х соседей по комнате, после, наконец, почти окончательного ярикова
отчаяния, любовное свидание все-таки было им назначено: на тридцатое де-
кабря, день, когда в общежитии устраивался новогодний вечер.
   Оправдавшись под мрачно-ироническим тер-ованесовским взглядом этим на
сей раз действительным мероприятием,  Галина  Алексеевна  надела  лучшее
платье (декольте, подол до щиколотки, черный  синтетический  французский
бархат), из тайника, устроенного в пианино, извлекла приготовленный  за-
годя подарок: тридцать шесть американских фломастеров в наборе, - и была
такова! Праздничный стол, покрытый листами чистого  ватмана,  составляли
две бутылки полусухого "Советского шампанского", плитка шоколада  "Гвар-
дейский" и фрукты яблоки. Пораженный великолепием подруги, Ярик даже за-
был поотказываться для приличия от дорогого и неимоверно прекрасного по-
дарка, и первые минуты чувствовал себя  между  ними,  подарком  и  дари-
тельницею, совершенным буридановым ослом.
   Шампанское пили из столовских стаканов, но так оно казалось еще вкус-
нее. После первой бутылки Ярик дрожал, как тогда, над ручьем, да и Гали-
на Алексеевна чувствовала себя восьмиклассницею, и надо было как-то  за-
переть дверь и, наверное, погасить электричество, но действия эти выгля-
дели бы столь откровенно, что Ярик все не мог решиться на них, а уж  Га-
лина Алексеевна - и подавно. Из коридора неслась громкая, но, в  сущнос-
ти, грустная и философическая песенка про черного кота  на  стихи  поэта
Танича, - и под ее звуки художник составил-таки хитроумный  план:  выйти
якобы в туалет (куда ему, впрочем, и на самом деле очень  вдруг  захоте-
лось), а, возвращаясь, эдак незаметно, органичненько, щелкнуть  торчащим
в двери ключом.
   План удался, но исполнение его взяло от Ярика слишком  много  нервной
энергии, и он, как ни бился, ничего с электричеством придумать не мог. А
Галина Алексеевна, в струнку вытянув спину, сжав  коленки  и  полузакрыв
глаза, сидела уже на узкой железной коечке под портретом  себя.  Медлить
было невозможно. Черт с ним, с электричеством! подумал  Ярик,  подсел  к
возлюбленной, обнял ее, поцеловал, и как-то само получилось, что они уже
лежали, и Ярик не успел даже, не сумел разуться, а  она  исхитрилась,  и
синие сапожки несогласованно пустовали на не Бог весть как чистом,  нес-
мотря на старания юного художника, полу.
   Коечка поплыла, поплыла куда-то, в тот самый  океан,  который  совсем
еще неизвестен был нашему незрелому герою, да и Галина Алексеевна,  сму-
щенная и влюбленная, лоцманом представлялась неважным, ибо искренне  ве-
рила: то, что должно сейчас произойти, принципиально отличается от того,
что время от времени происходило у них с Тер-Ованесовым, - однако,  поп-
лыла, поплыла коечка и уж наверное причалила бы в прелестной  и  отчасти
даже романтической гавани, когда б не абсолютно бестактное,  неуместное,
скверное появление улюлюкающих и свистающих дворовых мальчишек на  крыше
соседнего с яриковым окном сарая. Погаси же электричество!.. прошептала,
почти простонала раскрасневшаяся Галина Алексеевна.  Мой  маленький  Мо-
дильяни! и Ярик, сгорая от стыда и возбуждения, неловко прикрывая ладош-
кою восставший свой срам, проковылял к выключателю, щелкнул им,  -  зубы
будущего генерала, впитав заоконный фонарный свет,  влажно  замерцали  в
темноте, - и, помедлив мгновенье, чтобы сбросить, наконец, башмаки,  по-
шел на ощупь назад, к узкому, жесткому и скрипучему ложу первой любви.
