- высокое начальство, ныне повально пребы-
вающее в отпусках, десятый и девятый, родные: "Голос Америки", восьмой -
"Русская служба Би-Би-Си", седьмой - "Радио Свобода", шестой - "Немецкая
волна из Кельна", пятый - Канада и Швеция, четвертый - "Голос  Израиля",
"Ватикан" и, кажется, кто-то еще, третий - соцстраны от Китая до Югосла-
вии и Албании. На втором расположилась столовая. Вот вспыхнул,  наконец,
и первый, двери приглашающе распахнулись, показав Никите в  зеркале  его
самого. Нехорошего цвета было лицо у Никиты, болезненного,  бледно-зеле-
новатого, и нечего было обманывать себя,  объясняя  дурное  самочувствие
отсутствием ионаторов, - просто Никита знал, чт может случиться к  ночи,
и животное нежелание гибнуть действовало таким вот  неприятным  образом.
Лифт останавливался буквально на каждом этаже, принимая в свое брюхо од-
них, выпуская других: дикторов, редакторов, авторов, контролеров, пожар-
ников и прапоров из охраны, - Никита смотрел на лица без сожаления,  ка-
кое непроизвольно возникает, когда видишь человека, обреченного  умереть
в самом скором времени. Впрочем, так же, без сожаления, смотрел и на от-
ражение собственного лица. А тошнота - тошнота от воли и разума не зави-
села.
   На десятом Никита вышел и побрел по серому ворсу паласа вдоль длинно-
го, неярким холодным  светом  заполненного  коридора.  Двери  проплывали
справа и слева, одинаковые, зеленоватого финского дерева; про  некоторые
из них Никита знал, чт за ними: вот бездельники "Из  мира  джаза"  (Луис
Канновер), идущие обычно в эфир целиком, без вымарок и  доделок,  вот  -
"Театр, эстрада, концерт", вот - "Религиозная  жизнь  евреев",  эти  три
двери - "Программа для молодежи", - тут ребятишки и впрямь пашут!  Через
десяток шагов после второго поворота коридор уступом расширился в правую
сторону. В уступе, отгороженном тонким витым шнуром, по  обеим  сторонам
уже не деревянной - массивной металлической, как в бомбоубежище, двери -
стояло двое вооруженных прапоров. Здесь находилась святая святых "Голоса
Америки": студия прямого эфира, откуда по сегодня  велись  живые,  не  с
пленки, передачи последних известий.
   Никита не застал тех легендарных времен, когда здание на Яузе безраз-
дельно принадлежало Трупцу Младенца Малого, и все без  исключения  прог-
раммы от первого до последнего слова готовились на месте (как раз  тогда
произошел, говорят, совершенно анекдотический случай с "Радио  Свобода",
не с тем, что на седьмом этаже, а с натуральным,  американским:  ребятки
оттуда: цээрушники и эмигрировавшие диссиденты, - заметив, что ГБ  рабо-
тает за них, перестали бить палец о палец,  ловили  яузские  передачи  и
предъявляли своим шефам в качестве отчета за получаемые бабки), - Никита
пришел на службу уже в период нового начальства и его  установки  макси-
мально использовать передачи врага: установки, где удачно слились  инте-
ресы маскировочные с лозунгом всенародной экономии (нашим долго не  уда-
валось заставить разленившихся мюнхенских коллег снова приняться за  де-
ло: целыми неделями, бывало, молчали обе "Свободы" - американская и  со-
ветская, - ждали, кто кого переупрямит!) - и несколько  лет,  до  самого
момента, когда по инициативе генерала Малофеева график сдвинулся,  бывал
в этой комнате каждую неделю: сидел за столиком, внимательно слушал  че-
рез наушники натуральный Вашингтон и то пропускал его в эфир, то - вводя
через микшер глушилку, подавал сигнал Таньке, или Екатерине, или  Солже-
ницыну, - тому, словом, кто имитировал прерванный голос, - чтобы  читали
запасной текст, покуда Никита снова не воротится к Вашингтону. За  пере-
дачами всегда наблюдал контролер и при необходимости включал общее  глу-
шение. Тут же со взведенным автоматом стоял еще и не их (то есть, в  ши-
роком смысле, конечно, тоже их) ведомства офицер, имеющий, надо  думать,
особые полномочия. Жесткие сии меры, предупреждающие маловероятную  воз-
можность преступного сговора диктора с редактором, после нескольких экс-
цессов, случившихся на Пятницкой, в вещании  на  заграницу,  соблюдались
неукоснительно, и это единственное вселяло робкую надежду на благоприят-
ный исход сегодняшней ночи.
