умна и нелепа, не будет случая ее выполнить. И дай-то Бог,  чтобы  не
было.
   Хорошо, слушай! (Никита понял по Лиде, что не уговорил ее, что как он
два часа назад покупал согласие Машки-какашки на непонятные ей действия,
так и тут придется чем-то платить; но сегодня  Никита  был  беспредельно
щедр). Хорошо, сказал. Слушай. Если ты все сделаешь, как я тебя прошу, -
только имей в виду, я проверю (насчет проверю Никита, конечно, гнал кар-
тину: и теперь, и часом раньше, и двумя  он  поступал  наугад,  наудачу,
словно бутылку с письмом в море бросал) - если все сделаешь, как я  тебя
прошу, - я вечером приду к вам и подробно расскажу про  яузское  заведе-
ние. Коль уж оно так  крепко  вас  интересует.  Можешь  пригласить  даже
иностранных корреспондентов. А пока, в качестве задатка,  вот,  получай:
Солженицын передает тебе привет!
   Ну не тот Солженицын, а ты знаешь, о ком я  говорю,  прыщавый,  хотел
было добавить Никита в пояснение, но понял по глазам сестры, что  она  и
так все на раз схватила, более того: понял, что именно ненамеренный, вы-
мышленный привет, случайно пришедший в голову, а вовсе не обещание  отк-
рыть тайны мадридского двора, и решил дело; что, сама  себе,  может,  не
давая отчета, приходила сюда Лида не ради голосов,  не  ради  брата,  но
чтоб хоть что-нибудь услышать о любовнике, - она порывисто обняла  Ники-
ту, крепко, благодарно поцеловала и легкой, танцующей походкою, какой он
никогда не видел и даже не предполагал у этой  грузной,  давно  не  юной
женщины, быстро пошла, почти побежала к центру, к метро, вверх  по  Сре-
тенке.

   Трупец Младенца Малого, проследив глазами сквозь окно кабинета за вы-
ходом из здания младшего лейтенанта Вялых: единственного человека,  пос-
вященного в План и, следовательно, способного помешать делу в корне, так
сказать: превентивно, - безраздельно предался  размышлениям.  Задача  на
поверку получалась не такою простой, как  выглядела  в  предварительных,
когда Трупец травил генерала Малофеева, мечтаниях: под каким,  например,
соусом попасть в студию? каким  образом  нейтрализовать  звукооператора,
дежурного, контролера? - голова прямо-таки раскалывалась, а  решений  не
возникало. Но, видать, сама судьба задумала нынче сыграть с  Трупцом  на
лапу: в разгар размышлений дверь приоткрылась, явив хорошенькую  женскую
головку в кудряшках: товарищ подполковник, разрешите? - сама судьба, по-
тому что головка оказалась принадлежащей как раз  сегодняшней  лейтенан-
точке-контролерше.
   Ей, по ее словам, позарез надо было попасть на подружкину свадьбу,  и
вот, поскольку старшим по званию и должности в "Голосе Америки" в насто-
ящий момент получился Трупец, лейтенанточка пришла отпрашиваться к нему:
через три часа выйдет, мол, Вася, вы его, дескать, знаете, а пока  поде-
журьте, пожалуйста, за меня, товарищ подполковник; генерал Малофеев час-
то нас отпускал! и сделала глазки. Трупец Младенца Малого так обрадовал-
ся нежданной удаче, что даже испугался, как бы лейтенанточка не насторо-
жилась: кто этих, таинственных, с двенадцатого, разберет?! - посему  тут
же обуздал себя, сдвинул брови, стал строгим: а мы еще  удивляемся,  что
плетемся у американцев в хвосте! Работать у нас  не  любят,  работать!..
Кудрявенькая тут же привела лицо в еще более умильно-умоляющее состояние
и круглым своим, плотно обтянутым вязаной юбочкою задом примостилась  на
подлокотник трупцова кресла, высокою грудью прижалась к  области  сердца
Трупца и пролепетала: ну товарищ подполковник, ну миленький! Можно я вас
поцелую? Трупец Младенца Малого забыл о Плане, обо всем на свете  забыл,
задохся сладким парфюмерным запахом и хрипло выдавил, сам почти не пони-
мая, что отпустить лейтенанточку на руку ему, а не в  пику:  ладно.  Иди
уж. Гуляй!
