аюсь от Лойолы и преступной клятвы, связывающей меня с  Братством,
молю тебя об одном-единственном поцелуе, и пусть после этого я умру!
    
   Он продвинулся еще на один шаг вперед на заскорузлых коленях, с  сутаной,
задравшейся на бедрах, с рукой, вытянутой к этому недостижимому счастью.
   Вдруг он упал на спину, и казалось, что глаза вылазят у него из орбит.
   Ужасные конвульсии исказили его черты  -  так  выглядят  лица  мертвецов,
через которых пропустили разряд  электрического  тока.  На  губах  появилась
синеватая пена, а изо рта вырывалось придушенное, с присвистом дыхание,  как
при  достигшей  своей  последней  стадии  водобоязни,  потому  что  в   фазе
пароксизма  эта  ужасная  болезнь  сатириазис,  как  удачно  заметил  Шарко,
возмездие за развратную жизнь, принимает такие же формы, что и бешенство.
    
   Это конец. Родэна душит беспричинный смех. После чего он замертво валится
на пол и превращается в остывающий труп.
    
   В один миг он лишился рассудка и умер проклятым. Я ограничился  тем,  что
подтянул  тело  к  люку,  осторожно,  чтобы  не   запачкать   свои   высокие
лакированные остроносые башмаки о грязную сутану последнего врага.
    
   В уносящем жизни ноже Лучано на этот раз нет надобности, но мой  опричник
уже не способен контролировать свои действия. Он с хохотом  протыкает  ножом
уже бездыханное тело.
    
   Теперь я подвожу тебя к самому краю люка, лаская твою  шею  и  волосы  на
затылке, и когда ты  склоняешься  над  ямой,  чтобы  полюбоваться,  что  там
происходит, спрашиваю:
    
   - Ты довольна своим Рокамболем, моя неприступная любовь?
    
   И когда ты сладострастно киваешь  мне  в  ответ  и  язвительно  смеешься,
источая слюну, которая капает в бездну, я совсем  незаметно  сжимаю  пальцы,
что ты делаешь, любимый, ничего, София, я убиваю тебя, я стал  уже  Джузеппе
Бальзамо, и ты мне больше не нужна.
    
   Испустив дух, любовница Архонтов камнем падает в воду. Лучано ударом ножа
подтвердил приговор моих безжалостных рук, и я сказал:
    
   - А теперь можешь выйти оттуда, верный вассал моей проклятой души.
    
   Когда он, поднимаясь, повернулся  ко  мне  спиной,  я  всадил  ему  между
лопаток тонкий стилет с треугольным  лезвием,  который  не  оставляет  почти
никаких следов. Он сваливается вниз, я закрываю люк и покидаю нору, оставляя
за собой восемь трупов, которые одному мне  известными  каналами  плывут  по
направлению к Шатле.
    
   Я возвращаюсь а свою маленькую комнатку в пригороде Сент-Оноре и смотрю в
зеркало. "Вот, - говорю я себе, - я и стал Властелином Мира". Со своей башни
я управляю Вселенной. Иногда от  осознания  своего  могущества  я  испытываю
легкое головокружение. Я господин энергии. Я опьянен всевластием.
    
   Увы, жизнь мстит без  промедления.  Несколько  месяцев  спустя,  в  самом
глубоком склепе замка в Томаре я, теперь уже безраздельный обладатель  тайны
подземных течений и господин шести священных  мест,  давних  Тридцати  Шести
Невидимых, последний из последних  тамплиеров  и  Неведомый  Настоятель  над
всеми  Неведомыми  Настоятелями,  решил  сочетаться  браком   с   прекрасной
Цецилией, андрогинным существом с ледяным взглядом,  от  которого  меня  уже
ничто не отделяет. Я нашел ее два века спустя, после того,  как  у  меня  ее
забрал  человек  с  саксофоном.  И  вот  она  уверенно  ступает,   удерживая
равновесие, по спинке  скамьи,  голубая  и  белокурая,  а  мне  до  сих  пор
неизвестно, что скрывается у нее под воздушным тюлем.
    
   Часовня вырублена в скале, над ее алтарем висит будоражащая  картина,  на
которой представлены  мучения  грешников  в  чреве  ада.  Угрюмые  монахи  в
капюшонах  пропускают  меня,  я  пока  не  чувствую   тревоги,   очарованный
иберийской фантазией...
    