   И все же, глядя на металлические двери, Никита до  галлюцинации  ясно
воображал, как через два-три часа войдет за них Трупец Младенца  Малого,
как отошлет контролера, как офицера ну! скажем! застрелит, как  подложит
дикторше заветный свой текст про простынки, - воображал так  долго,  что
вооруженные прапора напряглись, готовые в любой миг действовать согласно
инструкции. А что? подумал Никита. Может, оно и к лучшему? Рвануться  за
шнур, и все! И хоть трава не расти! И пускай нажимают потом - без  него!
- на любые кнопки!
   Вернувшись в отдел, Никита сказал собирающейся домой Катьке: сходи-ка
на двенадцатый, забери пленку и сдай в  преисподнюю,  и  Катька,  обычно
вертящая на подобные просьбы задом: не моя  это,  дескать,  обязанность,
Никита Сергеевич, сами, дескать, и сход-те, -  сегодня  кротко  кивнула,
потому что знала за собою вину. Глядя на выходящую из  дверей  Катерину,
Никита снова почувствовал смешанное с брезгливостью возбуждение и  поду-
мал: ну не скотина ли человек?! Мир, можно сказать, рушится, а он об од-
ном только и мечтает!.. Только об одном!
   А собственно, чего он сюда вернулся? Сидеть-высиживать, чтобы  подох-
нуть именно здесь, на боевом, как  говорится,  посту,  в  отвратительном
этом черно-сером здании? Не подпускать Трупца к  студии  прямого  эфира?
Каким же, интересно, образом? - морду, что ли, ему набить? - так не  Ни-
ките с Трупцом тягаться, Трупец - профессионал, самбо  знает!  Может,  и
впрямь следовало поехать с Машкою? Или сходить в главную контору, на Лу-
бянку, прорваться к начальству, объяснить? А  чего  ему  объяснишь,  на-
чальству? Про Обернибесова? Про кнопочку? Про  то,  что  ребята  провода
напрямую скрутили? Про простынки белые?.. Сочтут за шизофреника и отпра-
вят в дурдом. И будут, что самое смешное, абсолютно правы! Да  гори  оно
все огнем! - если Никита шизофреник - стало быть, ничего и не  случится;
если же шизанулся мир, так и Бог с ним тогда, с миром! значит,  заслужил
мир эту самую кнопочку.
   И Никита вдруг понял,  что  единственное,  чего  ему  хочется  сейчас
всерьез - спать.

   Напряженная внутренним нетерпением, Лида шла  по  бульвару  намеренно
медленно, спокойно, прогулочным шагом: она знала, что Никита так рано со
службы не возвращается, а никаких иных дел и желаний,  кроме  как  пови-
даться с Никитою, у Лиды в настоящий момент не было.
   Слухи о том, что все голоса производятся известной Конторою, несмотря
на нелепость и фантастичность, ходили по  Москве  упорно  и  давно,  лет
пять-шесть, то затихая, то вновь усиливаясь; позапрошлой осенью они дос-
тигли апогея, и двое ребят из Комитета борьбы за свободу информации были
арестованы, - все тогда очень обрадовались, потому что арест явился  ве-
ликолепным подтверждением правоты ребят и можно  было  начинать  широкую
общественную кампанию, - но тут, как назло, именно голоса и передали под
свист и рев глушилок довольно подробную информацию о разгроме  Комитета,
- и слухи тут же резко и надолго спали: если бы,  мол,  голоса  действи-
тельно производила мощная, но глуповатая Контора, - стала  бы  она  сама
себя дискредитировать, да к тому же еще и глушить! Это глушить было  са-
мым эмоциональным, самым веским аргументом против слухов.
   Но вот сегодня утром пришло по дипломатическим каналам письмо из  Па-
рижа, и в нем черным по белому было написано, что от  очередного  гэбис-
та-перебежчика французской разведке и узкому кругу эмигрантов стало дос-
товерно известно, что голоса в самом деле производятся Конторою, что ра-
диоотдел расположен на набережной Яузы и что в числе прочих работает там
родственник видных правозащитников младший лейтенант Никита Вялых, а все
тексты и выступления Великого Писателя Земли Русской  подделывает  некий
раскаявшийся узник совести, знакомый  читателям  "Континента"  по  серии
статей о творчестве Александра Исаевича. Дальше в письме было,  что  гэ-
бист-ренегат покуда строго засекречен, так что, мол,  ребята,  остальное
копайте сами.
