"Москве"  мемуары  репрессированно-реабилитированных
партийцев - смутное это время давно миновалось,  и  надеяться  выпустить
другую, правдивую книгу о Водовозовых (хотя и в существующей не содержа-
лось намеренной лжи), но, скажем: книгу с полною информацией - надеяться
выпустить такую книгу было нелепо, но я все-таки пообещал себе  и  Волку
ее написать. Зачем? чтобы издать ее там? Для кого? Nonsens! Но -  пообе-
щал и стал добирать материалы, долгие вечера просиживая с Волком на  его
кухоньке, и, благодаря удивительной, тихой его супруге Марии,  разговоры
наши обставлялись не голым, плохо  заваренным  грузинским  чаем,  как  в
большинстве московских домов, а и всякими доисторическими излишествами в
виде изумительно вкусных пирожков, расстегаев, блинчиков с разнообразны-
ми начинками и всего такого прочего.
   Книга, понятно, осталась в мечтах, да и "Русский автомобиль" вышел  в
сильно пощипанном виде, и я поначалу опасался, как бы Волк не  заговорил
обо всем этом; но он не заговаривал, и молчание его,  вместо  ожиданного
облегчения, селило во мне досаду на моего приятеля, грусть по той,  пер-
вой, искренней грубости, которой теперь он себе со мною не позволял.
   11. ВОДОВОЗОВ
   С тех пор, как в обмен на требуемую ОВИРом характеристику с места ра-
боты у меня взяли заявление об увольнении по собственному желанию, и  я,
ткнувшись туда-сюда, понял, что обойти всеведущий Первый Отдел и  устро-
иться на новое место, на любое, не так-то легко, тем более, что и с него
со временем потребуют справку - я стал искать другие формы заработка.  Я
заезжал по вечерам и выходным в гаражные кооперативы и помогал кому  пе-
ребрать движок, кому отрегулировать карбюратор  или  прокачать  тормоза,
кому еще чего-нибудь - и получал за выходной от червонца до сотни - ког-
да как потрафится, но в сумме неизменно значительно больше, чем на госу-
дарственной службе. Кроме того, пользуясь дефицитом такси после  полуно-
чи, я развозил по городу публику, собирая трояки и пятерки. Однако,  та-
кая сравнительно обеспеченная жизнь тянулась недолго:  в  гаражах  стала
неожиданно появляться милиция, проверяла документы, запугивала  ОБХССом,
грозилась привлечь за тунеядство и нетрудовые доходы; ГАИшники все  чаще
останавливали, когда я кого-нибудь вез, штрафовали незнамо за что, коло-
ли дыры в талоне, пугали, что конфискуют логово, и конфисковали б,  рас-
полагай доказательствами "использования личного транспортного средства в
целях наживы", но я никогда не торговался с пассажирами, не  заговаривал
о деньгах, не довезя до места, да и тогда,  впрочем,  не  заговаривал  и
уезжал порою ни с чем. Однажды  логово  остановил  мужичок,  подчеркнуто
непримечательный, и спросил, сколько будет в Теплый Стан. Нисколько, от-
ветил я, носом почуя в мужичке провокатора. Нисколько. Мне  туда  не  по
пути. А было б по пути - подвез бы бесплатно. Словом, меня  обкладывали,
и, опасаясь потери логова и прочих неприятностей, я притих, и денег поч-
ти не стало. То есть, натурально не стало: не стало на бензин, не  стало
на что есть. Меня до нервического смешка поражало, как много сил и  вре-
мени тратит огромное это государство на мелкую месть  тем,  кто  рискнул
выйти из его подчинения, как по-детски, по-женски оно обидчиво,  невели-
кодушно, однако, смехом сыт не будешь, особенно нервическим, и я все ча-
ще брал в долг у Крившина - единственного человека, не считая нищей  Ма-
ши, к которому мог обратиться. Но нельзя же бесконечно брать в долг, да-
же твердо рассчитывая возместить все логовом и посылками из Штатов,  тем
более, что и Крившин был богат весьма относительно  и  уже  имел  мелкие
неприятности, так сказать: предчувствие неприятностей - оттого, что при-
ютил меня: почти год я бесплатно жил на его даче - нельзя!
