лосердия и прощения: вижу-вижу, осознали вы свою вину  и  больше
уж, наверное, ны будыты. Ну и ладненько. Ну и  замечательно.  Всего  вам
доброго. Как же? удивился Иван Александрович. А  фамилия?  Его  фамилия:
И-ва-нов! Не надо, покачал головою Игорь Константинович. Не  надо  фами-
лию. Все фамилии мы знаем и без вас. Всего вам, повторяю, доброго. И та-
ким приятным оказалось нежнейшее это "всего вам доброго",  таким  ласко-
вым, таким успокоительным и хорошим, что на глазах Ивана  Александровича
выступили сладкие слезы признательности и даже, пожалуй, высшего некоего
просветления, и он, не веря еще до конца ощущению своему, спросил: так я
могу идти? Так я могу быть  свободным?  и,  услышав  улыбчивый  утверди-
тельный игорьконстантиновичев ответ, тихонечко, спиною, отпятился к две-
рям, толкнул их эдаким изящным движением зада и - показалось Ивану Алек-
сандровичу - тут же очутился на улице, хоть это-то было точно  невероят-
но, потому что двери кабинета вели, конечно же, в коридор, и часовой там
стоял, и тамбур существовал, и паспорт Ивану  Александровичу  должны  же
были, в конце концов, вернуть. Ну и что? Такое ли уж у нас страшное  за-
ведение? все еще доносился из-за дверей иронически-укоризненно интониро-
ванный голос Игоря Константиновича. Пытают у нас? Расстреливают?  Лейте-
нанты Падучихи работают? А, Иван Александрович?..
   На улице все шло так, словно ничего не  случилось:  оранжево  светило
низкое закатное солнце, спешили по своим делам люди, со Сретенки,  поше-
веливая усами, полз троллейбус, машины сплошным потоком текли к  Садово-
му, и Иван Александрович, счастливо обалдевший от того,  что  ничего  на
улице не случилось, пошел машинному потоку наперерез, но тут же  услышал
резкий свисток, повернулся на него и  увидел  милицейского  сержанта.  И
сержант, и сам свисток почему-то ужасно обрадовали Ивана Александровича.
Он подумал: как все же это прекрасно: нарушить ясное и понятное, многок-
ратно и общедоступно опубликованное и  даже  по  телевидению  переданное
правило уличного движения, оказаться в  нарушении  уличенным  и,  честно
заплатив положенный штраф, перед законом и людьми вполне очиститься, ис-
купить вину, - потом достал из кармана трешницу и, далеко вытянув ее пе-
ред собою, пошел на постового. Тот, однако, иваналександровичевы  деньги
отстранил, взял под козырек и произнес: что ж вы, товарищ,  по  сторонам
не глядите? Тк ведь недолго и с жизнью расстаться. Вон переход,  ступай-
те! - и то, что сержант Ивана Александровича тоже простил и даже товари-
щем назвал (хотя и вполне готов был Иван Александрович за свой проступок
расплатиться сполна и никакого зла на сержанта держать не стал бы) - это
уж показалось Ивану Александровичу некой вершиною,  слиянием  с  челове-
чеством, выявлением мировой гармонии, музыкою  сфер  и  даже,  возможно,
тем, что еще два с половиной тысячелетия назад назвал Аристотель до  са-
мого этого момента не совсем Ивану Александровичу понятным словом катар-
сис.
   Иван Александрович перешел улицу строго в положенном месте и обернул-
ся, чтобы еще раз послать заботливому постовому счастливую и благодарную
улыбку, но тут резкий, пронзительный, тревожный диссонанс вмиг  разрушил
музыку сфер, наполнявшую душу, и, забыв про сержанта, долго  стоял  Иван
Александрович, пытаясь разобраться, откуда диссонанс взялся. И вот осоз-
нал, выделил его, наконец, из густого цветного шума противоположной сто-
роны улицы: зеленое платье Лариски!
   Иван Александрович совсем было собрался окликнуть жену, как  вдруг  с
ужасом и растерянностью понял, что она! исчезла. Причем, не  просто  ис-
чезла, бесследно, так сказать, растворясь в воздухе - это  было  бы  еще
куда ни шло! - а исчезла в том самом подъезде, из  которого  Иван  Алек-
сандрович вышел несколькими минутами раньше.
   И замер растерянный Иван Александрович, и стал  перебирать  в  голове
все вероятные объяснения увиденной мизансцены, и  ни  одно  не  казалось
достаточно убедительным, и тревога  за  жену  сменялась  открытой  нена-
вистью, которая, в свою очередь, оборачивалась недоумением и, в конечном
счете, все тою же непреодолимой растерянностью.
