грабителей,
Неужели алчность опять ослепила тамплиеров?
   Однако из некоторых источников известно, что перед тем как последовать за
д’Артуа на штурм города, брат Жиль твердо сказал ему: "Ваше  высочество,  ни
я, ни мои братья не испытываем страха и последуем за  вами.  Но  знайте:  мы
сомневаемся в том, что кто-то из нас сможет оттуда вернуться". Как бы то  ни
было, д'Артуа, а с  ним  немало  храбрых  рыцарей,  в  том  числе  и  двести
восемьдесят тамплиеров, пали на поле боя.
    
   Это нечто большее, чем поражение,  это  -  бесчестье,  которое  еще  хуже
поражения. Однако даже Жуанвиль не так представляет эту историю:  бывает,  в
этом прелесть войны.
    
   Под пером господина Жуанвиля большинство сражений выглядит  этаким  милым
балетом, в котором иногда слетает несколько голов и слышны отчаянные призывы
к Господу, да еще порой король всхлипнет по своим верным умирающим вассалам,
но все это происходит словно в цветном  фильме  -  среди  красных  доспехов,
золотых уздечек, сверкающих на желтом  солнце  пустыни  шлемов  и  мечей,  у
бирюзовых морских вод - и как знать - может, каждое побоище  для  тамплиеров
было именно таким.
    
   Взгляд Жуанвиля перемещается сверху вниз или снизу вверх,  в  зависимости
от того, падает он с коня или же поднимается в седло, он описывает отдельные
сцены сражения, а не общий план битвы, и создается впечатление, что решающее
место занимают отдельные  дуэли,  исход  которых  зачастую  непредсказуем  и
зависит от воли случая. Так, Жуанвиль бросается на помощь графу  де  Ванону,
какой-то турок наносит ему удар копьем, лошадь падает  на  колени,  Жуанвиль
перелетает через ее голову, затем поднимается  с  мечом  в  руке,  и  мессир
Герард де Сивери ("да простит его  Господь")  подает  ему  знак  укрыться  в
разрушенном доме, по пути к которому их едва не втаптывает в землю  турецкий
отряд;  полуживыми  они  добираются  до  дома,  баррикадируются,   а   турки
забрасывают их копьями через пробитую крышу. Мессир Феррис де Лупе  ранен  в
оба плеча, "и рана была столь велика,  что  кровь  текоша,  словно  родник",
Сиврей ранен обломком сабли в лицо так, что "нос падоша на уста".
   И так далее, наконец прибывает подмога, покидаем  дом  и  переносимся  на
другое поле сражения, новые батальные сцены, очередные убитые и спасенные in
extremis, громкие молитвы, обращенные к святому Иакову. А в это время  душка
граф де Суассон, не переставая  размахивать  двуручным  мечом,  выкрикивает:
"Сударь Жуанвиль, пусть вопят эти канальи, но клянусь Господом, мы еще будем
вспоминать об этом дне в одном из будуаров!"  А  король  жаждет  известий  о
своем брате, проклятом графе д'Артуа, и брат  Анри  де  Роннэ,  предводитель
рыцарей Ордена Госпитальеров, отвечает, что "известия хорошие,  ибо  уверен,
что братия и граф д'Артуа в раю пребудут".
   Король говорит, что пусть благославен  будет  Господь  за  все,  что  ему
посылает, и на глаза ему наворачиваются крупные слезы.
    
   Однако этот ангельско-кровавый балет не  всегда  так  прекрасен:  умирает
Великий  магистр  Гийом  де  Сонак,  заживо   сожженный   греческим   огнем,
христианскую  армию,  задыхающуюся  от  трупных  испарений  и   испытывающую
недостаток  в  провианте,  поражает  цинга;   армия   Людовика   Святого   в
растерянности, а сам король измучен дизентерией, причем  до  такой  степени,
что вынужден вырезать сзади брюки, чтобы не терять времени в  битве.  Дамиет
сдан, и королева должна вести переговоры с сарацинами, в результате  которых
она выплачивает пятьсот тысяч фунтов, чтобы сохранить себе жизнь.
    