   Вот и сейчас - у меня не было несчастной тридцатки, двадцати  девяти,
если точнее, рублей сорока копеек позарез нужных для  подарка,  не  было
денег, не было Крившина под рукою, почти не было бензина в баке  логова,
и я вынужденно попросил Наташку раздобыть эти несчастные рубли где угод-
но (у того же отца - где ж еще?!), съездить в Москву, в Детский  Мир,  и
привезти сюда педальный автомобильчик.  Наташка,  не  задавая  вопросов,
словно сладким долгом ей казалось исполнять любую мою прихоть,  отправи-
лась на платформу к электричке. Тем временем я, порывшись в хламе,  сва-
ленном в углу сарайчика, извлек на свет Божий действующую модель парово-
го двигателя на угольной пыли с полным сгоранием - любимого моего  дети-
ща. Несколько подржавевшая, она, вообще  говоря,  оказалась  в  порядке,
только пропал куда-то, потерялся при одной из  перевозок  агрегат,  раз-
мельчающий уголь, и я добрые два часа бросал в мелкий стакан  электроко-
фемолки куски антрацита, запасенного на зиму для  обогрева  дачи.  Когда
топлива набралось достаточно, я без особого труда запустил мотор и  нес-
колько минут сидел неподвижно, прислушиваясь к ровному его шуму и в  ты-
сячный, в стотысячный раз не понимал, почему и он, и десяток других моих
изобретений оказались никому не нужны в обидчивом этом государстве.
   Появилась Наташка, таща на себе громоздкий, некрасивый, покрытый мут-
но-зеленой краскою автомобильчик с маркою АЗЛК на капоте - маркою  заво-
да, где проработал я без малого двенадцать лет, наиболее творческих, на-
иболее энергичных лет моей жизни. Я смотрел на зеленого уродца и вспоми-
нал ново-троицкое детство, рассказ отца, что,  дескать,  где-то  там,  в
большом мире, существуют педальные автомобильчики, и что, если бы  такой
чудом попался нам в руки, мы непременно приладили бы к нему мотор,  и  я
раскатывал бы по деревне, пугая пронзительным треском  уличных  собак  и
заставляя старух, сидящих на завалинках, креститься мелким крестом.  Чу-
да, конечно, не произошло, и, хотя отец смастерил-таки мне самодвижущую-
ся ледянку, летом превращающуюся в маленький мотороллер, педальный игру-
шечный автомобиль так и остался до самого сегодня  нереализованной  меч-
тою, символом счастья. Мне иногда казалось, что и сына  я  себе  заводил
чуть ни исключительно затем, чтобы было с кем пережить обретение мечты -
но прежде моему намерению резко противились и Альбина, и тесть с  тещею,
а, главное, самого Митеньку ни велосипеды, ни самокаты нимало не интере-
совали. Сейчас я надеялся, что ситуация изменилась: мое  дело  -  обойти
запреты, а Митенька должен сесть за руль из любви к  своему  папе  Волку
(как он с легкой руки Альбины меня называл) - из любви, обостренной ред-
костью наших встреч, которым бывшие мои родственники всеми  силами  пре-
пятствовали, особенно в последнее время, когда у меня почти не стало де-
нег.
   Весь следующий день я упихивал паровик, то одним, то другим углом вы-
пиравший наружу, в узкое пустое пространство багажника, ладил  передачу,
сцепление, водяной бачок, и перед глазами все стоял отец, мастерящий мо-
толедянку. Ледянками там, в Сибири, назывались нехитрые сооружения, сос-
тоящие из широкой полуметровой доски, залитой с исподу льдом, и  другой,
под острым углом к ней прибитой дощечки с поперечиною для рук - род зим-
него самоката, который, отталкиваясь  ногою,  удавалось  разогнать  нас-
только, чтобы два-три метра проехать по инерции. Едва выпал первый снег,
все пацаны Ново-Троицкого выкатывали на улицу. Имелась такая ледянка и у
меня, и вот отец принес как-то из своих мастерских  велосипедный  мотор-
чик, приспособил его вертеть два колеса с лопастями из старых  покрышек,
и они, опираясь на снег, толкали вперед это трескучее, дымящее  сооруже-
ние. Больше всего мне понравилось тогда и запомнилось до  сих  пор,  как
остроумно решил отец идею сцепления: двигатель, подвешенный снизу к пру-
жинящему дырчатому металлическому сиденью от старой сенокосилки, начинал
вращать  колесный  вал,  едва  я  на  это  сиденье  взбирался,  прижимая
собственным весом маховик к оси. Ледянка лихо носилась по длинной,  ука-
танной санями, желтеющей пятнами лошадиной мочи единственной  улице  Но-
во-Троицкого, я гордо восседал, и мальчишки, не особенно  меня  жаловав-
шие, сходили с ума от зависти, подлизывались и клянчили.