   Но - о ужас!  -  полотно  поднимается,  а  за  ним,  за  этим  прекрасным
творением какого-то Арчимбольдо из бандитского притона, расположена еще одна
часовня, похожая на ту, где я  нахожусь,  и  там  перед  другим  алтарем  на
коленях стоят Цецилия, а около нее - мой  лоб  покрывается  холодным  потом,
волосы становятся дыбом - что это  за  человек,  выставляющий  напоказ  свой
шрам? Это тот, настоящий Джузеппе Бальзаме,  которого  кто-то  освободил  из
карцера Сан-Лео!
    
   А я? В эту  минуту  самый  старший  из  монахов  отбрасывает  назад  свой
капюшон, и я узнаю жуткую улыбку Лучано, который неизвестно  как  спасся  от
моего стилета, от сточных вод и грязи, перемешанной с кровью; потоки  должны
были унести этого воскресшего покойника в  молчаливую  глубь  океана,  а  он
стоит передо мной и перешел на сторону врагов из жажды мести.
    
   Монахи сбрасывают свои одежды и предстают передо мной в доспехах и  белых
мантиях, на которых огнем горят кресты. Это же тамплиеры из Провэна!
    
   Они  хватают  меня  и  заставляют  обернуться  назад:  со  спины  ко  мне
приближается палач в сопровождении  двух  безликих  помощников;  мою  голову
засовывают в нечто, похожее на гарроту, и клеймят раскаленным  железом,  как
всех узников - мерзкая улыбка Бафомета навсегда останется у меня  на  плече;
теперь я уже понимаю, что сделано это для того, дабы я занял место  Бальзаме
в Сан-Лео, иначе говоря, вернулся бы на  место,  предназначенное  мне  много
веков назад.
    
   "Но ведь они должны узнать меня, - говорю  я  себе,  -  и  поскольку  все
полагают, что я - этот заклейменный, то кто-то  придет  мне  на  помощь,  по
крайней мере мои сообщники, - невозможно подменить одного узника другим так,
чтобы этого никто не заметил, ведь мы живем не во времена Железной  Маски...
Иллюзии! Я понимаю это, как только палач наклоняет  мою  голову  над  медным
тазом, от которого исходят зеленоватые испарения... Купорос!
    
   Мне завязывают тряпкой глаза и тычут мое  лицо  в  разъедающую  жидкость,
невыносимая режущая боль; кожа на щеках, на носу, на подбородке стягивается,
трескается и облазит за один миг, и когда, потянув  за  волосы,  мою  голову
приподнимают, лицо  оказывается  неузнаваемым:  табес,  оспина,  невыразимая
пустота, гимн отвращению; и я вернусь обратно  в  карцер,  как  возвращается
множество беглецов, у которых хватает смелости обезобразить себя,  чтобы  не
быть узнанными.
    
   -  А-А-А-А-А-А-А-А-А!  -  в  бессилии  кричу   я,   и   как   сказал   бы
повествователь, с моих губ, сгнивших губ, срывается одно-единственное слово,
возглас надежды: Избавление!
    
   Но избавление от чего, мой старый Рокамболь, я хорошо знал, что не должен
стараться стать героем! Твои ухищрения обернулись возмездием.  Ты  издевался
над писателями, произведения которых  были  посвящены  обману,  иллюзиям,  а
сейчас сам пишешь, используя машину в качестве алиби. Ты обольщаешься, когда
слушаешь себя с экрана, и воображаешь, что  эти  слова  принадлежат  кому-то
другому, думаешь, что остаешься зрителем, а на самом деле попал в ловушку  и
стараешься оставить хоть какой-то след на песке. Ты осмелился изменить текст
романса мира, а романс мира втягивает тебя в свой сюжет,  который  придумали
другие.
    
   Лучше бы ты остался на своих островах, Лимонадный Джо, а она  бы  считала
тебя мертвым.
   98
 
    
    
    
   Национал-социалистическая партия не выносила  тайных  обществ,  поскольку
сама была тайным обществом со  своим  великим  магистром,  своей  расистской
гносеологией, своими ритуалами и своими инициациями.
    
    
    
    
    
   Кажется, именно в это период Алье ускользнул из-под нашего контроля.  Это
выражение употребил Бельбо, произнеся его неестественно равнодушным тоном.
   Лично я снова приписал это ревности. Влияние Алье  на  Лоренцу  было  его
навязчивой идеей, с которой он молча боролся, а вслух смеялся над  влиянием,
которое Алье оказывал на Гарамона.
    
