шиеся,  зас-
корузлые и неопровержимо свидетельствовали о недавней любви в  местности
без биде и душа, - но и это, черт возьми, не отталкивало, а подхлестыва-
ло. А девица все щебетала, щебетала в микрофон, уже задыхалась, кончала,
а тот, дурак, жених там или любовник, поэт, принимал это на свой счет и,
возможно, даже приглашал к трубке приятеля: послушай, дескать, какая бы-
вает любовь!
   Когда же любовь завершилась, кудрявенькая сыто уронила в микрофон: ну
все, пока, тут народ, позвоню завтра, невозмутимо переступила через тру-
сики, оставшиеся на заплеванном полу кабины, и,  посторонив  Никиту,  не
взглянув на него, гордо вышла вон. Опустошенный Никита привел себя в по-
рядок - пакость, омерзение лежали на душе, - потянулся к трубке, но  так
и не снял ее, только подержался за нагретую кудрявенькой  лейтенанточкою
пластмассу и вышел тоже. В конце концов, он и без звонка узнает в  самом
скором времени, удалась Мэри ее миссия или нет. Все узнют!
   Дождик перестал. Сквозь облачные прорехи то и дело выглядывала  луна,
не умеющая, впрочем, соперничать с яркими газосветными фонарями.  Народу
на площади сильно прибавилось, молодежь панк затерялась в толпе, и, если
бы не простынки, все это вполне можно было принять  за  праздничное  гу-
лянье по случаю Дня Победы. На скорбно склоненной голове бронзового поэ-
та белел, время от времени невозмутимо оправляясь, нахальный жирный  го-
лубь мира.
   Никита постоял в неопределенности, прислушался к  соседнему  диалогу:
провокация! элементарная провокация! Чего ж вы прибежали сюда, раз  про-
вокация? На вас, на дураков, посмотреть, сколько вас  тут  наберется.  А
простынку постирать вынесли? - постоял-послушал и вдруг понял,  что  его
тянет к родителям. Они, наверное, первыми выскочили  на  ближайшую  пло-
щадь, - и все равно тянет: просто домой, в родную, что ли, нору.
   И Никита спустился в метро.

   В метро народу тоже было много, большинство везло с собою детей.  По-
езда ходили по-вечернему нечасто и потому -  набитые  битком.  В  Никите
проснулась неожиданная брезгливость ко всей этой публике, он  прямо-таки
не мог заставить себя лезть в воняющие потом,  перенаселенные  вагоны  и
пропускал, пропускал, пропускал, - но людской напор не спадал,  напротив
- рос, пережидать было бессмысленно, назад, на поверхность, не  хотелось
ни в коем случае, и Никита, зажмурясь и стараясь не дышать, втиснулся  в
щель между сходящимися дверьми очередного поезда.
   Проплывшие мимо окон, остановившиеся и поплывшие дальше хромированные
колонны Маяковской напомнили о каком-то легендарном митинге  сорок,  что
ли, первого года; на Белорусской перрон был огорожен буквально монолитом
из тел, двери поезда открылись с трудом и не все, - пора было  подумать,
как выбираться: следующая станция никитина, Динамо. Люди,  злее  чертей,
не пропускали, словно бы специально смыкались друг к  другу  ближе,  еще
ближе! - и неизвестно, удалось бы Никите выйти, если б  вагон  вдруг  не
тряхнуло, как коробок, в котором на слух проверяют наличие спичек,  и  с
десятикратным g отрицательного ускорения не остановило, перекошенный,  с
погасшими огнями, в глухой темноте тоннеля. Судя по истошным воплям  бо-
ли, тех, кто ехал в головах вагонов, задавило ньютоновой силою,  однако,
переполнение в каком-то смысле пошло во благо: и у задних, и у  середин-
ных - ни пробитых голов, ни поломанных позвоночников.
   Зычный партийный басок, едва сумев продраться сквозь вопли  задавлен-
ных, принялся несколько абстрактно, ибо никаких дельных  предложений  не
подавал, призывать к спокойствию, но уже сыпались стекла дверей и  окон,
уже иррациональные выкрики сменились более  или  менее  прагматическими:
Миша! Мишенька! Держи папу за руку! Зайка! выбирайся на свою  сторону  и
иди к Белорусской - и так далее, и  не  сильно  помятый  Никита,  следуя
внутренним токам толпы, оказался в проломе окна, а затем и в тоннеле.
   Клочья тьмы то здесь, то там вырывались вспышками спичек и зажигалок.
