х начальников и как  валялись  они  в
ногах лейтенанта, оправдывались: почище, чем Иван Александрович сегодня,
- только было все это без пользы, оправдываться!. В другую  пору  старик
показался бы чистым кладом, Иван Александрович слушал бы пьяные россказ-
ни, не отрывая от блокнотика карандаша, - но только не сегодня, не когда
с минуты на минуту должна появиться Альмира.
   Иван Александрович вышел на крыльцо и стал всматриваться  в  темноту,
но она никого не дарила, а старик, допив до дна, уронил голову на  вытя-
нутые по столешнице руки, заснул, неприятно забулькал носом. Делать было
нечего. Иван Александрович погасил свет (комары тут же  тоненько  заныли
над ухом) и улегся поверх одеяла. На улице давно стихли песни, выключил-
ся телевизор про войну. Альмириных шагов не  слышалось,  и  мысли  Ивана
Александровича как-то сами собою перекинулись на ту сторону Камы, в  ла-
геря. Впервые в жизни Иван Александрович представил  их  очень  реально,
осязаемо: их, как говорится, повседневность, их быт, плоть, столь, вроде
бы, хорошо знакомые по рассказам тетки, по многочисленным свидетельствам
очевидцев, печатающихся в  нехороших  журнальчиках.  Иван  Александрович
примерил на себя и душную вонь барака,  кишащего  насекомыми,  и  ранние
подъемы, и омерзительную баланду, и морозы, и осеннюю сырость, и  побои,
и унижения, и чуть ли не самым страшным  представился  лагерный  сортир,
общий, загаженный, вонючий, открытый наблюдению со всех сторон,  да  еще
ходить куда можно, кажется, только в определенное начальством  время,  и
подумал, что, оказавшись в гостях или в чужом городе,  предпочитал  тер-
петь, сдерживаться, лишь бы не менять спокойного, привычного,  домашнего
уединения с книжкою на нечто безусловно нерасполагающее,  враждебное,  и
даже сам организм этой враждебности сопротивлялся, так что где-нибудь  в
командировке стула, пардон, не случалось и по  трое  суток.  Потом  Иван
Александрович припомнил, как однажды ночью, еще прежде Лариски, в комму-
налке, обнаружил на себе клопа и сидел на кровати до  самого  восхода  с
зажженным светом, затравленно оглядываясь на стены, а наутро тело  пошло
волдырями, не клопиными, конечно - нервными; как тут же вызвал санэпидс-
танцию, а потом недели две поливал углы аэрозолями и спал  при  электри-
честве!
   Было уже часа четыре утра. На улице посерело, но не настолько,  чтобы
при всех этих случившихся поблизости  убийствах  (или  почти  убийствах)
предпринимать сомнительное путешествие сквозь кусты к деревянному  скво-
речнику, и Иван Александрович, выйдя, пристроился  прямо  к  стенке.  Но
чуть загромыхала по гулкой фанере мощная его струя  -  где-то  рядом,  в
кустах, зашуршали, завозились, зазвучал неразборчивый девичий  щебет,  и
Иван Александрович понял, что спугнул парочку. Он прекратил  и  пошел  в
обход домика, но и влюбленные не остались на месте и через  десяток  се-
кунд столкнулись с Иваном Александровичем нос к носу!
   Некстати он сюда приехал, некстати.
   8
   Как три дня назад стройка - квартира на Белорусской предложила  Ивану
Александровичу возможность поупражняться в метафорическом мышлении: чер-
ные дыры-щели в полках, образовавшиеся на местах вынутых Ларискою и уне-
сенных книг, были подобны провалам от вышибленных  зубов  до  полусмерти
избитой, собственно, уже издыхающей семейной жизни. Однако, не все  свои
книги забрала Лариска - только специальные, срочно надобные для  диссер-
тации, да и добрая половина тряпок висела в шкафу, поджидая хозяйку.
   Едва добравшись из Домодедова и убедившись (а надежда на обратное жи-
ла до самого последнего мига в Иване Александровиче), что Лариска  домой
не вернулась, он засел за телефон и начал обзванивать подруг,  -  безре-
зультатно. С последним отчаянием, потому что чувствовал  в  этом  звонке
определенное унижение мужского своего достоинства, набрал Иван Александ-
рович, наконец, и номер ларискиных родителей и услышал сочувственный го-
лос тещи: Ванечка! Уже прилетели! Что вы! - мы и на порог ее не пустили,
дуру. У тебя, говорим, муж есть и дом свой! - ну, и так далее, и пригла-
шения в гости, на чай, и уверенность, что непутевая дочка перебесится  и
все у них с Иваном Александровичем пойдет на лад, и что еще и  ребеночка
они родят, и не одного, и заверения в самой искренней любви и симпатии к
зятю, и приветы от супруга, и Иван Александрович, сгорая со стыда, никак
не мог выбрать момента, чтоб положить трубку.