   И тогда Иван Александрович понял, что необоснованным, глупым, детским
было давешнее его благодушие, что, как и в случае с хорошенькой татароч-
кою, должен и тут скрываться какой-то обман, фальшь какая-то,  и,  чтобы
фальшь эту обнаружить, схватить за хвост, охлопал себя Иван  Александро-
вич по карманам, словно в одном из них фальшь и скрывалась,  и  действи-
тельно: наткнулся сквозь ткань пиджака на что-то  сравнительно  твердое,
картонное: паспорт! понял, и предчувствующая пакость  рука  извлекла  на
свет Божий небольшую, покрытую царапаным полиэтиленом книжечку вишневого
цвета, пролистнула несколько первых рутинных  страничек  и  остановилась
большим пальцем прямо под ладненьким, компактным, свежим лиловым штампи-
ком, смысловым центром которого выступало  единственное  слово,  потому,
наверное, и выделенное и размером шрифта, и  местоположением  из  прочих
меленьких слов и словечек: ВЫПИСАН.
   Тут все сразу встало на свои места, и Иван Александрович как-то вдруг
успокоился, свернул на Пушечную и пошел по ней дальше, вниз, в направле-
нии собственного дома.
   11
   Иван Александрович сидел на стуле посреди комнаты (той из  двух,  что
они с Ларискою называли гостиной) у открытого на полу чемоданчика, в ко-
тором три дня назад относил к приятелю опасную макулатуру,  так  скверно
повернувшую его, Ивана Александровича, жизнь. Глядя по сторонам,  он  не
мог придумать, как забрать с собою все, что на первое  устройство  может
понадобиться, чтобы и уместилось куда-то, и рук хватило бы нести, но чем
дальше придумывал, тем яснее становилось, что задача неразрешима в прин-
ципе, словно квадратура круга. За балконной дверью как обычно  квохтали,
гулькали жирные голуби, давным-давно  на  иваналександровичевом  балконе
обосновавшиеся, загадившие его весь и перебираться с него явно не  наме-
ревающиеся, и тогда Иван Александрович, раздраженный нерешаемостью зада-
чи, вскочил со стула и, словно впервые их услышал,  прямо-таки  рванулся
на балкон.
   Две птицы вспорхнули, отлетели, но  недалеко,  рядышком,  на  обводом
идущий вокруг седьмого иваналександровичева этажа карниз, и  ясно  было,
что, как только злобный гигант уберется из их имения, они тут же восста-
новят себя в безусловных правах. Третья же не улетала, а все топталась и
квохтала в шалашике, образованном древним семейным  хламом.  Иван  Алек-
сандрович, готовый наброситься на эту третью,  единственную,  вроде  бы,
ему доступную, поймать, схватить, оторвать голову, что так нахально пог-
лядывала совсем стеклянными, холодными бусинами (хоть, надо признать, не
сделал бы этого Иван Александрович все равно, в каком угодно  состоянии,
в каком угодно раздражении - просто по невозможности для себя, неспособ-
ности к пролитию чьей угодно, даже затхлой, зажиревшей голубиной  крови)
- дернулся и напугал-таки и самую ленивую (или самую наглую) птицу  нас-
только, что она тяжело взлетела и плюхнулась  на  карниз  рядом  с  соб-
ратьями, впрочем, от Ивана Александровича в каких-нибудь двух,  зато  уж
вполне недосягаемых шагах - разве что пришло бы ему в голову  поэквилиб-
рировать на двадцатиметровой высоте подобно нефтекамским алкоголикам.  И
только  решил  Иван  Александрович,  доведенный  до  последнего  предела
свинством демонстративного полета, не полета - прыжка, разорить  балкон-
ный хлам, чтобы лишить омерзительных, жирных, жестоких, полных паразита-
ми птеродактилей их явочным порядком захваченной площади, как увидел  на
том самом месте, где до последней возможности  топталась  третья  птица,
несколько птенчиков, совсем  маленьких,  беззащитных,  поросших  еще  не
перьями, а пушком. Чистым светлым пушком. Ну и хрен с вами! подумал Иван
Александрович, совершенно обезоруженный этим видом. Живите себе на  здо-
ровье! а голуби, словно позволения только  и  дожидались,  вернулись  на
привычное место, заквохтали, загулькали, запереступали громко  по  жести
подоконника.