   Новость, что Никита работает именно на пресловутых фиктивных голосах,
оказалась и для Лиды, и для родителей ударом веским: они знали,  что  их
сын и брат служит где-то при Конторе и в определенном смысле даже уважа-
ли его за принципиальность и твердость: он представлялся  им  партнером,
сидящим по ту сторону шахматного стола и ведущим с  ними  бескомпромисс-
ный, но честный поединок, победа  в  котором,  согласно  с  исторической
справедливостью, останется, конечно, за ними, - теперь впечатление полу-
чалось такое, будто Никита на их глазах стянул с доски коня и спрятал  в
карман. Все! он мне отныне не сын! патетично воскликнул поправившийся  с
утра пивком диссидент Сергей Вялых. Я ему прежде спускал многое, надеял-
ся, что одумается, поумнеет, но теперь чаша терпения моего  переполнена!
и, видно, не сумев в столь кратком монологе излить  всю  горечь  свою  и
обиду, новоявленный Тарас Бульба добавил, отнесясь уже к Лидии:  а  твой
Солженицын тоже хорош! Я тебя еще тогда предупреждал!
   Телефон у них года два как сняли (якобы за хулиганство, которого, ра-
зумеется, не было, кроме разговоров с заграницею), и мать, набрав двушек
из кучки, обычно лежащей на телевизоре, пошла звонить в автомат тем нем-
ногим, у кого телефон пока оставался. Из немногих половины не  оказалось
дома, однако, часа два спустя маленькая квартирка Вялых заполнилась  под
завязку, а люди все прибывали и прибывали,  и  для  каждого  опоздавшего
приходилось пересказывать все сначала и показывать отрывки письма,  тща-
тельно прикрывая остальные места конвертом, ибо до того еще, как появил-
ся первый гость, семейным советом решено было скрыть покуда  от  общест-
венности оба факта: и позорящий семью факт никитиного участия в наиболее
грязной из затей Конторы, и позорящий все правозащитное движение в целом
и тоже отчасти семью (как-никак, Солженицын был  Лидке  не  посторонний)
факт участия Солженицына, - приходилось пересказывать все  сначала,  но,
надо заметить, и пересказ, и показ не представлялись обременительными ни
отцу, ни матери, ни самой Лиде, потому что приятно сообщать о том, о чем
узнал раньше других, - и они все трое, перебивая друг друга,  оспаривали
эту обязанность, и у каждого чесался язык добавить и те подробности, ко-
торые ими же самими решено было скрыть.
   Давно уже выгреблись все рубли и медяки из карманов, в дело пошли да-
же остатки коммуникационных двушек с телевизора, и не столько  выпившие,
сколько затравленные на настоящую выпивку гости-диссиденты повели  горя-
чую дискуссию о необходимых мерах. В конце концов решили:
   1) организовать в срочном порядке новый Комитет борьбы за свободу ин-
формации вместо прежнего, из тех только двоих посаженных ребят и состоя-
щего;
   2) назвать его именами тех героических ребят, отбывающих в Мордовии;
   3) в целях безопасности выработать гибкий  устав,  согласно  которому
членом Комитета мог считаться каждый, кто пожелал бы  себя  им  считать,
хоть бы и в глубине души;
   4) чтобы число документов  Комитета  оказалось  достаточно  солидным,
разрешить каждому его члену выпускать собственные документы,  подписывая
их не своим именем, но именем Комитета: так выходило и  много  спокойней
для каждого.
   Правда, не совсем ясным оставалось, как довести факт создания Комите-
та и текст будущих документов до широкой общественности, коли не  только
газетам и журналам оттуда поставлены на границе  практически  неодолимые
препоны, но и радио в руках Конторы, но тут все сошлись на том, что воп-
рос этот второстепенен: трусливая,  инертная,  запуганная  внутрисоюзная
"общественность" (ее иначе как в кавычках  и  общественностью-то  нельзя
назвать!) все равно бы не прореагировала, - общественность  же  главная,
истинная: иностранцы и эмигранты - слава Богу, доступ к информации  пока
имеют.