   Свистнув еще пару раз для порядка, разочарованные цветы улиц  исчезли
с крыши, но, увы! - атмосфера естественного, как сама  жизнь,  сближения
была уже разрушена и разрушена, судя по всему, необратимо: каждый из лю-
бовников слишком ясно увидел вдруг себя со стороны, -  это  вопреки  от-
сутствию электричества! - и застеснялся, застыдился и обшарпанной казен-
ной комнатки, и собственной неполной, - потому особенно  непристойной  -
наготы и, главное, - разительного несоответствия происходящего тем  воз-
вышенным церковно-кладбищенским разговорам, которые к этому происходяще-
му столь неминуемо привели. Однако, ни у Ярика, ни у  Галины  Алексеевны
не хватило духу или, возможно, ума встать, привести в порядок туалеты  и
отложить высшее счастие до более благоприятной поры,  -  они  продолжали
заниматься чем начали, коли уж начали, - и Ярик в конце  концов  потерял
свою несколько по нынешним понятиям перезрелую девственность, но,  разу-
меется, ни ему, ни Галине Алексеевне удовольствия это  не  доставило,  а
принесло, напротив, только смущение да неловкость. А тут еще - по  конт-
расту! - эта предновогодняя ночь, переполненная  флюидами  надежды,  это
уже устанавливающееся пьяно-карнавальное состояние города, дух, как ста-
ло модно говорить в последнее время, мениппеи!
   Они молча продвигались к дому Тер-Ованесова мимо благодушных  алкашей
и заказных Дедов Морозов, и каждый винил в  случившемся  одного  себя  и
скорбно хоронил столь нелепо запачканную и, как им казалось, невозврати-
мо погибшую любовь.
   Оба переживали разрыв крайне тяжело, но по-разному: Галина Алексеевна
в искреннем самобичевании, чуть было не  разрешившемся  покаянием  перед
супругом, Ярик же - в некотором озлоблении против женщин вообще,  против
скверны половой жизни и даже  против  развратной  (как  ему  всякий  раз
представлялось, когда  он  воображал  на  ней  голого,  поросшего  седой
шерстью Тер-Ованесова) подруги. Попытки установить  контакт,  вызываемые
особенно сильными приступами надежды или отчаяния, все как одна были по-
чему-то безуспешными, укрепляя в каждом из героев уверенность в отвраще-
нии, которое он якобы возбуждает у другого.
   Портрет со стены перекочевал под кровать, а в начале августа, в  день
совершеннолетия, Ярик женился на девочке-однокурснице, на которой просто
обязан был жениться, как порядочный человек.

   Август вовсю жарил полупустую Москву, и Ярик, на  третий  день  после
свадьбы отвезший молодую супругу в больницу по поводу серьезного  токси-
коза, целыми днями слонялся в районе центра, порою заходил в кино, порою
задерживался в очереди возле арбузной клетки  и  после,  устроившись  на
скамейке бульвара, кромсал зеленый полосатый эллипсоид карманным ножом и
закусывал незрелую, вялую, розовую плоть украинским бубликом из соседней
булочной, - однако, отчетно или безотчетно, - маршруты прогулок с каждым
днем все ближе подходили то к окрестностям министерства, то - к тер-ова-
несовскому дому, так что ничего особенно случайного в случайной с  Гали-
ною Алексеевной встрече по сути не было.
   Увидев художника, она обрадовалась, а он  с  виноватым,  но  каким-то
особенно агрессивным видом в первый же миг, первыми же словами сообщил о
женитьбе, и Галина Алексеевна поймала себя на возникшем  одновременно  с
уколом ревности облегчающем чувстве: отношения с Яриком, сбросив излишек
ответственности и серьеза, должны, показалось ей, наконец, наладиться, -
и, едва поймала, - начала, словно прогоняя постыдное это  облегчение,  с
неорганичной заинтересованностью выспрашивать своего Модильяни  о  твор-
ческих планах и свершениях, - и он, приняв интерес за чистую монету, по-
тянул Галину Алексеевну в общежитие, место в котором, переехав в дом же-
ны, покуда за собою оставил. По дороге они зашли в "Российские вина",  и
Галина Алексеевна купила за свой счет бутылку муската и  солидный  кулек
болгарского винограда.
   Заметив отсутствие в комнате портрета себя, Галина  Алексеевна  снова
ощутила укол той самой иглы, однако, тут же и оправдала Ярика, а,  когда
он, достав из тумбочки стаканы, вышел, чтобы сполоснуть  их,  -  открыла
лежащую на кровати огромную папку и стала перебирать листы ватмана с ан-
тичными орнаментами, слепыми гипсовыми головами и  внеэротическою  обна-
женной натурою. Ярик тем временем возвратился, обернул низ  бутылки  не-
чистым полотенцем и принялся колотить дном о косяк, вышибая  пробку,  но
исподлобья все поглядывал за Галиною Алексеевною, ибо с замиранием серд-
ца ждал, когда же она, раскопав скучные эти, учебные  листы,  наткнется,
наконец, на папочку маленькую, куда он собирал настоящие работы.
