евятки".
   Долгие-долгие секунды длилось жуткое противостояние.  Потом  один  из
парней двинулся к Нинке. Она оглянулась: куда бежать? -  и  поняла,  что
некуда: найдут, догонят, достанут.
   Главный - так казалось на первый взгляд, во всяком случае, именно  он
говорил с монахом, прежде чем начать его бить, - окликнул того, кто  по-
шел на Нинку:
   - Санек!
   Санек вопросительно приостановился.
   - Линяем!
   - Да ты чо?! Да она же!
   - Она тебе чо-нибудь сделала?
   - Дак ведь!
   - Вот и линяем!
   Проворчав:
   - Пробросаешься! - Санек смирился, присоединился к остальным.
   Двери "девятки" хлопнули, заработал мотор, свет фар мазнул  по  плат-
форме и исчез, поглощенный тьмою.
   Нинка стояла столбом, слушая не то шум удаляющейся машины, не то стук
унимающегося постепенно сердечка. Неожиданно, с неожиданной  же  пронзи-
тельностью, вспомнился давешний монашков взгляд, и Нинка пошла  к  будке
автомата.
   Трубка давно и безнадежно была ампутирована,  только  поскрипывал  по
пластику, качаясь на сквозняке, обрубок шланга-провода. Оставалось давно
погасшее кассовое оконце, забранное стальными прутьями.
   Нинка приложилась к пыльному, липкому стеклу, разглядела  на  столике
телефонный аппарат. Отыскала под ногами ржавую железяку,  просунула  меж
прутьями, высаживая стекло, попыталась дотянуться до трубки,  но  только
порезалась, да глубоко, больно, перемазалась кровью.  Платком,  здоровой
руке помогая зубами, перевязалась кое-как, решительно спрыгнула с  плат-
формы, пошла вдоль путей - в полную уже черноту и глухоту.
   - Монах! - принялась кричать, отойдя на полкилометра. - Монах! Ты жи-
вой?!
   Ни электричкой, ни товарняком не тронутый, удачно, если можно сказать
так в контексте, приземлившийся, монах лежал меж  рельсами:  на  минутку
продравшаяся сквозь тучи луна показала его Нинке: недвижного,  с  черным
от крови лицом, с непристойно задранной рясою.
   - Ты живой, слышишь? - присела Нинка на корточки. - Живой?
   Монах не шевельнулся, не застонал. Нинка отпрянула: страшно! - но тут
же и одолела себя, возвратилась. Не найдя, где застежки, разорвала ворот
рясы, рубахи, запустила руку в распах: к груди, к сердцу!
   - Ну вот и слава Богу! - выдохнула. - А кровь -  ерунда.  Вылечим.  У
меня бабулька!..
   Вдали показался поезд. Нинка взяла монаха под мышки:
   - Ты только потерпи, ладно?
   Монах был тяжел, Нинка застряла с ним на рельсах, а поезд  приближал-
ся, как бешеный. Испугавшись, что не успеет, Нинка потащила  монаха  на-
зад, но тут и с другой стороны загрохотало. Молясь, чтоб не задело, Нин-
ка бросила монаха, как успела, сама упала рядом,  обняла-прикрыла,  хоть
надобности в этом вроде и не было.
   Поезда встретились прямо над ними и неистовствовали в каких-то, каза-
лось, миллиметрах от голов, тел.
   Монахов глаз приоткрылся.
   - Не надо милиции! - и закрылся снова.
   Нинка не так разобрала в грохоте:
   - Милицию? Да где ты этих фавенов найдешь?!
   - Не-на-до! - внятно проартикулировал монах и,  словно  нехитрые  три
эти слога отобрали у него последние силы, вырубился, кажется, надолго.
   Поезда прошли. Нинка подхватила едва подъемную  свою  ношу,  потащила
через пути, через канаву, через лесок, проваливаясь в недотаявшие весен-
ние сугробики, - к шоссе, усадила-привалила к дереву  на  обочине,  сама
вышла на асфальт, готовая голосовать, попыталась, сколько возможно, при-
вести себя в порядок и даже охорошиться.