   Лейтенанточка чмокнула Трупца в щеку, след помады  вытерла  кружевным
платочком, от духа которого  совсем  поплыла  подполковничья  голова,  и
встала с подлокотника. Подожди меня в коридоре. Дверь закрылась за  куд-
рявенькою, но Трупец не вдруг пришел в себя, когда же пришел -  вскочил,
потер ручку об ручку и, разувшись, извлек из правого ботинка ключик. От-
пер им, прыгая на одной  ноге,  стенной  сейф,  достал  заветный  листок
объявления, писанный от руки, крупными печатными буквами,  с  орфографи-
ческими ошибками (ни одну машинистку не решился Трупец посвятить в  тай-
ный свой замысел), и - на всякий пожарный - маленький бельгийский  брау-
нинг. Запер сейф. Ключик положил назад в ботинок. Обулся. Наскоро перек-
рестился: с Богом!
   Кудрявенькая пританцовывала в коридоре от нетерпения - видно,  совсем
опаздывала на эту самую свадьбу. Трупец Младенца Малого, хоть и с  брау-
нингом в кобуре под мышкою, хоть и в самом, так сказать, серьезном и ре-
шительном настроении, а снова поплыл: не удержался, уцепил лейтенанточку
под руку, влез ладошкою в горячую потную щель между бицепсом  и  грудью,
для чего Трупцу, едва доходящему кудрявенькой  до  подбородка,  пришлось
чуть не на цыпочки стать, - так и зашагали они рядом, словно пара ковер-
ных!
   Но оказалось, что попасть в студию - еще только полдела, даже,  пожа-
луй, меньше, чем полдела: время Трупца Младенца Малого подходило к концу
- с минуты на минуту должен был явиться контролер Вася, - а как влезть в
эфир - оставалось совершенно непонятным. Уже не до "Программы для  полу-
ночников" было Трупцу, - он соглашался на любую программу, - он действи-
тельно  немного  знал  этого  Васю,  человека  тупого,  непреклонного  и
непьющего, переведенного сюда из охраны мордовских лагерей  как  раз  за
твердость и трезвость, - и не надеялся ни  купить  его  за  бутылку,  ни
отослать домой, - но вот ведь штука! - и без Васи ничего покамест не по-
лучалось!
   Все три часа, что Трупец просидел в студии, он исподлобья, короткими,
но профессионально внимательными взглядами оценивал предлагаемые обстоя-
тельства и действующих лиц планируемой драмы: и маленькую, пухлую, в ко-
роткой джинсовой юбочке дикторшу Таньку, каждые тридцать минут из звуко-
непроницаемой застекленной будочки выходящую в эфир с последними  извес-
тиями; и Наума Дымарского: немолодого, заплывшего  жиром,  флегматичного
звукооператора в очках за импортным, кажется -  американским,  сплошь  в
ползунках, верньерчиках, лампочках и стрелках  -  пультом;  и,  наконец,
мирно подремывающего в углу на стуле, привалясь к стене, -  одни  чуткие
руки не дремлют на взведенном, снятом с предохранителя автомате,  -  де-
журного офицера-татарина, - и оценки - если без благодушия -  были  явно
не в пользу трупцовой затеи. Тексты, что читала в микрофон Танька, с за-
веденной периодичностью доставлялись с  двенадцатого  этажа:  на  специ-
альных, чуть ли не с водяными знаками бланках, со штампами, с  печатями,
с красными закорючками подписей, и, понятно, подсунуть меж них  заготов-
ленное рукописное объявление и рассчитывать,  что  дикторша  по  инерции
прочтет его среди других сообщений, было нелепо: смысла, может, она и не
уловит, но форма, форма  бумаги!  Употребить  власть?  Какую  власть?  -
власть завхоза? Вооруженный татарин явно Трупцу не подчинится (часовые у
дверей, не офицеры - прапора! - и те пропустили Трупца в студию едва-ед-
ва, так сказать - по большому блату, по личной просьбе кудрявенькой лей-
тенанточки) - не подчинится и не позволит подчиниться ни звукооператору,
ни Таньке-дикторше, - на то тут и торчит.
   Словом, следовало или отказаться на сегодня от своей идеи (но на  се-
годня могло обернуться и навсегда), или уж играть  ва-банк:  обезоружить
татарина и, держа всех троих под прицелом, захватить микрофон, как гово-
рится, с боя. Операция получалась более чем опасная, но и отказаться  не
было сил: за три часа Трупец столько успел наслушаться пакостей, беспре-
пятственно идущих в родной советский эфир, причем пакостей,  изготовлен-
ных не в Вашингтоне сраном, что еще куда бы ни шло, - а здесь, на  Яузе,
в недрах собственного детища! - что, честное слово, решительно предпочи-
тал погибнуть, чем участвовать во всем этом дальше. Погибнуть или уж по-
бедить! И пускай его выведут потом в отставку, пускай даже  в  Лефортово
посадят! - дело, сделанное им, бесследно не сгинет, даст свои  результа-
ты, и рано или поздно, хоть бы и посмертно пусть - он не гордый!  Трупца
Младенца Малого непременно реабилитируют и наградят орденом, а то еще  и
поставят памятник. Когда Александр Матросов бросался на амбразуру -  та-
кое поведение тоже на первый  взгляд  могло  кой-кому  показаться  само-
вольством и мелким хулиганством.