   Пусто было в квартире, пусто и одиноко. Следовало развлечься  чем-ни-
будь - приняться хоть, что ли, за статью для Грешнева, - но  Башкирия  с
упорством Таньки-встаньки поворачивалась в памяти совсем не  тем  боком,
какой нужен для статьи: все лезло в голову, как принес на рассвете билет
любезный, улыбающийся Бекбулатов: Бог-отец, изгоняющий из Рая; как в от-
вет на почему не пришла? наивно лупнула глазками персиковая татарочка  и
сказала: не пустили ребята, и как, глядя на этот наив,  недостало  Ивану
Александровичу сил возмущенно изумиться: что ж, мол, она о таких вещах с
ребятами советуется? опять, что ли, диспут  устроила?!  как  решил  Иван
Александрович напоследок все-таки  продемонстрировать  Бекбулатову  свои
бесстрашие и независимость, гнев свой, так сказать, и протест - для чего
в автобусе плюхнулся рядом с адвентистом седьмого дня и  начал  его  ин-
тервьюировать и как тут же был наказан за глупую демонстрацию, но уже не
начлагом, а самим адвентистом, адвентистовыми ответами о социализме, как
воплощенном идеале христианства, голубой мечте Мессии, о том, что в кол-
лективе человек никогда не остается один, и товарищи всегда  придут  ему
на помощь в трудную минуту (как, заметил про  себя  Иван  Александрович,
пришли они на помощь Альмире Ахметовой, отряд им. А. Матросова,  не  до-
пустив до грехопадения с сомнительным гостем) - адвентистовыми  ответами
и адвентистовой книгою, которая оказалась не Евангелием вовсе,  а  "Сем-
надцатью мгновениями весны" в немецком переводе; как неуемное  раздраже-
ние, смешанное со страхом, вспыхнуло в  Иване  Александровиче  при  про-
щальном взгляде на мальчиков этих и девочек, западных и восточных - нет,
вовсе не двоемысленных! - искренних, искренних в своем идиотизме,  гото-
вых по первому зову сменить мундиры и под "Маленького белого голубя  ми-
ра" идти освобождать Польшу, Афганистан или хоть бы и Персию!
   Кажется, впервые в жизни почувствовал Иван Александрович бессилие пе-
ред листом бумаги, который предстояло, не мудрствуя лукаво, почти  авто-
матически, заполнить готовыми блоками слов и смыслов, то  есть,  сделать
то, чем занимался Иван Александрович без малого двадцать лет,  пройдя  в
журнале "Пионер" беспорочный путь от учетчика писем до начальника  отде-
ла. Кажется, впервые в жизни рука дернулась написать, как было на  самом
деле, и, поймав ее на этом желании, Иван Александрович почувствовал  ше-
вельнувший волосы холодный ветерок ужаса: ведь если все как было  -  это
уже не тихонькое чтение на диване, не сомнительные разговоры  с  молодой
татарочкою, не банька в лесу - это уже лейтенант Падучих,  государствен-
ное преступление. Да и так ли было? - может, показалось только?  И  Иван
Александрович разорвал лист в мелкие клочья - совершенно чистый,  нетро-
нутый лист бумаги, виновный в том только, что именно над ним пришло Ива-
ну Александровичу в голову опасное это словосочетание: все как было.
   Заснуть Иван Александрович в осиротевшей двуспальной кровати  не  мог
и, поворочавшись полночи, перебрался на жесткий диван. Нет,  с  Ларискою
следовало кончать раз-навсегда: ушла себе и ушла, и скатертью дорога - а
он, Иван Александрович, непременно встретит еще человека, ничуть Лариски
не худшего, а, пожалуй, и лучшего. Он даже положил  себе  пойти  с  этой
целью завтра вечером погулять - на Калининский или на Горького, и  спря-
тал в ящик стола обручальное кольцо. Устроится, все устроится, непремен-
но все устроится как-нибудь! И обязательно надо позвонить приятелю:  нет
ли чего новенького? - почитать, наконец, всласть и без помех!