   Показались быстрые фары. Нинка стала как можно зазывнее, подняла руч-
ку. Машина проскочила было, но притормозила, поползла, виляя,  назад,  и
Нинка увидела, что это - бежевая "девятка".
   Вернулись!
   Как ветром сдуло Нинку в кювет, а "девятка" остановилась,  приоткрыла
водительское стекло, храбрый плейбой - искатель приключений высунулся  и
повертел усатой головою:
   - Эй, хорошенькая! Ну, где ты там?
   Нинка не вдруг осознала ошибку, а, когда осознала и полезла из  кюве-
та, "девятка" показывала удаляющиеся хвостовые огни.
   - Ф-фавен! - незнамо за что обложила Нинка плейбоя.
   Побрякивая железками, протрясся из Москвы старенький грузовик.  Снова
появились быстрые фары. Снова Нинка подняла руку.
   Черная "Волга" 3102 с круглой цифрой госномера стала  рядом.  Откорм-
ленный жлоб в рубахе с галстучком - пиджак на вешалке между дверей - ус-
тавился оценивающе-вопросительно.
   - В Текстильщики! Во как надо! - черканула Нинка большим  пальцем  по
горлу.
   Жлоб подумал мгновенье и щелкнул открывальным рычажком:
   - Садись.
   - Я! - замялась Нинка. - Я не одна, - и кивнула в сторону дерева, мо-
наха.
   Жлоб отследил взгляд, снова щелкнул рычажком -  теперь  вниз,  врубил
передачу.
   Нинка вылетела на дорогу, выросла перед капотом, раскинув руки.
   - Не пущу! - заорала.
   Жлоб отъехал назад, снова врубил переднюю и,  набычась,  попытался  с
ходу объехать Нинку. Но та оказалась ловче, жлоб едва успел  ударить  по
тормозам, чтоб не стать смертоубийцею.
   - Ф-фавен! - сказала Нинка. - Человеку плохо. Ну -  помрет?  Номер-то
твой я запомнила!
   - Помрет!.. - злобно передразнил жлоб сквозь зубы. - Нажрутся, а  по-
том! - и, обойдя машину, открыл багажник, достал кусок брезента,  бросил
на велюровое заднее сиденье. - Две сотни, не меньше!
   - Где я тебе эти сотни возьму?! - буквально взорвалась Нинка и вспом-
нила с тошнотою, как выкладывал Ашотик зеленую бумажку на столик  в  па-
рикмахерской. - Помоги лучше!
   - Это что ж, за так?
   - Вот! - дернула Нинка на себе кофту, так  что  пуговицы  посыпались,
вывалила крепкие, молодые груди. - Вот! Вот! - приподняла юбку, разодра-
ла, сбросила трусики. - Годится? Нормально?! Стоит двух сотен?
   Глазки у жлоба загорелись. Он потянулся к Нинке.
   - П'шел вон! - запахнула она плащ. - Поехали. Отвезешь - там!

   Они катили уже по Москве. Нинка держала голову бесчувственного монаха
на коленях, нежно гладила шелковистые волосы.
   - Слушай, - сказала вдруг  жлобу,  поймав  в  зеркальце  сальный  его
взгляд. - А вот какой тебе кайф, какой интерес? Я ведь не по желанию бу-
ду! Или ты, с твоей будкой, по желанию и не пробовал никогда?
   - Динамо крутануть собралась? - обеспокоился жлоб настолько, что даже
будку пропустил. - Я тебе так прокручу!
   - Никак ты мне не прокрутишь, - презрительно отозвалась Нинка.  -  Да
ты не бзди: я девушка честная. Сказала - значит все.
   Жлоб надулся, спросил:
   - Прямо?
   - Прямо-прямо, - ответила Нинка. - Если куда свернуть  надо  будет  -
тебе скажут!