Поезд, сойдя с рельсов, врезался головою в стенку, и те,  кто  вылез  на
сторону столкновения, найдя себя в тупике, в ловушке, с  энергией  ужаса
двигались назад, - задние же, не зная, в чем дело, перли вперед, - Ники-
та по счастию оказался с другой стороны и довольно скоро миновал вагоны.
Ощупью, спотыкаясь о шпалы и упавших людей, он добрался до  станции.  По
ней, выхватывая то знакомые спортивные медальоны, то темно-розовый  мра-
мор панелей, то куски человеческих скоплений, ерзали пятна ручных  фона-
рей; у эскалаторов стояла давка - почище чем в часы пик.  Сорванные  по-
лотна лестниц торчали из провалов острыми  зубцами.  Цепляясь  за  устои
плафонов, люди ползли по  разделительным  парапетам,  срывались,  летели
вниз, сбивая ползущих навстречу, но подымались и ползли снова,  -  древ-
негреческая мифологическая история пришла Никите на ум, про Сизифа,  ка-
жется, - впрочем, все, что происходило,  не  столько  виделось,  сколько
угадывалось в рефлексах редких, неверных источников света,  восстанавли-
валось воображением по носящимся в подземелье истерическим репликам  це-
лых и звериным визгам раненых и умирающих.
   Воздух, не проветриваемый поршнями поездов, густел, тяжелел с  каждой
минутою. Зачем они лезут наверх? недоумевал Никита, сам протискиваясь  к
эскалатору. Наверху, наверное, бешеная радиация, переждали бы,  что  ли,
хоть бы и в духоте. Я-то ладно, улыбнулся, поймав себя  на  противоречии
мысли и действия. Мне все равно.
   Долго, с полчаса, не меньше, полз Никита по наклонной шахте. Наземный
вестибюль рухнул, но предшественники уже устроили  лазейку  в  трупах  и
развалинах. Никита вдохнул полной грудью, и у него мгновенно ослабли но-
ги, закружилась голова и сильно - едва сдержал  рвоту  -  затошнило.  Он
сначала подумал на ионаторы (то есть, на их отсутствие), потом - на кис-
лородное отравление, но услужливая и одновременно ехидная память шепнула
слова, которые он, казалось, никогда не впускал в  уши  на  занятиях  по
противоатомной защите: первыми симптомами сильного облучения являются!
   Луна теперь властвовала над Москвою безраздельно: фонари погасли пов-
сюду, а далекий: где-то на Речном или даже в Химках - костер пожара  ни-
как не мог соперничать с ее холодным пепельным светом. Здания вокруг бы-
ли полуразрушены, деревья валялись, вырванные с  корнем:  ударная  волна
легко преодолела десяток километров от эпицентра.
   Чем дальше шел Никита по направлению к родительскому дому, тем меньше
трупов и  раненых  валялось  на  земле,  тем  меньше  народу  попадалось
навстречу, а уж когда пересек линию Рижской дороги (электричка лежала на
боку) и, чтобы срезать путь, свернул в Тимирязевский лес, - и вовсе  ос-
тался один среди где покосившихся, где поломанных, где тлеющих древесных
стволов.
   Пройдя между ними несколько сотен шагов, Никита наткнулся  на  неожи-
данный провал, огромный, километра три в диаметре; на далеком дне прова-
ла в свете слабых живых огоньков поблескивал  металл,  копошились  люди.
Никита вспомнил: еще мальчишкою, гуляя здесь, он  категорически  отказы-
вался верить сестриной клевете, будто внизу, под  перегнивающими  слоями
опавших листьев, под землею, работает гигантский военный завод,  притаи-
лись стартовые шахты ракет, - и вот однажды осенью, когда  выпал  первый
снег, а воздух был разве что на самую малость холоднее  нуля,  -  своими
глазами увидел, как чернеют, буреют талой землею, старой хвоею несколько
кварталов леса: полградуса лишнего тепла растопили снег и создали в  тот
уникальный осенний день демаскирующую картину. Точно: вот сюда,  на  это
самое место, и приходились те кварталы!
   До дому было уже подать рукой; Никита издали выделил взглядом в  мас-
сиве зданий, чернеющих на опушке, за светлыми корпусами больницы, пятиэ-
тажный дом, знакомый с самого-самого детства, - выделил, но не узнал,  -
только когда подошел почти вплотную, понял головою,  раскалывающейся  от
странной, центральной боли: добрые две  трети  фасада  рухнули,  обнажив
потроха квартир. На четвертом этаже, в нескольких метрах от ущербленного
угла, зияли ячейки родительских комнат.