   Возможно, в этом была и наша вина. Алье начал привлекать Гарамона на свою
сторону почти год назад, со дня алхимического праздника в Пьемонте.  Гарамон
доверил ему картотеку ПИССов, чтобы  он  выловил  в  ней  новые  жертвы  для
увеличения каталога "Изиды без покрывал"; он советовался с  ним  по  каждому
вопросу и, несомненно, каждый месяц аккуратно выписывал чек на его имя.
   Гудрун, которая временами отправлялась в разведывательное  путешествие  в
конец коридора, за  стеклянную  дверь,  ведущую  в  туманное,  непроницаемое
королевство "Мануция", доносила нам озабоченным тоном, что Алье  практически
занял  кабинет  госпожи  Грации,  диктовал  ей   письма,   приглашал   новых
посетителей в кабинет Гарамона, короче говоря - и здесь от  волнения  Гудрун
теряла еще больше гласных, - вел себя, как ее шеф. Нам следовало бы пораньше
призадуматься, почему Алье проводит столько  времени  над  списками  адресов
авторов издательства  "Мануций".  У  него  было  достаточно  времени,  чтобы
обнаружить новых ПИССов, которые могли бы  взяться  за  написание  книг  для
"Изиды без покрывал". А вместо этого он продолжал  писать,  разговаривать  с
людьми, проводить совещания. Но, по существу, мы сами склонили его  к  тому,
чтобы он вышел из-под нашей опеки.
    
   Бельбо устраивала эта ситуация. Чем больше значил Алье на  улице  Маркиза
Гуальди, тем меньше Алье  присутствовал  на  улице  Синчеро  Ренато,  а  это
означало, что тем менее вероятным было то, что один из  неожиданных  визитов
Лоренцы Пеллегрини - при которых он с каждым разом зажигался  все  больше  и
больше, не пытаясь скрыть своего возбуждения, - может быть прерван нежданным
появлением "Симона".
    
   Такое положение дел устраивало и меня, поскольку я равнодушно относился к
"Изиде без покрывал", -  меня  все  больше  затягивала  история  магии.  Мне
казалось, что у сатанистов я обучился всему, чему мог обучиться, и я отдал в
руки Алье все контакты (и договоры) с новыми авторами.
    
   Диоталлеви тоже не имел ничего  против  в  том  смысле,  что  создавалось
впечатление, будто жизнь все более теряла для него значение. Когда теперь  я
все вспоминаю, то осознаю, что мы тогда  не  замечали,  с  какой  угрожающей
быстротой он худел, и не раз приходилось видеть, как он  сидел  в  кабинете,
склонившись над какой-то рукописью, вперив взгляд в  пустоту;  мне  казалось
тогда, что ручка вот-вот выскользнет у него из рук. Это  была  не  дрема,  а
крайняя степень истощения.
    
   Однако существовала еще одна причина, по которой  нас  устраивало,  чтобы
Алье появлялся у нас все реже и  реже,  отдавал  нам  не  понравившиеся  ему
рукописи и затем скрывался в конце коридора. На самом деле нам не  хотелось,
чтобы он слышал, о чем мы говорим. Если бы нас спросили, почему, мы ответили
бы,  что  из  чувства  стыдливости  или  деликатности,  ведь  мы  занимались
пародированием метафизики, в которую он так или иначе верил. А, по существу,
речь шла о недоверии, постепенно мы обрели естественное самообладание людей,
которые осознают, что располагают тайной, и шаг за шагом  оттесняли  Алье  в
толпу профанов, поскольку мы  все  трое  медленно  и  со  все  уменьшающимся
количеством улыбок познавали то, что сами изобрели. Кроме того, как  говорил
Диоталлеви в редкие моменты хорошего настроения, теперь,  когда  мы  создали
настоящего Сен-Жермена, мнимый Сен-Жермен нам не нужен.
    
   Внешне Алье не принимал  нашей  сдержанности  на  свой  счет.  Он  весьма
вежливо и изысканно приветствовал нас, а затем исчезал.  С  аристократизмом,
граничащим со спесью.
    
   В один из понедельников я довольно-таки поздно появился в издательстве, и
ожидавший меня с нетерпением Бельбо попросил зайти к нему, пригласив также и
Диоталлеви.
    
   - Важные новости! - заявил он.
    