   Что же касалось бессилия перед бумагою, то, так или иначе, Иван Алек-
сандрович его  преодолел  и,  неделю  спустя,  принес  Грешневу  готовую
статью. Грешнев прочел, ему понравилось, и он прямо тут же, не  выпуская
Ивана Александровича из своей загородочки, сносил статью за обитую кожею
дверь и, четвертью часа позже, вернулся улыбающийся, довольный, с  визою
"в набор". Ловко ты про адвентиста ввернул! подмигнул Ивану  Александро-
вичу на прощанье Грешнев. С одной стороны - комар носу не подточит, а  с
другой - все-таки религия, дух! Да! догнал Ивана Александровича  Грешнев
уже в коридоре, тут тебе надо в издательство зайти! на  второй  этаж!  в
восемнадцатую комнату. Только уж обязательно, а то я пообещал! Отчет  за
командировку? подумал Иван Александрович и пошел на второй этаж.
   В издательской комнатке без обычной таблички, под одним номером, дама
средних лет сказала Ивану Александровичу, что просят его  срочно  позво-
нить вот по этому вот (подала бумажку) телефону и спросить  Игоря  Конс-
тантиновича. Безмятежно потянулся было Иван Александрович к темно-синему
"чебурашке", как вдруг смутная тревога возникла в душе. Что  ж  в  самом
деле? подумалось. Ведь это мог и Грешнев передать! Да  и  какому  такому
Игорю Константиновичу? У меня Игорей Константиновичей и знакомых-то  ни-
каких нету! Мысль оказалась столь пронзительной и пугающе холодной,  что
оставил Иван Александрович "чебурашку", сказал, что  позвонит  из  своей
редакции, и ватными ногами пошел к выходу. Только  непременно,  настигла
его голосом дама и процитировала комиссара Эльдара: это в ваших же инте-
ресах!
   До редакции, естественно, Иван Александрович не дотерпел - завернул в
первый же попавшийся автомат. Игоря  Константиновича,  пожалуйста.  Ахы,
Ываны Ылыкысаныдырывычы! Здравствуйте-здравствуйте. Нам бы, знаете,  хо-
телось познакомиться с вами. Увидеться, так сказать, лично. Не заглянете
ли ны пылычасыкы? (В чистую русскую речь Игоря Константиновича то и дело
прорывались восточные, бекбулатовские интонации). Сыгыдыны  у  нас  что?
понедельник? Ну, скажем, в четверг вечерком, сразу же после работы. Куда
к нам? Ны дыгадывыытысы? Улица Дзержинского, четырнадцать. Пропуск зака-
зан. Так чт - договорились? Ну, тогда всего вам доброго!
   9
   В свою редакцию Иван Александрович, естественно,  не  возвратился,  а
побежал домой, прямо-таки вот побежал, то есть, на такси, конечно,  пое-
хал, но, в сущности, именно побежал, перевернул дом вверх  дном,  извлек
на свет Божий все книжки, не у нас напечатанные, все  до  единой  (права
была Лариска, права!) все листки машинописные с разного рода стишками  и
статеечками, все нехорошие журнальчики, даже кассеты магнитофонные, при-
чем, не только, скажем, Галича, но и Высоцкого, и совершенно  безобидную
Альбину Король, и Окуджаву даже, с "мелодиевской" пластинки переписанно-
го. Потом все это упаковал в небольшой чемоданчик и совсем было на улицу
выскочил, как подумал, что просто выходить с чемоданчиком на улицу бесс-
мысленно, да, пожалуй, что и опасно: прежде план следовало выработать  -
куда и к кому. Справедливее всего получалось,  конечно,  к  тому  самому
университетскому приятелю, которому, собственно, и  принадлежала  добрая
половина содержимого чемоданчика, и Иван Александрович подвинул телефон,
даже четыре из семи цифры набрал, но потом и тут опомнился, рычаги  при-
давил: не следует, не следует звонить из дому! лучше из автомата. Только
вот к автомату идти с чемоданчиком или без: что вернее? что безопаснее?