   Что же, следует признать полный провал крестовых  походов.  Между  тем  в
Акке Людовика принимают как победителя, и весь город,  включая  духовенство,
женщин и детей, выходит  ему  навстречу.  Тем  временем  тамплиеры,  знающие
подлинный  результат  его  экспедиции,  пытаются  вступить  в  переговоры  с
Дамаском. Это становится известно Людовику, который терпеть не может,  чтобы
его в чем-то опережали. Он низлагает нового Великого магистра  тамплиеров  в
присутствии мусульманских послов, и Великий  магистр  вынужден  взять  назад
слово, данное неприятелю, он становится перед королем  на  колени,  прося  у
него прощения. Нельзя сказать, чтобы рыцари Ордена плохо  дрались  или  были
корыстны, однако король Франции, дабы усилить свое могущество, подвергает их
унижениям, и чтобы утвердить свое могущество, его наследник Филипп,  полвека
спустя отправит их на костер.
    
   В 1291 году пал последний  форпост  христиан  на  Святой  Земле  -  оплот
иоаннитов, Акка. Акка была завоевана маврами, все обитатели перерезаны.
   Христианское царство в Иерусалиме окончилось. Орден тамплиеров в этот час
состоятельнее, многочисленнее и мощнее, чем когда бы то ни было  прежде,  но
они, рожденные для сражений в Святой Земле, - не могут больше  оставаться  в
ней.
    
   Похоронив себя заживо в  великолепных  капитанствах  Европы  и  в  Тампле
Парижа, они все еще грезят о нагорье вокруг Иерусалимского Храма во  времена
их звенящей славы, с дивной церковью  Святой  Марии  Латеранской,  вотивными
капеллами, короной трофеев, вспоминают горячую возню в  кузницах,  в  шорных
лавках, кучи тканей, ворохи зерна, конюшню  на  две  тысячи  голов,  беготню
оруженосцев, адъютантов, турецкий  палаточный  городок,  красные  кресты  на
белых епанчах, коричневые подрясники служек, посланцев султана в грандиозных
тюрбанах и  в  золотых  шлемах,  пилигримов,  стройное  движенье  сторожевых
нарядов, эстафет,  курьеров  и  счастье  ломящихся  закромов,  переполненных
сейфов  портового  города,  откуда  разлетаются  распоряжения  и  приказы  и
отправляются грузы по назначениям: замки родной страны, острова,  прибрежные
крепости  Малой  Азии...  Все  кончено,  мои  дорогие  тамплиеры.  И  тут  я
обнаружил,  тем  самым  вечером,  в  "Пиладе",  на  стадии   пятого   виски,
подносимого мне заботливой рукою Бельбо, что я, похоже, грезил наяву, однако
же  вслух  и  с  чувством  (стыд  какой,   Господи!),   что-то   рассказывал
собутыльникам, причем Диоталлеви, взбудораженный до предела двумя  стаканами
тоника, серафически возводил очи горе, а вернее  сказать,  к  совершенно  не
сефиротному потолку забегаловки и бормотал: - Таковы они и были, души святые
и души пропащие, ковбои и рыцари, ростовщики и полководцы...
    
   - Они были своеобразные, - подытожил Бельбо. - А  вы,  Казобон,  ведь  их
любите?
    
   - Я пишу о них диплом. Кто  пишет  диплом  о  сифилисе,  в  конце  концов
полюбит и бледную спирохету.
    
   - Красиво, как в кино, - сказала Долорес.  -  А  теперь  мне  пора  идти,
потому что к утру нужно размножить листовки.  На  заводе  Марелли  готовится
забастовка.
    
   Бельбо усталым жестом пригладил  волосы  и  заказал,  как  он  выразился,
последнее виски. - Скоро двенадцать,  становится  поздно.  Конечно,  не  для
взрослых, а для Диоталлеви. И тем не менее я хотел бы еще кое-что узнать,  в
частности о процессе. Когда, как, почему...
    
   - Cur, quomodo, quando, - подхватил Диоталлеви. - Да, да, пожалуйста...
   14
 
    
    
    
   Утверждает, что за день до того он видел, как пятьдесят четыре брата  его
по ордену были возведены на костер, потому  что  не  пожелали  признаться  в
вышеуказанных заблуждениях, и он слышал, что они были сожжены, и сам он,  не
будучи уверен, что проявит должную крепость в случае, если его станут  жечь,
намерен признаваться, из опасения смерти, в присутствии господ комиссаров  и
кого еще угодно, если бы его допросили, что все заблуждения, приписывавшиеся
ордену, действительно имели  место,  и,  когда  был  бы  к  тому  побуждаем,
сознался бы даже и в том, что убил Господа нашего Иисуса Христа.
    