   Часам к четырем дело, в общем-то, было слажено, Комитет учрежден, не-
доставало разве фактических сведений о деятельности радиоотдела Конторы,
чтобы в документах было чего писать существенного, а не только гневные и
саркастические, но общие слова, и совсем уж положили ждать,  сгоняв  тем
временем в магазин за добавкою, пока  французская  разведка  рассекретит
гебиста-перебежчика, но тут, подобная Александру Матросову, поднялась во
весь рост Лидия и торжественно заявила, что берет подробности  на  себя,
потому что у нее есть опасный, но  достоверный  канал.  Л-лидк-ка,  н-не
с-смей! стукнул кулаком  по  столу  догадавшийся  Тарас  Бульба.  Я  его
п-прок-клянул!  С-сис-тых  с-сэлей  можно  досьтись  т-только  с-систыми
с-срессвами! но мать кивнула: мол, выйдем, и на лестничной площадке, под
гудение лифта и запахи мусоропровода, они обсудили предстоящую операцию:
Лидия бросит брату в лицо пакет обвинений, постаравшись придать им  мак-
симально обидную форму, и так как Никита - мальчик по сути все же  поря-
дочный, только испорченный проклятою Софьей Власьевною, а по характеру -
горячий, он не сможет стерпеть и о чем-нибудь да проговорится, и уж пус-
кай он только проговорится, пускай выдаст служебную тайну! - тогда  нет-
рудно будет вытянуть из него и остальное и, припугнув, может, вообще пе-
реманить на свою сторону. От перспективы спасти брата и одновременно за-
иметь своего человека в самых недрах Конторы у Лиды аж  голова  закружи-
лась, и под доносящееся из-под дверей пение "Трех танкистов" она чмокну-
ла маму и покинула дом.
   Время двигалось слишком медленно, пространство, несмотря на прогулоч-
ный шаг, сокращалось, напротив, чересчур быстро, и Лида остановилась  на
углу Сретенки, на замощенной гранитом площадке, посередине которой,  за-
тылком к бульвару, торчал  бронзовый  идол  Крупской.  Скульпторша  явно
польстила некрасивой, почти как сама Лида, жене диссидента №  1,  -  это
давало надежду, что, когда все, наконец, переменится, памятник Лиде  бу-
дет выглядеть столь же романтично. Хорошо бы как раз тут его  и  устано-
вить: место живое и одновременно тихое. Неимоверное количество  старушек
и девочек-мам баюкало закрученных в одеяльца, упрятанных в коляски  мла-
денцев, граждан XXI века, младенцы постарше бегали и резвились и не  об-
ращали ни малейшего внимания как на настоящий, так и на оригинал будуще-
го памятника, которому они, вырастя, обещали стать  живыми  благодарными
свидетелями.
   Гром заурчал, словно гигантский кот, исходящий томлением. Лида подня-
ла голову: тучи снова затянули небо и готовились побрызгать ленивым, ни-
чего не разрешающим дождем. Обильно напитанная  в  июне  ливнями,  земля
каждое утро прила под жаркими лучами, и к середине дня над Москвою обра-
зовывалась полупрозрачная крыша облаков, под которою, как в теплице, бы-
ло душно и нехорошо. Вечерами погромыхивало, посверкивали молнии,  но  к
ночи опять прояснялось, и настоящей грозы за полтора месяца не стряслось
ни разу. Шел год активного солнца: год инфарктов,  сумасшествий,  самоу-
бийств. Дождик? - Никита стоял рядом с Лидою и тоже смотрел  в  небо,  с
которого уже летели мелкие, редкие капли. Он не удержался-таки и с  Яузы
поехал в главное здание, на площадь Дзержинского,  но  дальше  дежурного
прорваться не удалось: изложите дело мне, а я уж решу, к кому Вас напра-
вить и так ли оно действительно срочно, как вы  говорите.  (Переходя  на
интимный шепот). Между нами, все равно никого из  настоящего  начальства
нету. Отпускное времечко. Легко сказать: изложите  дело.  Изложить  дело
дежурному лейтенанту! Никита повернулся и побрел домой: они сами не  хо-
тят спасаться, ну ни в какую не хотят!
   На Лидку он наткнулся совершенно случайно, ни о ней, ни о  родителях,
ни обо всей этой компании и мыслей у него не было, однако,  наткнувшись,
вдруг понял, что их-то и искал, и хоть и бессильны они,  и  ничтожны,  и
смешны, - их даже арестовывать уже перестали! - а ведь не к кому  больше
обратиться, просто не к кому!