   Поворот, другой, третий, и "Волга" остановилась у подъезда старенькой
панельной девятиэтажки.
   - Как предпочитаешь? - спросила Нинка жлоба. - Натурально  или!  -  и
нагло, зазывно обвела губы остреньким язычком.
   - Или, - закраснелся вдруг, потупился жлоб и в меру способностей  по-
пытался повторить нинкину мимическую игру.
   - Пошли.
   Нинка осторожненько, любовно переложила  голову  монаха  на  брезент,
выскользнула из машины. Жлоб уже стоял у парадного, держался,  поджидая,
за дверную ручку.
   - Вот еще, - бросила. - Всяких ф-фавенов в свой подъезд водить! После
вонять будет. Становись, - и подпихнула жлоба к  стенке,  в  угол,  сама
опустилась перед ним на колени.
   Монах приподнялся со стоном на локте, взглянул в окно,  увидел  Нинку
на коленях перед водителем!
   Нинка снова как почувствовала, обернулась, но толком не успела ничего
разглядеть, понять: пыхтящий жлоб огромной, белой,  словно  у  мертвеца,
ладонью вернул ее голову на место.
   Монах закрыл глаза, рухнул на сиденье.

   Как бешеная, загрохотала у него в ушах электричка, из темноты  высту-
пило, нависло лицо с холодными, пустыми, безжалостными глазами.
   - Посчитаемся, отец Сергуня? - произнесло лицо. - Ты все-таки в школе
по математике гений был, в университете учился.  Шесть  человек  -  так?
Трое - по восемь лет. Двое - по семь. И пять - последний. Итого?  Ну?  Я
тебя, падла, спрашиваю! Повторить задачку? Трое - по восемь, двое  -  по
семь, один - пять. Сколько получается?
   - Сорок три, - ответил отец Сергуня не без вызова, самому себе стара-
ясь не показать, как ему страшно.
   - Хорошо считаешь, - похвалило лицо. - Если пенсию и детский сад отб-
росить, получается как раз - жизнь. Но один - вообще  не  вернулся.  Так
что - две жизни.
   И короткий замах кулака!

   !от которого спасла монаха Нинка, пытающаяся привести его в себя, вы-
тащить из "Волги": водитель нетерпеливо переминался рядом и, само собой,
помогать не собирался.
   - Ну, вставай, слышишь, монах! Ну ты чо - совсем идти  не  можешь?  Я
ведь тебя не дотащу! Ну, монах!
   Он взял себя в руки: встал, но покачнулся, оперся на Нинку.
   - Видишь, как хорошо!
   А жлоб давил уже на газ, с брезгливой миною покидая грязное это  мес-
то.
   Когда в лифте настала передышка, монах вдруг увидел  Нинку:  расхрис-
танную, почти голую под незастегнутым плащиком, и попытался отвести гла-
за, но не сумел, запунцовелся густо, заставил покраснеть, запахнуться  и
ее.
   Переглядка длилась мгновение, но стоила дорогого.
   - Ты не волнуйся, - затараторила Нинка, скрывая смущение, - мы с  ба-
булькой живем. Она у меня! Она врач, она знаешь какая! Тебе, можно  ска-
зать, повезло!

   Утреннее весеннее солнце яростно било в окно.
   Монах спал на высокой кровати, пока тонкий лучик не коснулся его век.
Монах открыл глаза, медленно осмотрелся. Чувствовалось, что ему  больно,
но, кажется, не чересчур.
   Над ванною, на лесках сушилки, висела  выстиранная  монахова  одежда.
Нинка замерла на мгновенье, оценивая проделанное над собственным  лицом,
чуть прищурилась и нанесла последний штрих макияжа. Бросила кисточку  на
стеклянную подзеркальную полку, глянула еще раз и, пустив горячую  воду,
решительно намылилась, смыла весь грим.