   Из протокола допроса Эмери де Вилпье-ле-Дюка, 13.5. 1310
    
    
    
   Процесс тамплиеров полон недомолвок, противоречий, загадок и глупостей.
   Глупости бросаются в глаза прежде всего, и своей необъяснимостью граничат
с загадками. В те счастливые дни  я  еще  думал,  будто  глупость  порождает
загадку. А недавно в перископе я , напротив, предположил, что самые  ужасные
загадки, чтобы  не  выглядеть  загадками,  прикрываются  безумием.  Наконец,
сейчас мне кажется, что мир - это доброкачественная загадка, которую  делает
злобной наше безумие, ибо  старается  разрешить  ее  исходя  из  собственных
истин.
    
   У тамплиеров больше не было цели. Вернее  говоря,  они  сделали  целью  -
средства, они сосредоточились на управлении своими несметными сокровищами.
   Естественно, что  централизующий  монарх,  такой,  как  Филипп  Красивый,
относился к ним неприязненно. Мог ли он  держать  под  контролем  суверенный
орден? Великий Магистр по  рангу  был  равен  принцу  крови,  он  командовал
армией,  распоряжался  необъятными  земельными  владениями,  избирался   как
император и имел в  своих  руках  неограниченную  власть.  Сокровища  короны
находились не в руках короля, а на хранении  в  Парижском  Храме.  Тамплиеры
были  контролерами,  распорядителями  и  администраторами  текущего   счета,
формально принадлежащего королю. Они вносили на этот счет средства,  снимали
средства, играли на процентных ставках, вели себя, как колоссальный  частный
банк, но с  такими  льготами  и  привилегиями,  которыми  располагают  банки
государственные... При этом казначей короля был опять-таки тамплиер.  Подите
поцарствуйте в такой обстановке.
    
   Не  можешь  победить  -  объединяйся...  Филипп  попросился  в   почетные
тамплиеры.
   Получил отказ. Обиду  намотал  на  ус.  Тогда  он  предложил  папе  слить
тамплиеров с госпитальерами и передать новый орден под управление одного  из
своих сыновей. Тут Великий Магистр Ордена, Жак де  Молэ,  с  великой  помпой
пожаловал на материк с Кипра, где он в  то  время  проживал,  как  монарх  в
изгнании, чтобы вручить папе меморандум, в котором  как  будто  анализировал
преимущества, но на самом деле в первую очередь выявлял недостатки подобного
объединения. Без всякого стеснения Молэ, в частности, напирал на  тот  факт,
что тамплиеры более богаты, нежели госпитальеры,  и  что  при  слиянии  одни
должны обеднеть для того, чтоб обогатились, другие, что нанесло  бы  суровый
ущерб состоянию  духа  его  кавалеров,  И  Молэ  выиграл  первую  распасовку
начавшейся партии - дело отправили в архив.
    
   Оставалось действовать клеветой. Тут у короля были на руках все козыри  -
сплетен о тамплиерах гуляло более чем достаточно. Что,  по-вашему,  говорили
об этих "десантниках" добропорядочные обыватели, видя, как те собирают  дань
с колоний и никому ничего отдавать не обязаны, не обязаны даже - с некоторых
пор - рисковать своей кровью, охраняя Гроб Господен? Они, конечно, французы,
но не вполне, - то,  что  сейчас  называют  "черноногие",  а  в  те  времена
"poulains". Совершенно не исключено, что эти "черные"  предаются  восточному
разврату, кто их знает, - уж не говорят ли между собой на языке  арапов?  По
уставу они монахи, но для всех вокруг очевидны их развязные манеры, и вот уж
сколько лет назад папа Иннокентий III принужден был бороться с  ними  буллой
"О дерзновениях храмовников". Ими даден обет бедности, а сами роскошны,  как
наследственные аристократы, скаредны, как нарождающееся купеческое сословие,
и неукротимы, как команда мушкетеров.
    
   Немного  нужно,  чтобы  от  ворчания  перейти  к  досадливым   наговорам.
Мужеложцы!
   Еретики!  Идолопоклонники,  обожающие  бородатого   болвана,   взявшегося
неведомо откуда. Уж только не  из  иконостаса  богобоязненного  христианина!
Вероятно, они причастны секретам исмаилитов. Не исключено, что и водят шашни
с Ассассинами Горного Старца. Филипп и его советники подхватили эти пересуды
и довели дело до суда.
    