   Трупец взглянул на часы: минут пять у него еще, пожалуй, было, - дос-
тал записную книжку, нацарапал: если погибну - прошу продолжать  считать
коммунистом и, вырвав листок, аккуратно сложил его  и  спрятал  в  левый
нагрудный карман: записка вдруг вообразилась Трупцу рядом с партбилетом:
пробитые одной пулею, залитые кровью, которую время превратило в ржавчи-
ну - под витринным стеклом музея КГБ.
   На этом внутренние приготовления окончились - пора было приступать  к
операции непосредственно. Краем глаза наблюдая за  дремлющим  татарином,
Трупец Младенца Малого залез себе под мышку и, упрятав его в  полусогну-
той ладони, как цирковые иллюзионисты прячут  карты,  вытащил  браунинг.
Браунинг, в сущности, был игрушкою: прицельная стрельба  не  далее  пяти
метров, пульки со спичечную головку, - может, и брать-то его с собою  не
стоило, но лишь с оружием в руках привык Трупец чувствовать себя настоя-
щим мужчиною.
   Потом, впервые за эти мучительные, напряженные часы, в течение  кото-
рых не раз тянулась к нему рука - столь невыносимы были потоки  клеветы,
льющейся в эфир, - дотронулся Трупец  до  тумблерочка  общего  глушения:
микрофон включен, Танька-дикторша вовсю поливает голосом Леокадии Джорд-
жиевич о протестах западной общественности против  американских  военных
баз, и совсем не обязательно, нежелательно даже,  чтобы  шум  потасовки,
сколь короткой она бы ни вышла, проник в приемники, насторожив  слушате-
лей, возбудив их недоверие, а, возможно, и призвав в студию  кого-нибудь
бдящего, с двенадцатого этажа, - дотронулся, нажал, щелкнул. И, на  нич-
тожные доли секунды замерев, чтобы собраться окончательно, тонко,  прон-
зительно заорал: й-о-а-а-а-а! и одним прыжком, буквально воздушным поле-
том, одолел несколько метров до сидящего на стуле татарина, впился ему в
пах напряженным носком тяжелого ботинка.  Татарин  повалился  вместе  со
стулом, но успел нажать на спуск автомата, и пущенные веером пули  отме-
тились на белых плитках  звуконепроницаемого  финского  потолка.  Трупец
грациозно, словно балерун, подпрыгнул на месте и опустился ногами  точно
на запястья татарина, как раз в тот момент  коснувшегося  ковра;  что-то
хрустнуло, наверное - кость; татарин взвизгнул и, катаясь по ковру,  за-
вел волчье, душераздирающее у-у-у-у-у-у! С подхваченным автоматом в руке
Трупец, наконец, обернулся: Танька, отворив рот и выпучив глаза,  оцепе-
нело смотрела сквозь двойное аквариумное стекло своей будочки, звукоопе-
ратор крался на полусогнутых  к  дверям  и,  кажется,  испускал  запахи,
свойственные медвежьей болезни. Ни с места! прикрикнул на него Трупец, -
тот замер мгновенно, только еще сильнее присел и дрожащие  пальцы  попы-
тался завести за голову. Татарин почти затих и уже не катался по  ковру,
а, словно полупустая бочка в узком  коридорчике  трюма,  качался  вокруг
продольной своей оси: туда-назад, туда-назад.
   В общем, все шло вроде нормально, а что-то,  однако,  мешало  Трупцу,
что-то его тревожило. Браунинг! понял он наконец: браунинга не было ни в
руках, ни на полу рядом. Опасный,  опасный  непорядок,  напрасно  Трупец
притащил этот дурацкий браунинг сюда! но заниматься поисками было неког-
да: дверь студии предусмотрительно не запиралась изнутри, а большие нас-
тенные часы показывали без семи минут десять, - и передача последних из-
вестий кончалась, и Вася должен был появиться вот-вот. Ти-и-ха-а! истош-
но заорал Трупец, хотя все молчали и так, даже подвывания  татарина  пе-
решли уже в область ультразвука. Ти-и-ха-а! Если кто сейчас пикнет  хоть
слово - застрелю без предупреждения! Подошел к звукооператору,  сидящему
на корточках (вонь от того неслась несусветная), и негромко спросил: ты,
с-сука, ничего не успел там выключить? Х-гы-ы! отрицательно мотнул голо-
вою толстяк. У-й-ы-ы! намахнулся на него Трупец Младенца Малого  прикла-
дом. Христом-богом клянусь, христом-богом! обрел звукооператор дар речи.