   В комнате неожиданно много было книг.  На  телевизоре  стояла  рамка,
заключающая фотографию мужчины и женщины лет тридцати, перед фотографией
- четыре искусственные гвоздики в вазочке прессованного  хрусталя.  Кро-
вать в углу аккуратно убрана, посреди комнаты - раскладушка со  скомкан-
ным постельным бельем.
   Нинка тихонько, на цыпочках, приотворила дверь в смежную комнату, по-
тянулась к шкафу. Солнце просвечивало розовую полупрозрачную пижамку,  и
та не могла скрыть, а только подчеркивала соблазнительность нинкиной на-
готы. Монах снова, как давеча в лифте, краснел, но снова не мог оторвать
глаз. Нинка почувствовала.
   - Ой, вы не спите! Извините, мне платье, - и, схватив платье, смущен-
но исчезла за дверью.
   Монах отвернулся к стенке.
   - Можно? - постучала Нинка и,  пропустив  вперед  себя  сервировочный
столик с завтраком и дымящимся в джезве кофе,  вошла,  одетая  в  яркое,
светлое, короткое платьице. - С добрым утром. Как себя  чувствуете?  Ба-
булька сказала - вы в рубашке родились. Но денька два перележать придет-
ся. У нас тут рыли - кабель разрубили, но, если куда позвонить - вы ска-
жите - я сбегаю, - тараторила, избегая на монаха глядеть.
   - Спасибо, - ответил он.
   - Ну, давайте, - подкатила Нинка столик  к  постели,  помогла  монаху
сесть, подложила под спину подушки, подала пару таблеток, воды.
   Монаха обжигали прикосновения нинкиных рук, и он собрался, сосредото-
чился, анализируя собственные ощущения.
   - Вы простите меня, - тихо проронила Нинка. - Просто я вчера злая бы-
ла.
   Монах поглядел на Нинку, медленно протянул руку - для  благословения,
что ли - но не благословил, а, сам себе, кажется, дивясь, робко погладил
ее волосы, лицо:
   - Спасибо.
   - Ладно, - снова смутилась Нинка и решительно встала. -  Завтракайте.
Мне в магазин, прибраться! И спите. Бабулька сказала -  вам  надо  много
спать.
   Монах прожевал ломтик хлеба, глотнул кофе, откинулся на подушки!

   !Дверь дачной мансарды,  забаррикадированная  подручным  хламом,  под
каждым очередным ударом подавалась все более. Голая девица в углу  смот-
рела за этим с ужасом. Ртутный фонарь со столба, сам по себе и отражаясь
от снега, лупил мертвенным голубым светом сквозь огромное, мелко  переп-
летенное окно.
   Дверь, наконец, рухнула. Трое парней повалились вместе с нею  в  ман-
сарду: один - незнакомый нам, другой - тот самый, что задавал  монаху  в
электричке арифметическую задачку, только моложе лет на шесть, третий  -
сам Сергей.
   Поднявшись, Арифметик пошел на девицу. Та присела,  прикрыла  локтями
груди, кистями - лицо, завизжала пронзительно.
   Пьяный Сергей пытался удержать Арифметика, хватал его за рукав:
   - Оставь! Ну, оставь ты ее, ради Бога! Мало тебе там? - но тот только
отмахнулся, сбросил сергееву руку.
   Когда между Арифметиком и девицею осталось шага  три,  она  распрями-
лась, разбежалась и, ломая телом раму, дробя стекло,  ласточкою,  как  с
вышки в бассейне, вылетела через окно вниз, на участок, в огромный  суг-
роб.
   Даже Арифметик оторопел, но увидев, что девица благополучно  выкараб-
кивается из снега, успокоился, перехватил на лестнице Сергея,  собравше-
гося было бежать на улицу:
   - Спокойно, Сергуня, спокойно! - взял  протянутый  кем-то  снизу,  из
комнаты, стакан водки, почти насильно влил ее в сергееву глотку. -  Куда
она на х.. денется? Нагишом! Сама приползет, блядь, прощенья просить бу-
дет. Ты главное, Сергуня, не бзди!