   Дождавшись, художник прервал сервировку и, затаив дух,  на  цыпочках,
подкрался к Галине Алексеевне, остановился за ее спиною и, весь внимание
к реакции зрительницы,  принялся  ревниво  следить  за  перемещением  ее
взгляда по своим детищам. Детища явно несли печать незаурядности и снова
были сильно стилизованы и рискованно сексапильны, и  Галина  Алексеевна,
чувствующая, как под молодым горячим дыханием колышется  на  ее  затылке
прядка, совсем смешалась, засмущалась, закраснелась и только приборматы-
вала робко: вот видишь! я ж тебе говорила! я ж в тебя  верила!  и,  пра-
во-слово, происходи дело не в этой сакраментальной  комнатке  без  штор,
свидетельнице их позора, их неудачи, - оно,  пройдя  через  головокружи-
тельный, как над ручьем, поцелуй, вполне могло завершиться узкой  желез-
ной коечкою, и рисунки, - и учебные, и настоящие, - полетели  бы  грудою
на плохо метенный пол.
   Расставаясь у метро, Галина Алексеевна взяла  с  юного  своего  друга
слово послезавтра в четыре у нее отобедать. Но  я  не  могу  быть  один:
завтра утром выписывают жену! снова довольно  агрессивно  добавил  Ярик.
Пожалуйста, неискренне ответила коллежский асессор. Приходи не  один.  И
Тер-Ованесов будет? чуть не спросил художник.
   Тер-Ованесова, разумеется, не было, и Галина Алексеевна, отчасти  за-
казавшая в ближайшем ресторане,  отчасти  приготовившая  собственноручно
вполне изысканный обед, принявшая душ с душистыми  мылами  и  шампунями,
голая стояла перед туалетом, не без слегка приправленного смущением,  но
законного удовольствия изучала отражение и решала, что надеть: черный ли
тайваньский халат с парчовыми драконами и изящные  золотые  туфельки  на
очень высоком каблуке и больше ничего (но, если  Ярик  придет  с  женою,
быть в ничего нелепо и стыдно) или полную сбрую и тогда уж что поверх  -
безразлично. Почти безразлично. Ладно, подумала,  вспомнив  картинку  из
маленькой папочки, придет с женою - сам будет и виноват.
   Ярик не вошел, а вломился, ворвался, влетел, весь  встрепанный,  воз-
бужденный, Галине Алексеевне в первый  момент  показалось,  что  даже  и
пьяный, - но нет, показалось, - не отреагировал ни на бурное приветствие
Чичикова, который обиделся и ушел за диван, ни на туалет хозяйки,  кото-
рая обиделась тоже, но виду не подала, - не обратил внимания ни на  что,
а чуть ни с порога и в совершенно императивном тоне  заявил  требование:
мне срочно нужна типографская краска! Если ты порядочный  человек  -  ты
должна достать типографской краски. Должна! порядочный человек! подумала
Галина Алексеевна. Ого как круто! Может, ты сначала вымоешь руки  и  ся-
дешь к столу?
   Ярик аж задохся от возмущения. Он не  находил  слов.  Он  просто!  он
просто поражался Галине Алексеевне, он поражался миллионам других  галин
алексеевн и алексеевичей, которые могут думать  и  говорить  об  обедах,
завтраках и ужинах! которые способны пропихнуть в глотку  кусок,  когда!
когда! когда попирается самое святое, что  есть  у  человечества!  когда
грохочущие гусеницы вминают в древний булыжник детские куклы! когда сле-
зы матерей и вдов! и этих! как их! сирот!
   Наша героиня поначалу присмирела под напором гражданских чувств тако-
го робкого прежде и такого неистового теперь  любовника,  но  постепенно
подпадала под обаяние яриковой страсти, и чем дальше - неукротимее  раз-
горалось в ней желание и превысило, наконец, даже то, испытанное в обще-
житии, ей стало влажно и обжигающе горячо, а Ярик словно бы и не замечал
этих перемен и все говорил, говорил, говорил. Слова давно  потеряли  для
Галины Алексеевны всякий смысл, но тем более действовали на нее их  тон,
энергия, заключенная в них. Да-из-на-си-луй-же-ме-ня, ч-черт побери! ед-
ва не вслух произнесла Галина Алексеевна, но в этот  момент  беспричинно
приоткрылась, скрипнув, дверца шкафа и укоряюще глянула на изменщицу се-
рым рукавом выходного тер-ованесовского костюма.