   Квадратура круга решилась как-то сама собою: Иван Александрович  зак-
рыл чемодан, пхнул его под диван и бросил в синюю спортивную сумку  (по-
дарок Ларискиных родителей ко дню рождения) пару  рубашек  (еще  Лариска
стирала), плавки, мыльницу да зубную щетку, принял на дорогу душ (Ларис-
кина купальная шапочка перед глазами, розовая; Ларискин крем - белый ша-
рик на стеклянной полочке у зеркала) - и вышел вон. У порога  отцепил  с
брелочка квартирный ключ и положил под резиновый придверный коврик.
   Ехать было надо, но абсолютно некуда: отец Ивана Александровича погиб
на войне, мать в сорок девятом посадили, и там, в лагере, она и померла,
а Ивана Александровича разыскала в пятьдесят четвертом и забрала из дет-
дома тетка, собственно не тетка даже, а материна подруга: они вместе си-
дели, и подруга пообещала, если выйдет и цела будет, разыскать Ванечку и
о нем позаботиться. Но и тетка давно умерла. Коммунальную комнатку,  что
осталась после нее, Иван Александрович сдал государству, когда въезжал с
Ларискою в свой кооператив, и сейчас в  комнатке,  наверное,  живут  ка-
кие-то чужие люди, вроде как голуби на бывшем его балконе.
   А больше у Иван Александровича на всем белом свете не было никого.
   На Белорусском вокзале, куда привела Ивана Александровича полная, со-
вершенная свобода ситуации, у каждой кассы толпились жуткие  очереди,  и
он, прежде чем пристроиться к одной из них и, выстояв положенное  время,
назвать кассирше первый пришедший в голову населенный  пункт,  вышел  на
перрон. На ближнем пути стоял, готовый к отходу, поезд  "Москва-Берлин".
Толпа вела себя подобающе: была оживлена, шумела, толкалась  громоздкими
чемоданами, тележками носильщиков и  скорее  смеялась,  нежели  плакала.
Улыбнулся и Иван Александрович.
   И вдруг услышал откуда-то не то что бы  издалека,  вагона,  приблизи-
тельно, от шестого, выученную в пятом классе, потом  надолго  забытую  и
снова недавно припомненную мелодию - мажорную, нежную, сладкую:
   [Image]
   Иван Александрович протиснулся ближе и увидел десятка полтора молодых
немцев и немочек в стройотрядовских гимнастерках.

   Und wir wьnschen, -

   немцы под дудочку и гитару, -

   fьr die Reise
   Freude und viel Glьck.
   Kleine weiЯe Friedenstaube,
   Kommt recht bald zurьck!..

   Ивану Александровичу показалось, что это те самые,  нефтекамские,  он
даже, кажется, адвентиста среди них узнал, и, приподнявшись на  цыпочки,
помахал ему рукою. Нет, не ему, а, пожалуй, всем им сразу.  И  кто-то  в
поющей группке дружелюбно ответил - только не понять  было:  узнав,  или
просто, от хорошего настроения. Иван Александрович снова улыбнулся и те-
перь уже окончательно пошел в кассовый зал.
   Больше Ивана Александровича никто никогда не видел.

   1980 г.

   Я боюсь утечки газа...
   мелодрама с песнями
   сценарий для кино

   Евгений КОЗЛОВСКИЙ
   1994
   Я боюсь утечки газа,
   я боюсь дурного глаза,
   я боюсь, что кто-то скажет,
   что мне надо похудеть...
   Песенка
   ***
   Оркестр выдал очень короткое вступительное sforzando и Певица, словно
взлетев без разбега, вошла в песню. Песня была агрессивной по  отношению
к еще более агрессивному миру вокруг, однако, некоторая печаль, каким-то
чудом присутствующая в  наступательном  бравуре,  заставляла  -  вопреки
тексту, мелодии, оркестровке - предполагать,  что  победителем  окажется
мир...
   Зал был не слишком велик, но полон, причем, даже  с  первого  взгляда
очевидно - публикой не случайной, своей. Глаза тех, кто постарше, свети-
лись отраженным светом былой молодости. Из юного же поколения, представ-
ленного, правду сказать, не так широко, кто глядел  на  Певицу,  пытаясь
почувствовать на вкус легендарные времена  молодости  родителей,  кто  -
просто слушал, попав под артистическое обаяние, кто - презрительно  кри-
вил губу на пропахшее нафталином старье...