   Еще день я посвятил механизмам, которые, собственно,  и  должны  были
решить дело: тормозной тяге, рулевой передаче, тросику регулировки  дав-
ления. Нет, разумеется, я, отбросивший в свое время скальпель, грубо  не
шулерничал, играя с судьбою, не подпиливал рычаги, не разлохмачивал тро-
сик: вся механика, такая, какою выходила из-под моих рук, могла бы прес-
покойно проработать себе и год, и два, и десять - просто зазоры я  делал
на верхнем пределе, натяги - на нижнем: ОТК пропустил бы без разговоров,
но если бы Всемогущему Случаю под управлением голубчиковой шоблы захоте-
лось вмешаться в эту историю, он нашел бы за что  зацепиться:  наперерез
крохотному зеленому автомобильчику, ведомому шестилетним  ребенком,  по-
несся бы грузный, заляпанный цементом самосвал, и ребенок бы жал на тор-
мозную педаль - но она проваливалась, пытался  сбросить  давление  -  но
тросик заедало в оболочке, крутил, чтобы увернуться, баранку - но колеса
не слушались бы руля, и вот подарок папы Волка сминается, плющится в ле-
пешку тоннами веса самосвала, десятками тонн кинетической его энергии, и
плотоядно улыбается сквозь  ветровое  стекло  Настя,  капитан  Голубчик.
Впрочем, я довольно легко справился с ужасным видением, потому что,  по-
судите сами: слишком уж невероятно, чтобы и самосвал подвернулся, и  ко-
леса заклинило, и тросик давления не  сработал,  и  тормоза  -  все  это
вдруг, одновременно: невероятно, слишком невероятно!
   На четвертое утро, в день митенькиного рождения, подарок мой оказался
полностью готов. Последний штрих - уж и не знаю зачем - я  нанес  с  по-
мощью ножниц и эпоксидки: разыскал в крившинском кабинете экземпляр пас-
кудного "Русского автомобиля", из плотного листа  иллюстрации  аккуратно
вырезал фотографию расположенных овалом литых литерок прадедовской  фир-
мы: "Водовозовъ и Сынъ", и заклеил этим куском бумаги марку АЗЛК. Наташ-
ка раздобыла у соседей ведро бензина, я заправил логово, привязал к кры-
ше грязно-зеленый автомобильчик и направился в Москву. Я верно  подгадал
время: тесть с тещею на работе, Альбина, может, и  дома  (как  оказалось
впоследствии - действительно, дома),  но,  занятая  сочинением  песенок,
отправила Митеньку гулять с восьмидесятилетней бабой  Грушею,  старухой,
вот уже лет шестьдесят живущей у Королей, вынянчившей и бывшую мою тещу,
и бывшую мою жену, и теперь нянчащей моего сына. Баба Груша -  я  и  это
заранее взял в расчет - относилась ко мне особенно хорошо,  как  к  сла-
вянской родственной православной душе, затерявшейся в клане иноверцев, и
часто, нарушая приказы хозяев, дозволяла мне общаться с Митенькою. Вот и
сегодня, сын, едва увидав логово, побежал к нему, ко мне, а  баба  Груша
приветливо улыбнулась, кивнула, сказала здравствуйте вам и отошла к  ла-
вочке, где уже сидели двое ее ровесниц. Митенька, захлебываясь,  расска-
зывал о каких-то важных событиях шестилетней своей  жизни,  декламировал
свежевыученные стихи, но сегодня, вопреки обыкновению, мне  было  не  до
митенькиного лепета.
   Я отвязал и снял с крыши зловещий свой подарок, и Митенька, изо  всех
сил изображающий радость, с наигранным удовольствием втиснулся в сиденье
автомобильчика и стал внимательно слушать, как и что следует нажимать, а
у меня прямо-таки не хватало терпения объяснить до конца, я  раздражался
непонятливостью сына, покрикивал, раз даже обозвал идиотом,  но  мальчик
все сносил терпеливо и ласково, словно понимая ужасное мое состояние.
   И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему, и сказал: отец  мой!  Он
отвечал: вот я, сын мой. Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец  для
всесожжения? Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын
мой. И шли далее оба вместе.