   Приятель ответил, и это было очень хорошо, просто удивительно хорошо,
потому что, находись он, скажем, в отпуску  или  в  командировке,  Ивану
Александровичу поневоле пришлось бы  испытать  столько  страшных  минут,
что, может, и не вынесла б их деликатная его психика, и без того  поряд-
ком потревоженная и Ларискою, и Альмирой, и бекбулатовской шоблою.  Сиди
дома и жди, буркнул Иван Александрович по возможности измененным голосом
и повесил трубку, но тут же и пожалел,  что  повесил:  может,  лучше  бы
где-нибудь на нейтральной почве встретиться: на скамеечке или даже в ле-
су - чтобы и приятеля не особенно подвести, и на себя еще  бльшую  опас-
ность не навлечь: вдруг за ним, за приятелем, давно уже  следят,  может,
еще чем за Иваном Александровичем давнее  и  тотальнее:  ведь  откуда-то
брал приятель эти книжицы, с кем-то связан, наверное - не  то,  что  он,
Иван Александрович, который, в сущности, и не виноват-то ни  в  чем!  Но
звонить еще раз!.. В общем, дерзко решил Иван Александрович, ладно! Будь
что будет!
   К приятелю Иван Александрович ехал с ненужными пересадками,  в  метро
вскакивал в вагон в последний момент, всем своим видом  демонстрируя  до
того, что поезд пропускает - словом, вел себя, как заправский преступник
из детективного телесериала, и, кроме основной, нормальной, пульсировала
в мозгу какая-то добавочная  тревога,  дополнительная,  причину  которой
Иван Александрович все не мог вытащить на поверхность сознания:  тревога
о главной улике, оставленной дома, не вынесенной, не уничтоженной,  -  и
уже подходил к приятелеву подъезду, как понял: тот самый чистый  листок,
изодранный в клочья. Понял и сам над собою презрительно усмехнулся.
   Вот, обмяк Иван Александрович, когда замок приятелевой двери успокои-
тельно защелкнулся за спиною, спрячь или выброси, и вывалил прямо тут, в
прихожей, на половик, весь чемоданный хлам. Лучше, конечно,  выброси.  А
то ко мне могут прийти. Приятель, однако, на полушепот не перешел, шторы
задергивать не стал и телефон не прикрыл подушкою: был  спокоен  и  даже
несколько улыбался, и вот так, с улыбкою, и что  стряслось?  спросил,  а
Иван Александрович, подавленный, мрачный, одним лишь словом ответил, как
выдохнул: вызвали. Повестку, что ли, прислали? спросил приятель. Да нет,
по телефону. А ты не ходи! совсем уж чего-то развеселился  приятель.  То
есть как не ходи?! потрясся Иван Александрович. А вот  так,  и  приятель
прочел небольшую лекцию по поводу кодексов, законов, прокурорского  над-
зора, формы повестки и многого прочего, о чем, собственно, и Иван  Алек-
сандрович отлично знал, потому что в хламе, на половик вываленном, писа-
лось кое-что и об этом, - знал, но к себе почему-то применить не  решал-
ся, даже и теперь не вполне  решался,  после  всех  приятелевых  доказа-
тельств, что как раз на таких, как Иван Александрович, эти  статеечки  и
рассчитаны, а не на неких абстрактных диссидентов, которых  и  в  приро-
де-то, может, не существует.
   Ну, так или иначе, а в конце концов успокоил его приятель  более  чем
вполне, даже бутылку сухого раздавили, и домой Иван Александрович  возв-
ращался хоть и с пустым чемоданчиком, но в расположении духа весьма при-
личном, то есть в твердой уверенности, что никуда он в четверг  не  пой-
дет, кроме как разве на службу, и что только постольку они  опасны  ему,
поскольку он сам их боится, и что если сам, как кролик в пасть удаву,  к
ним не полезет, они оставят его в покое,  потому  что  никакого  состава
преступления за ним нету и быть не может, и ни один прокурор  ордера  им
на Ивана Александровича никогда в жизни не подпишет.
   Однако, если по выходе от приятеля эта уверенность в Иване  Александ-
ровиче была подобна льду промерзшей до самого дна реки - по мере прибли-
жения к не столь, в общем-то, и далекому четвергу лед под своею  поверх-
ностью все подтаивал и подтаивал, и, наконец, одна поверхность только  и
осталась, то есть решение к ним не ходить, а сквозь нее уже просвечивала
темная, глубокая, холодная, манящая в себя вода. Ну, а эту  поверхность,
эту тоненькую корочку проломить - ступить только, даже не грузному  ива-
налександровичеву телу ступить, а, пожалуй, что и цыпленку.
   Вот в таком, примерно, состоянии духа и шел Иван Александрович в чет-
верг со службы домой, и совсем не удивительно, что ноги его как-то  сами
собою повернули в сторону площади Дзержинского.