   Концерт явно не был нашумевшей премьерой сезона,  на  котором  считал
своим долгом появиться весь beau monde, - потому присутствие в одном  из
первых рядов двух мужчин в смокингах казалось несколько  странным.  Один
из них, постарше, лет, пожалуй, пятидесяти от роду, подобно  перекрахма-
ленной манишке собственного смокинга, был весь какой-то деревянный. Дру-
гой, помоложе, лет тридцати, а, может, и сорока - выглядел вальяжно при-
усталым и беззлобно ироничным.
   Тот, который постарше, чуть заметно повернул голову и кивнул глазами.
Два бандитского вида лощеных мальчика, подпиравшие стенку (хотя  свобод-
ные места в зале, в общем-то, были), кивнули в ответ и бесшумно скрылись
за боковой дверью, откуда, спустя минуту, появились, не без  труда  про-
таскивая сквозь узкий для нее проем огромную корзину белых роз.
   Деревянный владелец смокинга рассчитал все удивительно точно: корзина
оказалась в зале как раз на начале аплодисментов, и молодые бандиты  по-
несли ее к сцене.
   Певица, со свежестью и наивностью дебютантки принимавшая бурную  бла-
годарность публики, засекла взглядом плывущую по залу корзину,  перевела
его на дарителя и тут же вся чуть сникла, обнаружила на лице усталость.
   Деревянный же встал и громко хлопал в ладоши.
   певица уже сняла парик и снимала грим, когда, постучав, но и не думая
дожидаться ответа, в дверях возник деревянный. Чуть сзади за ним, в  по-
лутьме коридора, стоял второй  владелец  смокинга.  Бандитские  мальчики
разве что угадывались где-то совсем в глубине.
   - Извините, Евдокия Евгеньевна, - сказал деревянный. - Я понимаю, что
Вам не с руки было тащить сюда мою корзину. Да Вы бы, - прихмыкнул, -  и
не дотащили. Так что - не обижаюсь. Мои ребятки доставят ее прямо Вам на
дом. Я ведь знаю: помочь-то Вам ее поднять - некому.
   Певица глядела на него: холодно и пристально.
   - А если б, Паша, я была не одета?
   Деревянный Паша еще более одеревенел, шея налилась кровью, и выпалил:
   - Неужели ж Вы думаете, Евдокия Евгеньевна, что я увидел  бы  что-ни-
будь такое, чего до сих пор еще не видел? - Но тут же взял себя в  руки.
- Я извинился бы, закрыл дверь и подождал в коридоре.
   - С этого и надо было начать!
   - Простите!
   Младший в смокинге улыбнулся, уловив переливы состояния старшего.
   - Я бы сказала Вам, чтобы впредь Вы так себя и вели, но  очень  наде-
юсь, что никакого впредь у нас с Вами не будет Паша, - сказала Певица. -
Не тратьте зря время. И деньги...
   - Деньги? - иронически переспросил деревянный. - Денег у меня,  Евдо-
кия Евгеньевна...
   - Хорошо-хорошо, - остановила его Певица. - Вы мне это сообщали. Раз,
по-моему, пять. Все равно - не тратьте. Я... я, Паша, все... я  -  одна.
Бесповоротно. Я лет, кажется, двадцать (молодой в смокинге  снова  улыб-
нулся) искала вариант. Я для этого не гожусь. И не обижайтесь, пожалуйс-
та, - добавила, увидев, как вновь наливается кровью  Пашина  шея.  -  Вы
лично тут не при чем.
   - Я не такой тупой, - сказал медленно Паша, - как Вам, наверное,  ка-
жется. Я запомнил все, что Вы сказали, и с прошлого раза. Только  иногда
бывает, что человек сам плохо знает себя.  Проверено.  Поэтому  я  хотел
сделать Вам одно предложение.
   И Паша надолго замолчал.
   Певица поглядела на него, на другого в смокинге, уловила шевеление  в
коридоре бандитов-телохранителей и сочла, что лучше всего вытерпеть  ви-
зит без скандала.
   - Поглядите, какая на улице пакость, - прошел Паша в гримерку и отод-
винул с окна занавеску. Молодой в смокинге привыступил  из  полутьмы  на
порог. Певица снова мазнула по нему снова невидящим взглядом.  -  Мокрый
снег... Слякоть... А в Крыму сейчас - плюс пятнадцать. Солнце. Море, ко-
нечно, еще не того... Но у меня отапливается бассейн. У меня  -  это  на
даче. За Балаклавой. Под Форосом. Рядом, знаете, с горбачевской. Вы ведь
тоже родом из Крыма, из Севастополя.
   Певица не сказала ни да, ни нет, не кивнула, не мотнула отрицающе го-
ловою: просто пристально глядела на деревянного.