   Рев, не нашедший в никитиной памяти аналога, - может, когда-то,  мил-
лионы лет назад, так ревели издыхающие динозавры, - заставил обернуться:
на огненном стебле выросла над лесом ракета и, мгновение помедлив, слов-
но присев перед дальней дорогою, ушла в звездную черноту неба:  не  зря,
стало быть, копошились на дне провала люди.
   В каком-нибудь шаге от подъезда ноги Никиты снова подкосились,  и  он
упал на обломки стены, исходя неукротимой, не приносящей облегчения,  не
снимающей тошноты рвотою. Минут пятнадцать - или так  ему  показалось  -
бился Никита в отвратительных, выматывающих спазмах, но, едва они отпус-
тили, - встал и хоть обессиленный, а продолжил путь. "Первыми симптомами
сильного облучения являются!"
   Лестница с выломанными кое-где ступенями висела на прутьях  арматуры;
раздавленный балкою перекрытия, лежал на покосившейся площадке труп ста-
рушки со второго этажа. Вокруг  трупа  бегала,  поскуливая,  растерянная
старушкина болонка. Никита полз к цели, которая  неизвестно  зачем  была
ему нужна, - полз на одном волевом напряжении.
   Вот, наконец, и квартира, родная квартира, пустая по счастию: вовремя
смылись родители, вовремя! - вопрос только: далеко ли? Никита рухнул  на
стул у старенького письменного стола, за которым делал в свое время уро-
ки. Прежде вплотную придвинутый к стене, теперь он стоял у самого облома
пола, и больничные корпуса, и лес открывались из-за стола непривычно ши-
роко, не стесненные оконною рамой. Ах, да! вспомнил Никита. Я же  обещал
Лидке, что приду, расскажу про "Голос Америки". Оказывается, скривился в
самоиронии, меня сюда вел категорический императив!
   Никита открыл ящик, пошарил, вытащил на лунный свет школьную тетрадку
и чешский автоматический карандаш; тетрадка была начата лидкиными  запи-
сями: какие-то цитаты, кажется - из Конституции СССР. Никита  перевернул
тетрадку вверх ногами и на последней странице, как на первой,  стал  пи-
сать: пружиною, которая спустила механизм начавшейся сегодня войны, был,
если разобраться, Трупец Младенца Малого! -  рука  автоматически  вывела
привычное прозвище и остановилась: наверное, следует  объяснить,  откуда
оно взялось, рассказать невнятную историю про маленького  утопленника  и
Пионерские пруды, но силы убывали не по часам, а по минутам, история,  в
сущности, никому не была нужна и ничего не проясняла, - рука  решительно
перечеркнула три последние слова и надписала сверху: подполковник Ла!
   Но тут стало совсем темно: луна скрылась за корпусами Сокола. В преж-
ние времена, особенно в дурную погоду, когда низкие облака не  позволяли
свету улизнуть в космос, такой темноты в Москве было и  не  сыскать,  за
нею ездили в дальние деревни: сотни уличных фонарей, прожектора стадиона
Динамо, дуговые лампы железнодорожных сортировок, огни аэровокзала дава-
ли в сумме довольно, чтобы хоть и писать, - однако,  час  назад  прежние
времена закончились навсегда. Никита попробовал продолжить ощупью -  по-
лучилось совсем плохо, - и, обернувшись в поисках решения, заметил  мяг-
кое, при луне не увиденное сияние: оно струилось из соседней комнаты.
   Возбудившись от бешеной радиации взрыва,  стены,  батареи  отопления,
мебельные ручки и дверные петли - все это теперь излучало само и застав-
ляло светиться люминесцентный экран большого  родительского  телевизора.
Незримые смертоносные токи, о которых прежде при усилии можно  было  за-
быть хотя бы на время, высунули нос, материализовались в свечении, - что
ж, тем более следовало спешить.
   Никита устроился в старом кресле-качалке у самого экрана, словно соб-
рался скоротать вечерок за Штирлицем, устроился так удобно, что не хотел
двигать и пальцем. Казалось, единственное, что способен сейчас  был  де-
лать Никита, - это дышать. Зачем продолжать? Для кого я  пишу?  Бросить,
плюнуть, закрыть глаза, заснуть! но тут какой-то  бодрячок  объявился  в
голове, засуетился, замахал ручонками: как то есть зачем?! как  то  есть
для кого?! ты единственный, кто знает, кто может рассказать потомкам! Да
неужто какие-нибудь потомки останутся? спросил
   Человечество - удивительно живучая сволочь! Чего-чего оно  только  ни
выносило - однако живет! живет! Да ты и сам носа не вешай! -  подумаешь,
какую-нибудь сотню-другую рентгенов схватил! Еще  внуков  своих  переже-
нишь! - тут Никита узнал бодрячка, припомнил женское его греческое  имя:
эйфория.