   Вернувшись из магазина или куда она там ходила, Нинка тихо, снова  на
цыпочках, приотворила монахову дверь. Монах лежал с  закрытыми  глазами.
Нинка подошла, опустилась на колени возле кровати, долгим, нежным, влюб-
ленным, подробным взглядом ощупала аскетическое лицо.  Произнесла  шепо-
том:
   - Ты ведь спишь, правда? Можно, я тебя поцелую,  пока  ты  спишь?  Ты
ведь во сне за себя не ответчик, а если Богу твоему надо, пусть он  тебя
разбудит. Я ж перед Ним не виновата, что влюбилась, как дура! - и  Нинка
потянулась к подушкам, осторожно поцеловала монаха в скулу над  бородою,
в другую, в сомкнутые веки, в губы,  наконец,  которые  дрогнули  вдруг,
напряглись, приоткрылись. Не то, что бы ответили, но!  -  Я  развратная,
да? Наверное, я страшно развратная, и, если Бог твой и  впрямь  есть,  -
шептала жарко, - в аду гореть буду. Но ведь рая-то Он все равно на  всех
не напасется, надо ж кому-нибудь и в аду, - а сама  запустила  уже  руку
под одеяло, ласкала монахово тело, и он, напряженный весь,  как  струна,
лежал, вздрагивая от нинкиных прикосновений. - А за себя ты не бойся, ты
в рай попадешь, в рай, потому что спишь!
   Нинка раскрыла его рубаху, целовала грудь, и он так закусил губу, что
капелька крови потекла, спряталась в русой бородке.
   - Господи! как хорошо! Это ж надо дуре было влюбиться!  Господи,  как
хорошо! - и тут судорога прошла по монахову телу, и он  заплакал  вдруг,
зарыдал, затрясся:
   - Уйдите! Уйдите, пожалуйста!
   Нинка отскочила в испуге, в оторопи, платье поправила.
   - Ну чего вы! - сказала. - Чего я вам такого сделала?! - но монах  не
слышал: его била истерика.
   - Ты дьяволица! - кричал он. - Ты развратная сука! Ты!.. ты!..
   И тут нинкин взгляд похолодел.
   - Ф-фавен! - бросила она и, хлопнув дверью, выскочила из комнаты,  из
дому!

   !а вернулась, когда уже вечерело: вывалилась из  распухшего  пикового
автобуса, оберегая охапку бледно-желтых крупных  нарциссов,  нырнула  во
двор, ускорила шаг, еще ускорила. По лицу  ее  видно  было,  что  боится
опоздать.
   Лифт. Дверь. В квартире тихо. Света не зажигая,  не  снимая  плащика,
разувшись только, чтоб не стучать, покралась с белеющей в полутьме охап-
кою в свою комнату.
   - Прости меня, - шепнула, вывалила цветы на коврик перед  кроватью  и
тут только не увидела даже - почувствовала, что монаха нету.
   Зажгла свет здесь, там, на кухне. Заглянула  и  в  ванную.  Сушильные
лески были праздны. Заметила записку,  придавленную  к  столу  монаховым
перстнем: храни вас Господь.
   Нинка прочитала три эти слова несколько раз, ничего не понимая, пере-
вернула, перевернула еще и заплакала.
   В дверях стояла вернувшаяся с работы бабулька, печально  смотрела  на
внучку.
   Нинка оглянулась:
   - Он ни адреса не оставил, ничего. Я ведь даже как звать его не спро-
сила!

   Лампада помигивала перед иконою, но монах не молился: положив  подбо-
родок на опертые о столешницу, домиком, руки, глядел сквозь окно в  пус-
тоту. Вокруг было темно, тихо. Далеко-далеко стучал поезд.
   Монах встал и вышел из кельи. Миновал долгий коридор, спустился лест-
ницею, выбрался во двор. На фоне темно-серого неба смутно чернелись  ку-
пола соборов. В старом корпусе светилось два  разрозненных  окна.  Монах
подошел к одному, привстал на цыпочках: изможденный старик застыл на ко-
ленях перед иконою.