   Он съел и эту безответность и продолжил.
   - Я знаю, что Ваш следующий концерт почти аж через месяц. А я три го-
да никакого себе отпуска не позволял. А теперь вот, -  чуть  кивнул,  не
обернувшись, головою назад, в сторону молодого  в  смокинге,  -  заимел,
слава Богу, вполне заслуживающего доверия заместителя. - Поехали в Крым.
Поживем, покупаемся... Я обещаю быть абсолютным джентльменом...
   Молодой снова приулыбнулся - одними глазами.
   - Если Вас смущает, - продолжил Паша, - что Вы будете  как  бы...  на
содержании... Вы можете оплатить дорогу там, жизнь... Хотя это -  совсем
смешно. При моих доходах. Если за это время Вы останетесь при своем мне-
нии относительно меня...
   - Не Вас, не Вас, Паша! Себя! - перебила Певица, которой было  уже  и
стыдно, и неловко, она уже и держать себя в руках по-настоящему не могла
- так разозлила ее нелепая безвыходность ситуации.
   - Ну, пусть себя. Ладно, - неискренне согласился деревянный. -  Тогда
я обещаю Вам оставить Вас в покое. Раз навсегда.
   - А иначе - так и будете корзины таскать? - поинтересовалась  Певица.
- И аплодировать торчком?
   - А иначе - буду, - упрямо, как бык, склонил голову на плохо  гнущей-
ся, кровью налитой шее, Паша.
   - Если б Вы, Паша, - попыталась удержать себя в руках Певица, -  были
не из тех, кто когда-то... давным-давно... прорывался на мои концерты...
если б, знакомясь со мною, вы не показали  мне  мой  собственный  автог-
раф... Господи, не будем говорить, скольколетней давности... - замолчала
Певица, должно быть, эти минувшие времена и припоминая...
   - То что тогда? - поинтересовался с некоторой не то обидой, не то уг-
розою Паша.
   Певица вернулась в сейчас.
   - Тогда я сказала бы Вам: пошел вон!
   - Даже так?! - спросил Паша через тяжелую паузу.
   Певица утвердительно прикрыла глаза: так, дескать, так!
   Паша резко вышел из гримерки, хлопнув за собою дверью, так  что  едва
не прибил ею своего заслуживающего доверия заместителя.
   Певица сидела перед зеркалом-трельяжем, не зная, плакать ей или  улы-
баться. Потом оторвала кусок лигнина и провела по лицу,  еще  не  вполне
свободному от грима.
   Дверь гримерки распахнулась, явив Пашу.
   - Между прочим, - в совсем каком-то детском, мальчишеском запале ска-
зал он, - Государь Император пожаловал меня графским титулом!
   И снова хлопнул дверью...

   - В казино, - буркнул Паша, когда они со вторым смокингом уселись  на
заднее сиденье "Мерседеса"; двое бандитов устроились на передних: один -
за рулем. Молодой нажал на кнопочку, под  действием  которой  опустилось
стекло между передней частью салона и задней.
   - Ну, а представьте себе на минутку, - сказал, - что она  согласилась
бы. - Что б Вы сказали Вашей глубокоуважаемой супруге Ниночке? Я имею  в
виду не поездку в Крым, а дальше? Неужто развелись бы? И женились на По-
рошиной? Оно, конечно, понимаю, - престижно. Только думаю, что иметь та-
кую жену - чистый  ад.  Невооруженным  глазом  видно:  истеричка.  Скан-
дальная, капризная истеричка. Артистки в жены не годятся в принципе: она
права.
   - Заткнись, - буркнул Паша.
   - Зря Вы, шеф, мне грубите. Я ведь гордый. А без меня Вы прогорите  в
полгода. Вот честное пионерское.
   Помолчали.
   За окнами текла слякотная Москва.
   - Могли бы отбрить меня потоньше. Пообиднее. Сказать,  например,  что
она на меня даже не глянула. Так... мазнула мимо, как по манекену...  Но
Вы этого даже не заметили. Потому - оказались вынуждены грубить...
   Между тем впереди, за звуконепроницаемым стеклом шел скупой  разговор
и между юными бандитами.
   - Мне, конечно, все равно, - сказал из них тот, который не вел  маши-
ну, - но все-таки она слишком уж наглая. Поучить  бы.  А  то  никто  ей,
вишь, не нужен.
   - Предложи, - кивнул головою в сторону перегородки тот, который вел.
   - Толку, - не согласился первый. - В благородного играет,  -  и  тоже
слегка кивнул на перегородку,