрикнул  Реваз  Ираклиевич.  -  Значит,  говоришь:
больна неизлечимо? - переспросил, когда они остались одни.
   - Конечно, папа!
   - И дольше двух лет не протянет? врачи обещали?
   - Даже меньше! Скорее всего - меньше!
   - И детей, клянешься, не будет?
   Натэла Серапионовна стояла у дверей, подслушивала, а сквозь щель дру-
гой двери подсматривала за Натэлой Серапионовною прислуга.
   - Клянусь!
   - Хочешь испытать себя, да, сынок?  -  Реваз  Ираклиевич  внимательно
вгляделся в глаза Тамаза. - Хочешь сделать добрый поступок? Хочешь, чтоб
она умирала не в одиночестве?
   - Н-ну да, папа, - замялся Тамаз. - Но дело не только  в  этом.  Мне!
Мне, знаешь, очень хорошо с нею! - и Тамаз покраснел. - Ну,  ты  понима-
ешь!
   - Понимаю-понимаю, - подтвердил Реваз Ираклиевич. - Есть женщины,  на
которых у мужчины почему-то особенно стот.
   Тамаз смутился.
   - Чаще всего именно такие женщины нас и губят. Только не сболтни  ма-
тери!
   - Что ты, папа!
   Повисла пауза: несколько более интимная, чем хотелось бы Тамазу.
   - Н-ну! коль два года, - прервал ее,  наконец,  Реваз  Ираклиевич.  -
Ладно, сынок! Ты, в конце концов, достаточно молод. Испытай!
   - Спасибо, - пролепетал Тамаз.
   - Но уж если взялся, - добавил отец строго,  -  не  вздумай  бросить,
когда она станет беспомощной и некрасивой! Такого малодушия  я  тебе  не
прощу!
   - Нет, папа. Не брошу! - отозвался Тамаз торжественно.
   Натэла Серапионовна едва успела отскочить, чтобы не  получить  дверью
по лбу.

   !Сказочный Тбилиси за окнами глубоко  посинел,  украсился  огоньками.
Ирина сидела в кресле, напряженная и недвижная. Потом  резко  поднялась,
зажгла электричество, стала сдвигать, сносить  в  одну  линию  холсты  и
планшеты, чистые и заполненные: проектами, рисунками, живописью. Церкви,
портреты, пейзажи! Выдавила на палитру  целый  тюбик  первой  попавшейся
краски. Взяла кисть. И метровыми буквами, по всем планшетам  и  холстам,
написала: Я ХОЧУ ЕСТЬ. Поставила жирный восклицательный  знак.  Оделась.
Взяла сумочку. Вышла из мастерской, хлопнув дверью с автоматической  за-
щелкою.

   Хоть и по-грузински было написано, Ирина поняла, что небольшая,  кон-
солью над улицей вывеска обозначает кафе, скорее всего -  кооперативное,
и вошла внутрь. Лестница, которая несколькими ступенями вела вниз, осве-
щалась едва-едва: таинственно.
   Миновав прорезь тяжелых бордовых портьер, словно на  авансцену  попав
из-за занавеса, Ирина оказалась в еще более скупо и загадочно освещенном
подвальном зальчике, стойка-бар которого под сравнительно ярко  мигающим
аргон-неоном тянула к себе автоматически, композиционно.
   Ирина с ходу умостилась на высокий насест:
   - Не покрмите?
   Бармен сделал круглые глаза и повел ими в сторону и назад. Ирина отс-
ледила взгляд и наткнулась на крутого мэна, двумя руками  держащего  ог-
ромную пушку. Пушка - Ирина поинтересовалась - сторожила шестерых, стоя-
щих, опершись на нее полуподнятыми руками, у задней стены.
   Крутой мэн оценил Ирину и взглядом же, разве добавив легкий,  нервный
кивок - послал назад, к выходу. Тут Ирина заметила, что  у  портьеры,  с
внутренней ее стороны, стоит еще один мэн, не менее крутой,  с  коротким
автоматом в руках - тоже направленным на тех шестерых.
   Ирина осторожно, как по льду, скользкому и тонкому, сделала несколько
шагов и, только очутившись на лестнице, перевела дух.
   - Что ж это такое? - подумала. - Захват? Грабеж?
   Черная "Волга" неподалеку от входа - с госномерами и всякими там  ан-
теннками - подсказала, что скорее всего - захват!

   Такси еле тащилось по поздневечернему, шумному и цветному,  проспекту
Руставели. На заднем диванчике полусидел Тамаз, влипнув  в  окно,  прис-
тально вглядывался в сумятицу