   Заработал мотор. Я сказал: ну, покатайся, отшагнул к  логову,  и  Ми-
тенька поехал кругами по выходящему на улицу двору, пытаясь  всем  видом
показать, как ему хорошо и нравится, хотя я знал: не нравилось, не  было
хорошо, а скорее - страшно. И тут в конце улицы возник  самосвал,  такой
точно, как представлялся в недавнем бреду: голубой, заляпанный цементом,
и я уже мог не оборачиваться, заранее зная, что на личике сына появилась
растерянность, означающая первый отказ - вероятно, руля. Не помня  себя,
бросился я наперерез автомобильчику, пытаясь,  надеясь  остановить  его,
но, словно споткнувшись о натянутую веревку, упал и, как ни тянулся - не
достал, не успел - правда-правда, я очень старался, изо всех  сил,  всех
сухожилий, но просто не-ус-пел! - и дело продолжало идти, как ему  пред-
назначено, а после - угадано мною: все, что могло и не могло -  заклини-
валось в положенные сроки, стопорилось, ломалось, и были расширенные ми-
тенькины глаза, и лязг металла, и ничем не остановимая энергия весовых и
кинетических тонн - только я не успел заметить, сидела ли рядом с  води-
телем Настя, капитан Голубчик.
   Когда я пришел в себя, улицу забил народ, ГАИшный и санитарный РАФики
мигали синими маячками, кто-то что-то мерил рулеткою, билась головою  об
окровавленный асфальт Альбина, а милицейский лейтенант заканчивал дикто-
вать сержанту черновик протокола: !труп на месте! Написали? Труп на мес-
те.
   Это у них такая терминология.
   12. КРИВШИН
   Я перевел взгляд из ниоткуда на Водовозова: тот цепко, обеими  руками
держал руль и, подав вперед голову, всматриваясь в дорогу,  гнал  машину
на пределе возможностей. Лицо, как рампою на картинках  Дега,  озарялось
приборной доскою, но свет периодически  перебивался  яркими  движущимися
лучами фар встречных автомобилей, и тогда  на  лице  появлялись  резкие,
непроработанные тени - провалы в ничто.
   Пять вечера, а уже совсем темно: мрак упал на землю как-то мгновенно.
Еще полчаса назад низкое серое небо экспонировало пьяных, в сальных, из-
мазанных глиною телогрейках  людей,  насыпающих  над  крошечною  могилою
трехгранную усеченную призму первоначального холмика - а  сейчас  только
запад подрагивал в зеркальце заднего вида мутно-зеленой полоскою,  свет-
лой на темном фоне. Когда в ночь на первое октября стрелки часов переве-
ли назад, на законное их место, время вдруг сломалось, дни превратило  в
вечера, утра и вечера упразднило вовсе, а тут еще вечная пасмурность и -
несмотря на начавшийся декабрь - незамерзающая слякоть.
   Переночую у тебя, не поворачивая головы, не скосив глаз в мою  сторо-
ну, сказал Водовозов, сказал без тени просьбы или вопроса, проинформиро-
вал. Куда мне сегодня на дачу! Даже эта фраза, по смыслу похожая на  из-
винение за бесцеремонность, никаким извинением на деле тоже не  являлась
и, как и первая, ответа от меня, в сущности, не требовала. Волк  включил
мигалку, почти не сбросил скорость, резко переложил руль направо, и  ло-
гово, отвратительно визжа резиною, оторвав левые колеса от асфальта -  я
изо всех сил уцепился за скобу над дверцею - влетело с кольцевой в  кле-
верный лепесток развязки и под изумленным наглостью водителя взором  ГА-
Ишника покатило по Ярославскому шоссе, ярко-желтому  от  холодного  огня
натриевых ламп. ГАИшник не засвистел вслед, и ни один из попавшихся пос-
ле не попытался перехватить логово - то ли были они парализованы волнами
злобного раздражения, исходящего от Волка,  то  ли  просто  -  принимали
экстравагантный автомобиль с забрызганными грязью номерами за нечто дип-
ломатическое.
   Если по полупустынной кольцевой машина шла сравнительно ровно, хоть и
с бешеной скоростью - здесь, в городе, виляя из ряда в ряд, резко тормо-
зя у светофоров, а срываясь с места еще резче, поворачивая на всем ходу,
она как бы напрашивалась, нарывалась на аварию, на крушение,  на  дорож-
но-транспортное происшествие с человеческими жертвами - труп на месте! -
и уж конечно, знай я Водовозова чуточку меньше -  давно  перетрусил  бы,
наложил в штаны, потребовал бы остановить и выскочил -  а  так  -  ехал,
почти не обращая внимания, только  мертво  держался  за  скобу,  и  спо-
койствие мое объяснялось не столько тем,  что  Волк  был  в  свое  время
классным раллистом, Мастером Спорта и так далее,  сколько  уверенностью,
что он, в сущности, слишком холоден и жесток для самоубийства,  особенно
такого неявного и эмоционального. Куда его положить? думал  я.  Ведь  ко
мне сегодня напросилась ночевать Наташка. Похоже:  сговорились  заранее.