   За спиной Филиппа маячат его любимые головорезы Мариньи и Ногаре. Мариньи
- это тот, кто в конце концов  наложит  лапу  на  тамплиерское  имущество  и
получит право управления им в интересах короля, вплоть  до  дня,  когда  оно
должно перейти к госпитальерам, а до тех пор так и непонятно, в  чью  пользу
набегают проценты. Ногаре, хранитель королевской печати (министр юстиции)  -
тот, кем разрабатывался сценарий знаменитого скандала в Ананьи, в  1303  г.,
когда Шарра Колонна надавал оплеух Бонифацию Восьмому и тот, не  оправившись
от перенесенного унижения, скончался в течение месяца.
    
   В определенный момент появляется некто Эскье де Флуаран. Он был в  тюрьме
по неизвестному нам делу и дожидался высшей меры, как тут  его  подсадили  в
камеру  к  раскаявшемуся  тамплиеру,  также  ожидавшему  петли,  и  тамплиер
поделился с ним леденящими душу признаниями. В обмен на отмену  приговора  и
на некоторую сумму денег Флуаран пересказал все, что  слышал.  А  слышал  он
примерно те же побаски, которые были аа устах у всех. Только в данном случае
они были оформлены в виде следственного протокола. Король известил  об  этих
сенсационных разоблачениях папу. В папской должности  в  тот  год  мы  видим
Климента V, того самого, который перенес престол в Авиньон. Папа и  верит  и
не верит, но он безусловно понимает, что тамплиеры - .очень крепкий  орешек.
Наконец в 1307 году он вынужден санкционировать судебное расследование. Молэ
об этом информируют. Он заявляет,  что  совершенно  спокоен.  Он  продолжает
участвовать, наряду с королем, в отправлении официальных Церемоний  -  князь
среди князей. Климент V тянет резину, королю кажется - что ради того,  чтобы
дать тамплиерам время  свернуть  дела.  Но  тамплиеры  и  не  думают  ничего
сворачивать. Они продолжают пить  и  браниться  в  своих  капитанствах,  они
ничего не подозревают - вот, кстати, первая из загадок Этой истории.
    
   14 сентября 1307 года король рассылает запечатанные депеши всем приказным
своего  королевства,  требуя  массовых  арестов  и   конфискации   имущества
тамплиеров. От рассылки ордеров до ареста,  который  состоялся  13  октября,
проходит еще месяц. Тамплиеры ничего не подозревают. Утррм условленного  дня
они все оказываются в мешке и - еще одна неразгаданная загадка - сдаются, не
оказав   сопротивления.   Заметьте    кстати,    что    в    непосредственно
предшествовавшие  дни  офицеры  короля,  дабы  ни  одна  крупица  добра   не
ускользнула от  экспроприаторов,  провели  полную  инвентаризацию  имущества
тамплиеров, пользуясь совершенно неправдоподобными предлогами.  А  тамплиеры
ничего, проходите, господа, описывайте что хотите, чувствуйте себя как дома.

   Папа, когда услышал о массовых арестах, попытался что-нибудь сделать,  но
было уже слишком поздно. Королевские уполномоченные пустили в дело  огонь  и
железо, и многие тамплиеры, по применении пытки, начали  каяться.  Назад  уж
пути быть не могло, полагалось  передавать  их  в  распоряжение  инквизиции,
инквизиторы в то время к огню еще не прибегали, но эффективная методология у
них была. Покаяние приняло массовый характер.
    
   И вот перед нами третья по  счету  загадка.  Конечно,  верно,  что  пытка
применена, и довольно серьезно, так что тридцать  шесть  Подсудимых  от  нее
умерли, но ведь это были несгибаемые люди!  Привыкшие  не  тушеваться  перед
лютыми турками! Оказавшись перед прокурором, все тушуются. В  Париже  только
четверо  рыцарей  из  четырехсот  отказались  давать  показания.   Остальные
признавались во всем, в том числе и Жак де Молэ.
    
   - В чем во всем? - спросил Бельбо.
    
   - Они признавались именно во всем том, что было сформулировано  в  ордере
на арест. Очень мало чем отличаются одни показания  от  других,  по  крайней
мере, во Франции и в Италии. В Англии же, напротив, где следователи работали
ленивее,  в  протоколах  фигурируют  такие  же  канонические  обвинения,  но
приписываются  свидетелям,  не  входившим  лично  в  орден,  и  в   основном
цитируются понаслышке. В общем, тамплиеры признаются только там, где  кто-то
очень сильно хочет этого, и только в том, в чем хотят, чтоб они признались.
    