   "Кроме того, при особенно сильном облучении могут наблюдаться  психи-
ческие изменения, выражающиеся в первую очередь!"
   Веки никитины вспыхнули вдруг алым просветом крови - он приподнял  их
и тут же зажмурился: огненный мячик висел где-то далеко,  над  Юго-Запа-
дом, - висел, впрочем, недолго: лопнул и, спустя секунды,  звук  разрыва
больно ударил по барабанным перепонкам, пронесся вихрем, опрокинул Ники-
ту вместе с креслом, а телевизор повалил сверху,  и  кинескоп  лопнул  в
свою очередь, обрызгав все мелким светящимся  стеклом.  Кругом  сыпались
какие-то камни, куски  штукатурки,  обломки  кирпичей,  потом  наступило
мгновение затишья, потом ударная волна пошла назад -  уже  насытившаяся,
умиротворенная, обессиленная. Писать, писать, писать, пока есть  возмож-
ность! Пусть даже ни для кого, пусть в никуда! - писать! Стеклышки  впи-
лись в кожу, зеленый след мячика прыгал во тьме перед распахнутыми  гла-
зами, но тетрадку и карандашик Никита не выпустил и в падении и  сейчас,
кое-как подняв кресло, зацарапал по бумаге на ощупь.
   Не раз останавливался, копя энергию, и уже ночь была на исходе, сере-
ло, когда поставил последнюю точку. Теперь следовало придумать, где сох-
ранить письмо в никуда. Никита, едва переставляя ноги, побрел по  разру-
шенной квартире, и, спустя время, взгляд наткнулся на десяток пустых бу-
тылок под кухонным столом: следы основания Комитета по борьбе за свободу
информации. Одна бутылка оказалась из-под шампанского. Никита  склонился
за нею, но резкая боль кишечного спазма прихватила на полдвижении.  Сда-
вив руками живот, завывая, бросился Никита к туалету; вода там стояла по
порожек, расколотый унитаз лежал в ней, как обломок океанского  лайнера.
В ванную тоже не попасть: сорванная с петель дверь перегораживала  вход.
Терпеть было невозможно, и Никита пристроился прямо тут, в  коридорчике,
а когда пришло первое облегчение, подумал: вот он, главный признак  вой-
ны: не трупы, не разрушения, а нечистоты в неподходящих местах!
   Тетрадка не лезла в горлышко - пришлось вырывать листки,  нумеровать,
скручивать в трубочки. Жалко, моря нету поблизости или хотя бы реки! Ни-
кита из последних сил закупорил бутылку полиэтиленовой пробкою, поставил
на пол и рухнул в качалку: игра сделана, ставок больше нет, - можно  ус-
нуть.
   Сияющее солнце всходило над  столицею  -  нет,  не  всходило:  взошло
вдруг, взлетело и теперь висело в зените, словно освобождаясь от  затме-
ния. Лучи его были пронзительны, горячи безо всякой меры. Собственно,  и
за солнце принять его можно было только в том случае, если снять в кино,
сквозь почти черный фильтр и на очень большой скорости, а потом медленно
прокрутить пленку: слишком быстро оно  освобождалось,  набухало,  и  его
буквально распирало от света, от жара, от энергии, - и вот бутылка  оза-
рилась так ярко, что потеряла цвет и медленно  начала  терять  и  форму:
оседать, таять, течь, и листочки, давно  обугленные,  засерели  хлопьями
пепла в центре огненной лужицы.
   На то, что осталось от Никиты, смотреть - если б нашлось  кому  -  не
захотелось бы.
   1984 г.

   ЧЕТЫРЕ ЛИСТА ФАНЕРЫ
   история одного частного расследования
   "ЧЕТЫРЕ ЛИСТА ФАНЕРЫ"
   Киновидеофирма "Украина"
   Киев, 1992 год
   Режиссер - Сайдо Курбанов

   В главных ролях:

   АЛИНА (в фильме София) - Ольга Сумская
   БОГДАН МАЗЕПА - Иван Гаврилюк
   МАМА - Ада Роговцева
   ОТЕЦ - Константин Степанков
   ПОЛКОВНИК - Богдан Ступка
   КООПЕРАТОР - Борислав Брондуков
   ЕГО ЖЕНА - Лариса Удовиченко
   Эпиграф:

   - Значит, товарышшы! За досрочное завершение сева райком нахрадил наш
колхоз прэмией! Похлопаем, товарышшы, похлопаем.