   10
   По дороге Иван Александрович думал только об одном: как  бы  там  ему
так себя повести, чтобы никого не заложить, хоть, по трезвому  размышле-
нию, закладывать ему было просто некого - разве приятеля своего  универ-
ситетского - так вот, тем более: думал, как приятеля не  заложить,  осо-
бенно, если вопросы наводящие задавать начнут или даже хуже  того:  пря-
мо-таки приятелеву фамилию назовут. Впрочем,  если  назовут  -  следова-
тельно, Иван Александрович все равно уже приятелю повредить  не  сможет,
потому что, если назвали, значит, знают про того  и  так,  и  без  Ивана
Александровича, но, хоть и нерушимо логичным казалось последнее построе-
ние, все же в результате мучительных переживаний и размышлений  поднялся
Иван Александрович над ним и постановил, что ни за что на свете, ни  при
каких обстоятельствах приятеля все равно не выдаст, хоть бы даже фамилию
назвали - во всяком случае, сознательно не выдаст, то есть, если  пытать
не начнут, но Иван Александрович, даже при всей своей склонности к  фан-
тастике и преувеличениям, не верил всерьез, что они до сих  пор  пытают,
и, стало быть, выходило вполне точно, что уж абсолютно ни при каких обс-
тоятельствах приятеля своего он им не выдаст.
   Хоть и помнил Иван Александрович адрес: "Дзержинского, четырнадцать",
и понимал прекрасно, что не к тому  серо-охристому  дому  он  относится,
что, стоя рядом с Детским Миром, как бы  символизирует  этим  своим  со-
седством вечное соседство в бренной нашей жизни смешного и жуткого,  ра-
достного и печального и даже, пожалуй, бытия и небытия, а все ж поразил-
ся, что зловещим адресом обозначен изящный, голубенький,  такой  на  вид
тихий и спокойный, начала прошлого века особнячок, которого раньше поче-
му-то никогда и не замечал, то есть, прямо-таки действительно  поразился
- не шел особнячку зловещий адрес! Встретили Ивана Александровича радуш-
но, отобрали паспорт для оформления пропуска, проводили в небольшую ком-
нату, где и попросили обождать. Специально для этого, надо думать, и от-
веденная, кроме стульев содержала она и небольшой голубенький - как  сам
особняк - стол, на котором лежало несколько старых "Правд" да  потрепан-
ный номер "Юного натуралиста". Иван Александрович, чтобы отвлечься, взял
журнальчик в руки, начал листать, что-то читать безмысленно,  как  вдруг
наткнулся на фразу: "Голубь -  птица  жестокая,  кровожадная,  способная
медленно, хладнокровно заклевать более слабого  голубя!"  С  отвращением
отбросил Иван Александрович журнал и начал ждать просто, и первые  минут
пятнадцать выходило это у него недурно, а потом в душу  стала  прокрады-
ваться тревога: а ну как  жуткое  ожидание  выбьет  из-под  ног  твердую
нравственную основу, на которой он по дороге сюда столь незыблемо утвер-
дился? И начал Иван Александрович прямо-таки гипнотизировать себя,  зак-
линать, что ни за что на свете приятелеву фамилию он им не  назовет,  ни
за какие блага, ни под каким страхом, хоть, знаете, кол у него на голове
тешите - не назовет и все тут! И до того Иван Александрович  дозаклинал-
ся, что даже как-то не вдруг понял, что приглашают его пройти в кабинет.
   Что ж вы, Ываны Ылыкысаныдырывычы! укоризненно отнесся к  нему  Игорь
Константинович (Иван Александрович сразу понял, что  человек  за  столом
Игорь Константинович и есть). Как же это вы так?! и  столько  сочувствия
заключалось в укоризне этой, что Ивану Александровичу ужасно  стыдно  за
себя стало - куда стыднее, чем в баньке - за себя, за ничтожную свою ма-
лость, за некрасивые свои мысли и поступки, за Лариску, за  Альмиру,  за
кощунственное желание руки над листом и жуть как захотелось  повиниться,
покаяться перед молодым, обаятельным, прекрасно одетым человеком,  пока-
яться и даже фамилию сакраментальную назвать. Иван  Александрович  поту-
пился, и Игорь Константинович понял, что происходит в душе гостя,  понял
и сказал снова сочувственно, но уже без былой укоризны,  а  великодушно,
тоном ми