Неприятно! Но, с другой стороны - как откажешь в приюте человеку, только
что похоронившему единственного сына? Был у меня знакомый - он умел пря-
мо сказать: если ты, мол, останешься у меня - мне придется  ночевать  на
вокзале: не переношу, когда в моем доме спит чужой - у Волка,  наверное,
такое тоже получилось бы, а я - не умел. Можно, конечно, попросить у со-
седей раскладушку, продолжал я размещать в  двухкомнатной  лодке  волка,
козу и капусту, и положить гостя в кабинете! А, черт с ним! пускай  уст-
раивается на диване, Наташку - в спальню, а я посижу ночь за столом, по-
работаю. Раньше ведь как хорошо выходило: часам к трем посещает тебя ка-
кая-то легкость, отстраненность, оторванность от мира, и слова возникают
не в мозгу, а словно сами стекают из-под шарика ручки, и назавтра  смот-
ришь на текст, как на чужой, и ясно видишь, что в нем хорошо, что - пло-
хо. Или отправить Наталью домой, к бабушке?..
   Наталья, издалека распознав характерный шум логова, встречала нас  на
лестничной площадке, в проеме открытой двери, и мне не очень понравились
взгляды, которыми обменялись они с Волком. Нет-нет, хотел было  я  отве-
тить на наташкино предложение, хотя под ложечкою и посасывало.  Нет-нет,
спасибо, Наташенька - какой же может быть после всего  этого  обед?  но,
едва открыл рот, Волк, из-за которого  я,  собственно,  и  деликатничал,
опередил, сказал: да, спасибо, с удовольствием, и даже не  удержался  от
стандартного своего каламбура, сопровожденного губною  улыбкою:  голоден
как волк. Когда ж ты успела сварить обед? спросил я. Опять в институт не
ходила? А на первом курсе это! А!.. махнула рукою Наталья,  тоже  мне  -
обед! Финская куриная лапша из пакетика, пельмени, сыр, колбаска,  раст-
воримый кофе на десерт - приготовление всего этого и впрямь не требовало
ни времени, ни сил.
   Скорбно и деликатно молчали только за супом, потом все же  разговори-
лись. Почему ты покупаешь растворимый? начала Наташка. Бурда! Ни  вкуса,
ни запаха, ни удовольствия сварить! и пошла болтовня о том, что наш кофе
вообще пить невозможно, что, дескать, еще в Одессе, не распечатывая меш-
ков, погружают их в специальные чаны, чтобы извлечь из зерен  кофеин  на
нужды фармацевтической промышленности! А, может, и правильно, что болта-
ем? главное только - чтобы не о веревке в доме повешенного, подумал я  и
сам же, не заметя, а, когда заметил - поздно было  останавливаться,  еще
неделикатнее - о веревке и заговорил, припомнив услышанный на днях  слу-
чай, который запал в память жутким своим комизмом и  буквально  символи-
ческой характерностью: якобы в некоем харьковском НИИ разгорелась борьба
за долгосрочную загранкомандировку, и якобы один из  претендентов,  член
партии, кандидат наук и все такое прочее пустил про другого претендента,
члена партии, доктора наук и тоже все такое прочее  слушок,  будто  тот,
доктор, есть тайный еврей по матери, и слушок дошел куда надо, и у  док-
тора что-то заскрипело с документами,  затормозилось,  и  он,  взъярясь,
убил кандидата из охотничьего ружья прямо на глазах изумленных сотрудни-
ков. Se non e vero, e ben trovato, козыряя первыми крохами институтского
итальянского, заключила мой рассказ Наталья. Если это и неправда, то, во
всяком случае, хорошо выдумано. Да, сказал Водовозов. Сейчас-то уж,  на-
деюсь, они меня выпустят.
   Я понимал, что, как ни подавлен Волк смертью Митеньки, мысль  об  ис-
чезновении единственной преграды к эмиграции не могла не являться в  его
голове, пусть непрошеная, самодовольная, ненавистная - и все-та