   Галина Алексеевна опомнилась, попыталась взять себя в  руки,  попыта-
лась разобраться, наконец, чего же, собственно, желает от ее порядочнос-
ти юный художник, а он как раз разворачивал извлеченный из кармана  лис-
ток, на котором была изображена со спины марширующая колонна, придавлен-
ная свинцовым небом: сотня затылков под глубокими касками, - а откуда-то
из середины колонны - обернутое, смятое ужасом  и  растерянностью  лицо,
кричащее НЕТ! Оказывается, Ярик намеревался вырезать рисунок на линолеу-
ме, распечатать его в сотне, в тысяче экземпляров, расклеить, разбросать
по городу. Юному художнику тоже хотелось покричать НЕТ!, и Галина  Алек-
сеевна - по его убеждению - обязана была помочь, обязана хотя  бы  перед
собственной совестью!
   Представьте положение будущего генерала: хотя стремление к ниспровер-
жению и протесту и придавало Ярику необоримое обаяние, - оно же  грозило
и невозвратимо погубить юношу, вырвать из этой непростой,  дурацкой,  но
такой, в сущности, теплой жизни, переместить в запертые  темные  помеще-
ния, в комариные леса, словом, отобрать его у Галины Алексеевны; при оп-
ределенном же стечении обстоятельств - вдобавок загубить собственные се-
мейную идиллию и карьеру. Нашей героине достало не столько ума,  сколько
женской интуиции не призывать художника к рассудку, к разумной  осторож-
ности, - такие призывы только добавочно распалили бы восемнадцатилетнего
диссидента, - она напала на Ярика со стороны, с которой  тот  был  менее
всего защищен, ударила, так сказать, с тыла.
   В своем ли ты уме?! резко, почти сварливо бросилась Галина Алексеевна
на художника. Какой линолеум?! Какая краска?! переодень своих  солдат  в
американскую форму, - и я берусь напечатать это  произведение  искусства
хоть бы и в "Правде". Переодень в немецкую - и мы миллионным тиражом из-
дадим с тобою плакат ко Дню Победы. Это тот же самый соцреализм, который
ты - по твоим словам - так ненавидишь и с которым поклялся в нашей церк-
ви бороться до последнего. Ты их выкормыш больше, чем я!  Ты  неспособен
возвыситься над ними настолько, чтобы говорить не их языком!  Боже!  как
мне за тебя стыдно! Маль-чиш-ка! Без-дарь! и почувствовав, что инициати-
ва намертво в ее руках, сделала долгую паузу. А если  ты  хочешь  просто
проинформировать сограждан, то напрасно беспокоишься: газеты уже сделали
это гораздо внятнее и бльшим тиражом. И мир, как видишь,  не  только  не
перевернулся, но даже, кажется, и с места не стронулся!
   Ярик долго и тяжело молчал. Потом взял рисунок, скомкал и  бросил  на
пол. Подскочил Чичиков и стал гонять комок по паркету. У Галины  Алексе-
евны отлегло от сердца. Правда, художник, жалкий и понурый, уже не вызы-
вал в ней ни того, ни даже меньшего желания и в этом  смысле  неожиданно
уподобился Тер-Ованесову. Захотелось одеться.
   Когда Галина Алексеевна осталась наедине с нетронутым  накрытым  сто-
лом, с теперь уже нелепыми икрой, хрусталем и свечами,  она  отобрала  у
Чичикова смятую, покусанную, заслюнявленную картинку, расправила ее, по-
ложила в правый ящик туалета, под наборы косметики, села и заплакала.
   И чего бы этим проклятым танкам не подождать хоть пару дней?!  С-сво-
лоч-чи!

   После вышеописанного случая Ярик, правда, совсем не исчез с горизонта
Галины Алексеевны, однако, стал появляться на нем достаточно редко и все
больше по делу: с просьбами о распределении, о работе, о госзаказе, -  и
никогда даже не намекал на прошлую любовь, на интим, но вел себя  сугубо
по-приятельски, не больше, и даже с  некоторой  долею  почтения.  Галина
Алексеевна просто вынуждена была принимать его тон: не напрашиваться  же
в любовницы, не вешаться на шею мальчишке! - однако каждая новая  встре-
ча, между которыми проходило иной раз и по году, и по полтора, волновала
все женское ее нутро, и желание от раза к разу  не  гасло,  а  почему-то
только росло и разгоралось.