Ну смотри! и Трупец приблизился к татарину, слегка наступил на него  бо-
тинком: ты, парень, хоть и оплошал, а профессионал, я вижу. Так что  сам
знаешь, чем для тебя кончится, если дернешься или раззявишь пасть! Потом
выключил у себя на пульте общее глушение, а тумблерочек, чтобы невозмож-
но было врубить назад, обломил железными пальцами и быстрым кошачьим ша-
гом проскользнул к Татьяне в кабину.
   Позиция здесь, конечно, была уже не та, что в студии: только  местами
и с метра от пола застекленные, стены слишком многое перекрывали:  тата-
рин, например, не был виден вовсе, и одна седая макушка торчала от сидя-
щего на корточках Наума Дымарского. Но существовали, конечно, и  положи-
тельные стороны: во-первых, почти не воняло, во-вторых - дверь  открыва-
лась внутрь кабины, так что можно было  забаррикадироваться.  Кстати  же
оказалось и чем: небольшим, однако, тяжелым сейфиком, куда  складывались
отработанные листки последних известий.
   К моменту, когда Трупец оказался в кабине,  Танька  уже  очухалась  и
смотрела за происходящим с  самым  живым  интересом:  ей,  должно  быть,
представилось, что вся эта заварушка затеяна Трупцом исключительно  ради
ее, танькиных, прелестей и что романтический подполковник станет ее сей-
час (вот и сейфом дверь подпирает!) насиловать. О! это было  бы  чрезвы-
чайно кстати! - с одной стороны, она вроде и не при  чем,  так  сказать:
жертва, с другой же: какой зверь! какой великолепный зверь! Мужик,  одно
слово! Будет о чем порассказать потом! Насмотревшись  днем  на  нехитрую
любовь Катьки Кишко с Солженицыным, Татьяна, и  всегда  готовая,  теперь
была готова более, чем всегда, к любому над собою насилию, и чем  грубее
- тем, естественно, лучше!
   Трупец Младенца Малого поискал  кнопочку,  чтобы  временно  выключить
микрофон, но так и не нашел - некогда, некогда! - достал объявление, по-
ложил Татьяне на столик и, подобный неумелому,  новоиспеченному  немому,
попытался объяснить: читай, мол! Танька несколько скисла от  разочарова-
ния, но тут же и решила, что такому мужику, ежели он чего просит,  отка-
зать невозможно, - легонечко откашлялась и, как ни в чем не бывало,  не-
винным голоском Леокадии Джорджиевич защебетала в  микрофон:  продолжаем
передачу "Голоса Америки" из Вашингтона. Просим нас извинить  за  техни-
ческую заминку. Прослушайте, пожалуйста,  объявление:  дорогие  товарищи
диссиденты и самочувствующие! ой, простите  -  и  сочувствующие!  Прави-
тельство Соединенных Штатов сегодня в полночь выступает в крестовый  по-
ход против коммуниз!
   Словно в кино, в комбинированной съемке, мгновенно возникли  две  ма-
ленькие дырочки, одна против другой, в двойном застекленном окне, и про-
пела пулька, колыхнув жесткие еврейские волосы Татьяны, - Трупец на  раз
выпустил очередь в сторону дырочек, - стекла  хрустнули,  опали  тяжелым
звенящим дождем осколков, - и осторожно выглянул,  -  тут  же  следующая
пулька пропорола кожу его лба и, чиркнув по скользкой кости черепа,  ри-
кошетом ударила в микрофонную ножку. Ч-читай, д-дура! Читай скорее!  за-
ливаясь кровью, заорал Трупец на Татьяну; он  предчувствовал:  браунинг!
чертов браунинг! татарин оказался еще профессиональнее,  чем  представи-
лось Трупцу поначалу. Читай, с-сук-ка! Но сука, не переносящая вида кро-
ви, валялась уже на полу без чувств - Трупец Младенца Малого и предполо-
жить не мог, как страшно он сейчас выглядит.