   Монах вошел, зашагал под древними белеными сводами, редко отмеченными
зарешеченными, как в тюрьме, лампочками, остановился возле двери, из-под
которой сочился слабый, желтый свет. Постоял  в  нерешительности,  робко
постучал, но тут же повернулся и побежал прочь, как безумный.
   Дверь приотворилась. Старик выглянул и  успел  только  заметить,  как
мелькнул на изломе коридорного колена ветром движения  возмущенный  край
черной рясы!

   Толпа вынесла Нинку из вагона метро на ее станции и потащила к  выхо-
ду.
   Нинка спиною почувствовала пристальный взгляд, обернулась и меж пока-
чивающихся в ритме шага голов увидела на противоположной платформе мона-
ха в цивильном, ошибиться она не могла. И в том еще не могла  ошибиться,
что монах здесь ради нее, ее поджидает, высматривает.
   Нинка двинулась встречь народу, что было непросто; монах, перегоражи-
ваемый составляющими толпы, то и дело исчезал из поля зрения. Нинка  да-
же, привстав на цыпочки, попыталась подать рукою знак.
   Вот уже два-три человека всего их разделяли, и монах смотрел на Нинку
жадно и трепетно, как подошел поезд и в последнее мгновенье монах  прыг-
нул в вагон, отгородился пневматическими дверями.
   - Монах! Монах! - закричала Нинка, в стекло застучала, в сталь корпу-
са, но поезд сорвался с места, унес в черный тоннель ее возлюбленного!

   Все было странно, не из той жизни, в которой Нинка  всю  жизнь  жила:
долгополые семинаристы, хохоча, перебегали двор, старушки с узелками пе-
реваливались квочками, важные монахи в высоких клобуках, в тонкой  ткани
эффектно развевающихся мантиях шествовали семо и овамо, высокомерно оги-
бая кучки иноземцев, глазеющих, задрав головы, на синие и золоченые  ку-
пола.
   Но и Нинка была странной: скромница, вся в темном, никак не  туристка
здесь - скорее, паломница.
   Юный мальчик в простой ряске, десяток волосков вместо бороды, шел ми-
мо, и Нинка остановила:
   - Слушай!.. Ой, простите! А ты! вы! вы - монах?
   - Послушник, - с плохо скрытой гордостью ответил мальчик.
   - А как вот эта вот! - показала Нинка на мальчикову  шапочку,  -  как
называется?
   - Скуфья, - сказал мальчик. - Вы только это хотели узнать?
   - Да. Нет! Где у вас! где живут монахи?
   - Кого-нибудь конкретно ищете?
   - Н-нет! просто хотела!
   - Вон, видите: ворота, стена, проходная?.. Вон  там.  Извините,  -  и
мальчик пошел дальше, побежал!
   Нинка направилась к проходной. Молодой дебил стоял рядом  с  дверцею,
крестился, как заводной, бормотал, и тонкая нитка слюны, беря начало  из
угла его губ, напрягалась, пружинила под ветерком; женщины с сумками,  с
рюкзаками, с посылочными ящиками - гостинички братьям и сыновьям -  мол-
ча, торжественно сидели неподалеку на скамейке, ожидая приема;  за  зас-
текленным оконцем смутно виднелось лицо вахтера!
   Ворота отворились: два мужика в нечистых телогрейках выкатили на  те-
лежке автомобильный мотор, - и Нинка сквозь створ углядела, как высыпали
монахи из трапезной. Пристроилась, чтоб видеть - ее монашка, кажется, не
было среди них; впрочем, наверняка ли? - в минуту рассыпались они,  рас-
сеялись, разошлись по двору, два рослых красавца только остались в скве-
рике, театрально кормя голубей с рук.
   Нинка вошла в проходную, спросила у  сухорукого,  в  мирское  одетого
вахтера:
   - Что? Туда нельзя?
   - А в