   - Нормальный инквизиционный процесс. Не первый и не последний, -  заметил
Бельбо.
    
   - Однако поведение подсудимых несколько нестандартное. В главных  пунктах
обвинения утверждается, что рьщари во время  ритуалов  инициации  троекратно
отрекались от Христа, плевали на распятие, разоблачались и  были  целуемы  в
нижние части спины, "То есть попросту говоря в зад, а также в пуп и  в  рот,
"поносно человечьему достоинству", а также предавались  взаимному  смыканию,
как свидетельствует текст. Это оргия. Потом им показывали бородатого  идола,
и они обожали его. Что же отвечают сами допрашиваемые на подобные обвинения?
Жоффруа де Шарнэ, тот, которого сожгут на костре вместе с Молэ, говорит, что
да, дело было, он отрекался от Христа, но лишь на словах, а не в  сердце,  и
не помнит, плевал ли он на распятие, потому что в тот вечер все  торопились.
Относительно поцелуев в заднюю часть,  это  тоже  было,  и  он  слышал,  как
прецептор Оверньский говорил, что естественнее сочетаться  брату  с  братом,
нежели осквернять себя с женщиной, однако лично он никогда себя не  допускал
до плотского греха с остальными кавалерами. Итак, в  общем  все  оказываются
виноваты, но у всех получается, что все делалось как бы понарошку, что никто
на самом деле не придавал ничему значения, если кто и натворил дел, то не я,
я просто не мог уйти из вежливости. Жак де  Молэ  -  не  последняя  спица  в
колеснице! - показывает, что, когда ему протянули распятие - плюнь-ка, -  он
плюнул мимо, на землю. Он соглашается, что инициационные церемонии  обстояли
примерно так, как говорит господин судья, однако - вот незадача! - сам бы он
не мог описать их в подробностях, потому что лично  он  инициировал  за  всю
жизнь  очень  мало  кого.  Еще  один  подсудимый  допускает,   что   поцелуи
действительно были, но он лично никого не целовал в зад, а только в рот,  но
другие его целовали и в зад, это правда.  Некоторые  признают  даже  больше,
нежели требуется. Не только отрекались  от  Христа,  но  и  утверждали,  что
Христос преступник, отказывали в девственности Деве Марии, а на распятие так
даже мочились, и не только во время обряда инициации, а  и  в  течение  всей
Страстной недели, и  не  веровали  в  таинства,  и  обожествляли  не  только
Бафомета, а даже и дьявола в кошачьем обличье.
    
   И тут начинается скорее гротескное, чем невероятное действо,  похожее  на
балет, между королем и папой. Папа хочет взять дело в  свои  руки  -  король
желает вести процесс единовластно, папа хочет убрать Орден только  временно,
заклеймив позором виновных, а затем восстановить его в первозданной чистоте
   -  король  мечтает,  чтобы  скандал  разгорелся  сильнее,  чтобы  процесс
скомпрометировал  весь  Орден,  что  привело  бы  к  полному  его  крушению,
политическому, религиозному, а главное - финансовому.
    
   В этот момент появляется документ, являющийся своего рода шедевром.
   Магистры  теологии  постановляют,  что  обвиняемым  нельзя  предоставлять
защитников, потому что они могут отречься от своих  признаний;  а  поскольку
они сознались, не стоит даже начинать процесс - король может воспользоваться
своей властью, судебное  разбирательство  назначают  только  в  сомнительных
случаях, а здесь нет и тени сомнений. "Зачем им защитники - оправдать то,  в
чем они  сознались,  приняв  во  внимание,  что  очевидность  фактов  делает
преступление явным?"
 
   Но поскольку существовал риск, что инициатива ускользнет из рук короля  и
перейдет в руки папы, король и Ногаре выносят на свет Божий громкое дело:
   епископ из Труа обвиняется в колдовстве по доносу неизвестного доброхота,
некоего Ноффо Деи, Позже выяснилось, что Деи клеветал, и его приговаривают к
повешению, но до этого на бедного епископа наваливают публичные обвинения  в
содомском грехе, святотатстве и  ростовщичестве.  То  есть  его  обвиняют  в
грехах тамплиеров.  Вероятно,  король  хотел  показать  сынам  Франции,  что
церковь не имеет права судить тамплиеров, будучи ули