   Что ж, оставалось продолжать самому. Трупец дернулся к микрофону,  но
следующая пулька впилась в плечо и, видно, перебила какую-то там артерию
или, черт ее знает, вену: черная кровь тонюсеньким, но мощным  фонтаном,
метра на полтора брызнула сквозь пробоину. Трупец  выпустил  наугад  еще
одну очередь, еще - но тут автомат замолк, зазиял  полостью  взведенного
затвора: патроны кончились.
   И тогда Трупец, присев на пол, за сейф, заорал  в  сторону  микрофона
всем своим тонким голосом: товарищи диссиденты! Сейчас Америка  начинает
войну против коммунистов. У кого что есть белое, простынки там или наво-
лочки! можно и пододеяльник! натягивайте скорее на головы  и  бегите  на
площадь! срочно бегите, а то поздно будет! Они могут до  полуночи  и  не
дотерпеть!
   В дверь начали колотить - вероятно, подоспел Вася, - Трупец что  было
сил уперся в пол ногами, еще плотнее привалился спиною к  сейфу,  -  тот
подрагивал, покачивался слегка!
   !сейчас будет термоядерный удар, а вы, кто в простынках, спасетесь  и
построите новую Россию, без большевиков и  коммунистов!  слова,  которые
всю жизнь, да вот: десять минут назад, - органически претили  Трупцу,  -
теперь вырывались легко, сами собою и даже доставляли  неизъяснимое  ка-
кое-то удовольствие. Он чувствовал, что и впрямь ненавидит большевиков и
коммунистов и хочет новой России!
   Лицо татарина осторожно высунулось из-за нижнего обреза разбитого ок-
на, но спекшиеся от крови волосы и ресницы помешали Трупцу заметить это!
   !Слышите?! Слышите?! На студию ворвались агенты КГБ и пытаются  поме-
шать мне предупредить вас, наших истинных друзей, наших единственных со-
юзников! Но свободное слово не задушишь! Не расстреляешь!..
   Вася бросил дверь и, держа - куль с дерьмом - воняющего звукооперато-
ра за шиворот, орал: ну! Н-ну, с-сука! Показывай, показывай, где  выклю-
чается! Застрелю-у! - звукооператор был не в себе!
   Татарин, оберегая перебитую руку, все-таки влез в студийку и, медлен-
но идя на Трупца, вгонял в него из браунинга пульку за пулькою!
   !Товарищи диссиденты! Родные мои! Вы поняли меня, товари!
   !а когда пульки кончились, с невероятной злобою и ненавистью стал ко-
лотить полумертвого Трупца ногами в лицо, в живот,  в  пах.  Подошедшему
Васе, который, наконец, выключил-таки пульт, не досталось уже ничего.

   Стемнело, зажглось электричество, а Мэри так и сидела в одном из мно-
гочисленных закутков идиотической комнаты смеха, окруженная кривыми зер-
калами, которые мало что отражали ее - гляделись и друг в друга и друг в
друге создавали дурные бесконечности шутовски искаженных миров, -  сиде-
ла, почитай, третий час под бдительным надзором вьетнамского  офицерика,
проходящего на кнопочке практику:  человечка  тщедушного,  низкорослого,
словно десятилетний мальчик послевоенного поколения, однако -  вооружен-
ного. И кто заключил ее на этой импровизированной гауптвахте?!  -  отец,
родной отец, который никогда в жизни не позволял себе по отношению к лю-
бимой, единственной, им же избалованной дочери никаких грубостей! - нет,
Мэри решительно, решительно не могла понять, сообразить, чем же  вызвала
в генерале Обернибесове столь мощный, столь неукротимый  приступ  гнева.
Хоть ей самой и невнятная, однако, вполне невинная просьба,  просьбочка,
просьбенка: не  слушать  сегодня  американское  радио,  только  сегодня,
один-единственный денечек, один вечерок, ну папка, ну что тебе стоит?! -
пусть это будет подарок к моему дню  рождения!..  -  генерала  взорвала,
заставила топать ногами, брызгать слюною, рычать: туда же! И родная дочь
- туда же! Обложили, с-сволочи, комиссары поганые! Так вот же тебе,  иу-
душка: на губу! под арест! А "Голос Америки" пускай все слушают, пока  я
здесь хозяин, все! Пускай знают, как их  комиссары  обморочивают,  своих
защитников! И ты слушай, Павлина Морозова, и ты!..  -  и  действительно:
прямо при ней врубил приемник, стабильно настроенный на  соответствующую
волну, что-то переключил на пультике, и огромный  гундосый  колокол,  по
которому в момен