   Это правда? патетически спросила Лида, не поздоровавшись, и сверкнула
черными навыкате бараньими глазками. Как ты посмел?! Что это?  Что  пос-
мел? - Никита весь день сегодня не понимал, о чем с  ним  разговаривают:
здравствуй. Не притворствуй! Шила в мешке не утаишь! Ты думал, тебе веч-
но удастся скрывать от нас, где ты работаешь? Ты думал,  мы  никогда  не
проведаем, что ты со своими дружками (слово "дружками"  Лида  произнесла
очень саркастически) подделываешь и оплевываешь последнюю ценность этого
мира - свободное слово? Ты хоть понаслышке, может, знаешь, как начинает-
ся "Евангелие от Иоанна"? Дура, подумал Никита с  искренними  грустью  и
сожалением. Боже, какая она дура! А ведь, пожалуй, еще  поумнее  выйдет,
чем большинство ее соратников! Лидочка, давай сядем (сейчас никак невоз-
можно было с нею ссориться - совсем-совсем не время!) А-га-а, сразу  Ли-
дочка! Стыдно стало, проняло!..
   Над скамейкою, освободившеюся с началом дождя от нянюшек  и  бабушек,
нависали плотно покрытые листвою ветви дореволюционного дерева, и потому
было почти сухо. Лида тараторила, не переставая: !мы  по  крайней  мере!
достойный враг! пасть так низко! - Никите не хотелось ее перебивать,  он
пользовался пассивной своей ролью, чтобы найти, с какой стороны  подсту-
питься к сестре: надо было сделать так, чтобы она его услышала.  А-га-а!
ты не отрицаешь! Ты не отрицаешь! Значит, это  правда!  Лидочка.  Ты  же
неглупая и уже не молодая женщина! - дождинки  скапливались  в  листьях,
объединялись и, попутно захватывая коллег с  нижних  ярусов,  падали  на
скамейку, на Никиту, на Лидию, - пора было начинать разговор, не терпело
время, не терпело, - !ты же неглупая и уже не молодая  женщина.  Неужели
ты всерьез думаешь, что есть хоть какая-нибудь разница, кто и что болта-
ет по этим несчастным голосам? Неужели ты  считаешь,  Никита  большим  и
средним пальцами отмерил кусочек указательного, что хоть на столько  из-
менится что-нибудь, если с завтрашнего утра "Голос Америки"  заведут  на
первую, скажем, программу всесоюзного радио? Никогда в жизни  не  видела
Лида такого Никиту: взрослого, усталого, мудрого; она почувствовала себя
перед ним маленькою глупышкою; фразы брата  звучали  столь  убедительно,
что она даже не нашла в себе силы и желания взвесить правоту их или неп-
равоту. Слушай внимательно - небольшая, однако,  веская  пауза,  которою
Никита проверил, что Лида у него в руках, что  разоблачительно-морализа-
торская волна разбилась о его взгляд, так что мозг Лиды почти способен к
восприятию извне, сменилась словами: у тебя, у твоих друзей должны  быть
какие-то контакты с американским посольством, с журналистами! Погоди, не
перебивай - я ничего не выпытываю! Так вт: не медля ни минуты, ты должна
связаться с ними, а они в свою очередь - со своим правительством и  поп-
росить! уговорить! умолить! Ты слышишь? - умолить:  если  сегодня  ночью
что-нибудь начнется! случится! чтобы американское правительство вытерпе-
ло! снесло! не отвечало хотя бы сутки! Это будет сделать очень трудно  -
не отвечать! почти невозможно! престиж! стратегические мотивы! но  пусть
попробуют. Иначе - спасения нет. Я не способен сейчас  ничего  объяснить
толком, но, если американцы сумеют, пусть не начинают войну хотя бы сут-
ки. Даже если жены и дети погибнут на их глазах!
   Бедный мальчик! подумала Лида с искренними грустью и сожалением, едва
несвязная  речь  Никиты  окончилась,  отпустила  из-под   своего   почти
сверхъестественного обаяния. Бедный мальчик! Они довели  его.  Я  всегда
чувствовала, что кончится именно этим. Он спятил. Может, мне  не  стоило
разговаривать так резко? (в сущности, она всегда  очень  любила  брата).
Тот словно прочел ее мысли: ты можешь считать меня сумасшедшим, я  слиш-
ком понимаю, что даю тебе для этого достаточно поводов, и все же передай
мою просьбу по адресу. В ней одно то уже хорошо, что, если она и  впрямь
без