   Разумеется, Галина  Алексеевна  всегда  старалась  выполнить  яриковы
просьбы, часто и без просьб подкидывала ему то выгодную халтуру, то  ин-
тересную поездку, - но все старания ее шли юному Модильяни совершенно не
впрок: он вечно конфликтовал с заказчиками (однажды -  неслыханная  наг-
лость! - даже подал на издательство "Плакат"  в  суд),  ругался,  хлопал
дверьми, принципиальничал, иногда ухал и в запои, - и вот уже  несколько
лет, как вообще выпал из достаточно широкого круга, контролируемого  Га-
линою Алексеевною. Она давно дослужилась до генерала и генералом  оказа-
лась неожиданно жестким и раздражительным; Ярик, для которого она всегда
воплощала саму кротость и женственность, пожалуй, не поверил  бы  глазам
своим и ушам, случись ему поприсутствовать при одном из приступов мутно-
го ее гнева, то и дело обрушивающегося на головы многих коллег  художни-
ка, провинциальных и столичных, даже, говорят,  на  голову  самого  Ильи
Глазунова.
   Охотничьим псам вредно сидеть без дела, - и вот: безобразно разжирев-
ший Чичиков издох на девятом году жизни, оборвав таким  образом  послед-
нюю, а, в сущности, - давно единственную ниточку, привязывавшую  хозяина
к дому, - и Тер-Ованесов ушел от Галины Алексеевны навсегда.
   Теперь она жила одиноко и очень целомудренно и обзавелась несколькими
забавными привычками: после программы "Время", например, всегда  слушать
"Голос Америки", потом ложиться в постель и педантично, ничего, даже ка-
захской поэзии не пропуская, час перед сном читать "Всемирную  литерату-
ру", двигаясь от отрывков из Библии к Шолому Алейхему и Шолохову. Галина
Алексеевна и всегда, и прежде испытывала некоторую неловкость, если Ярик
заходил к ней в министерство или назначал встречи на соседних улицах,  -
в последнее же время, когда художник сильно оброс и, пожалуй, опустился,
- в последнее время возможность принимать его дома,  без  свидетелей,  и
подавно стала большим облегчением, - и уж дома-то он принимаем был край-
не радушно, сытно и  вкусно  кормлен  и  даже  поен  дорогими  винами  и
коньяками. Впрочем, никаких  любовных  намеков  и  поползновений  Галина
Алексеевна себе не позволяла, потому что, сама поражаясь психологическо-
му этому феномену, удивительно дорожила редкими визитами художника и бе-
зошибочно чувствовала, что, покусись она на сексуальную его  свободу,  -
визиты прекратятся, возможно, навсегда.
   Но сегодняшний яриков визит резко отличается ото всех предыдущих:  он
сравнительно поздний и не предварен обычным телефонным  звонком.  Галина
Алексеевна открывает дверь, - некогда великолепный тайваньский  халат  с
парчовыми драконами сильно потерся, да и скрывает далеко не те уже  пре-
лести, что в незапамятном шестьдесят восьмом, а  сквозь  замаскированную
лондотоном седину перманента просвечивает бледная кожа черепа, -  откры-
вает и видит сильно поддатого художника, держащего в вытянутой руке все-
го на четверть опорожненную и заткнутую газетной  пробкою  0,76-литровую
бутылку "Сибирской". Такая мизансцена представляется  Галине  Алексеевне
несколько унижающей ее генеральское, да и женское  достоинства,  однако,
она сдерживает в зародыше, давит готовую подняться гневную  волну  и  не
Бог весть как приветливо, но определенно приглашающе отступает в глубину
передней: заходи; раз уж приехал - заходи.
   Она наскоро накрывает на стол, извлекает из глубин холодильника квин-
тэссенцию министерских заказов: баночки с  деликатесами,  специально  на
такой случай сберегаемые, а непризнанный гений сидит в углу, не выпуская
из рук "Сибирскую", и бубнит что-то обиженное, во что Галина  Алексеевна
не вслушивается, ибо давно привыкла к яриковым неудачам и  огорчениям  и
слишком трезво понимает, что реально помочь не способна ничем, что,  на-
верное, никто на свете не способен Ярику помочь реально.
   Художник пренебрегает двадцатиграммовой хрустальной рюмочкою,  услуж-
ливо пододвинутой Галиною Алексеевною, и уверенно, по-хозяйски, лезет  в
колонку за двумя