   Товарышшы хлопают.
   - И мы собрались, шоб демократическим способом решить, как  ее  лучше
потратить. Какие у кого будуть прэдложения?
   После некоторое время продержавшейся вежливой паузы последние начина-
ют из зала поступать.
   - Ферма совсем прохудилась, коровы по колено в воде: крышу  бы  почи-
нить!
   - Хорошее прэдложение, - соглашается  председатель.  -  Замечательное
прэдложение. Только прэмия всего тыща, так что боюсь, нам и на лист  ши-
фера вряд ли хватит. А так - хорошее прэдложение.
   - Дорогу сделать. Не то что машины - трактора вязнут!
   - Хорошее прэдложение, - снова  не  спорит  председатель.  -  Замеча-
тельное прэдложение. Правда, если от крыльца правления начнем,  как  раз
до улицы денег хватит. А так - хорошее прэдложение.
   Подав еще две-три подобные идеи и получив ответы, аналогичные  преды-
дущим, зал замолкает.
   - Ну шо ж вы, товарышшы? - удивляется председатель. - Смелее, смелее!
   И тогда с места поднимается эдакий дед Щукарь и говорит:
   - А давайте-ка купим четыре листа фанеры!
   - Хорошее прэдложение, - обескуражено помолчав и даже почесав  в  за-
тылке, произносит председатель. - Замечательное прэдложение.  Главное  -
денег может хватить. Только вот - зачем?..

   (Продолжение эпиграфа - в свое время).

   1. ПОЛКОВНИК В БЕЛОМ
   Эта леденящая душу история случилась в незапамятные времена: еще  су-
ществовал СССР, газеты и журналы кое-что начали уже печатать, публика не
успела одуреть от обвала правды, а герои абличительных  публикаций  пока
не вполне поняли, что действенность разоблачений попала в  обратно  про-
порциональную зависимость от свободы последних, - поэтому Алина,  недав-
няя москвичка, почти закончившая юрфак и до сих  пор  публиковавшая  эф-
фектные юридические статьи и в "Огоньке", и в "Московских  Новостях",  и
даже пару раз, кажется (она и сама толком не знала, вышли отосланные за-
казные статьи или нет) за границей, нисколько не удивилась уважительному
приглашающему звонку из областного УВД.
   Алина припарковала "Оку" прямо возле парадного и  не  успела,  выйдя,
щелкнуть ключиком, как лениво подвалил белобрысый мент:
   - Отхонытэ машину. Здэсь нэ положено.
   Алина демонстративно огляделась:
   - Не вижу знаков.
   - Ховорят: нэ положено, значит нэ положено! - настаивал мент.
   - Меня, между прочим, пригласил ваш начальник, - не удержалась  Алина
и даже продемонстрировала издалека (потому что удостоверение было  внеш-
татное, хоть, честно сказать, и штатное не давало в этом смысле  никаких
привилегий) белобрысому огоньковское удостоверение.
   - Тем более нэ положено! - заело мента, не очень-то поверившего  нас-
чет начальника, а всевозможных  удостоверений  навидавшегося  за  службу
сверх головы: те два или три, которые требовали к себе  уважения,  узнал
бы и издалека. - Поставьте за угол и пройдитэсь пешочком.
   - Возьмите! - швырнула Алина белобрысому ключи и права  с  техпаспор-
том. - А ваш полковник пусть объяснит мне, на каком основании нэ положе-
но, когда нету знаков. Правовое государство они строят! - поднялась Али-
на до вершин сарказма.
   Те двое: один в белой нарядной милицейской полковничьей форме, другой
- в импортном штатском, что наблюдали за сценой у подъезда через высокое
окно верхнего этажа, конечно, не слышали диалога, но сцена и пластически
была выразительна достаточно, чтобы вызвать их улыбки.
   - Строптивая, - с тенью не то порицания, не то удовлетворения  сказал
штатский, человек среднеазиатской внешности.
   Полковник кивнул, соглашаясь, отошел от окна (Алина  уже  скрылась  в
подъезде, оставив мента в некоторой растерянности разглядывать документы
и ключи), нажал кнопку селектора:
   - Пилипенко у входа дежурит?
   - Пылыпэнко,