   Он готов был продолжить, но тут вошла Лоренца.  Бельбо  разрывался  между
радостью от ее прихода и нетерпеливым желанием поведать нам о своей находке.
Почти тотчас же раздался стук в дверь, и на пороге появился Алье.
    
   - Не хочу  вам  мешать,  прошу  вас,  сидите.  Не  имею  права  прерывать
совещание.
   Хотел бы только предупредить нашу  дорогую  Лоренцу,  что  я  нахожусь  в
другом конце  коридора,  у  господина  Гарамона.  И  надеюсь,  у  меня  есть
возможность пригласить ее в полдень на рюмку шерри в мой кабинет.
    
   В его кабинет! На  этот  раз  Бельбо  вышел  из  себя.  По  крайней  мере
настолько, насколько у него получалось выходить из себя.  Дождавшись,  когда
Алье закрыл за собой дверь, он сквозь зубы процедил:
    
   - Ма gavte la nata!
    
   Лоренца, которая все  еще  махала  рукой  вслед  Алье,  с  веселым  видом
поинтересовалась, что это значит.
    
   - Это на туринском диалекте. Означает: "вытащи  свою  пробку"  или,  если
тебе так больше понравится, "извольте вытащить вашу  пробку".  Когда  имеешь
дело с чванливой и высокомерной особой, то предполагается, что ее  раздувает
от собственной спеси, словно воздушный шар, и что все это самомнение и спесь
держат ее тело в надутом состоянии благодаря вставленной в сфинктер  пробке,
которая обеспечивает все это аэростатическое величие,  а  значит,  предложив
собеседнику ее вытащить, вы хотите, чтобы он выпустил из себя  воздух,  чему
нередко сопутствует пронзительный свист и  уменьшение  внешней  оболочки  до
жалкого состояния истощенного, бескровного призрака былого величия.
    
   - Я не знала, что ты настолько вульгарен!
    
   - Теперь будешь знать!
    
   Разыграв обиду, Лоренца вышла. Я знал, что Бельбо от этого  стало  только
хуже: вспышка гнева успокоила  бы  его,  но  демонстрация  наигранной  обиды
заставляла думать, что и проявления страсти у Лоренцы всегда театральны.
   Наверное, поэтому он почти сразу же решительно произнес:
    
   - Давайте продолжим.
    
   Он хотел сказать, что пора продолжить работу над Планом, взяться за  него
серьезно.
    
   - Что-то мне не  хочется,  -  признался  Диоталлеви.  -  Я  себя  неважно
чувствую.
   Болит вот здесь, - он притронулся к животу. - Думаю, у меня гастрит.
    
   - Скажите пожалуйста, - возмутился Бельбо, - а у меня что -  не  гастрит?
От чего у тебя может быть гастрит? От минеральной воды?
    
   - Вполне возможно, - Диоталлеви с трудом выдавил улыбку. - Вчера  вечером
я поступил неразумно. Я привык к  "Фугги",  а  не  удержался  и  выпил  "Сан
Пеллегрино".
    
   - Будь осторожен, такие излишества тебя погубят. Однако продолжим: я  уже
два дня умираю от желания все вам рассказать. Мне  наконец  стало  известно,
почему вот уже несколько веков Тридцать Шесть Невидимых не могли  определить
вид карты. Джон Дии ошибся, и нам необходимо пересмотреть всю географию.  Мы
живем внутри полой Земли, окруженные земной оболочкой. И Гитлер понимал это.
   99
 
    
    
    
   Нацизм - это период,  когда  дух  магии  овладел  рычагами  материального
прогресса. Ленин говорил, что коммунизм - это социализм плюс электрификация.
В некотором роде гитлеризм - это обезьяничанье плюс танковые дивизии.
    
   (Pauwels и Bergier. Le matin des magiciens. Париж,  Gallimard,  1960,  2,
VII)
 
    
    
   Бельбо удалось вставить в План даже Гитлера.
    
   - Что написано пером,  не  вырубишь  топором.  Доказано,  что  основатели
нацизма были связаны с тевтонским неотамплиерством.
    
   - Это преувеличение.
    
   - Я ничего не выдумываю, Казобон, по крайней мере в этот раз!
    
   - Спокойно, разве мы хоть когда-нибудь  что-либо  выдумывали?  Мы  всегда
исходили из объективных данных, во всяком случае из общепризнанных фактов.
    
   - Точно так же мы поступим и в этот раз. В 1912  году  на  свет  появился
Германенорден, проповедовавший ариософию, то  есть  философию  превосходства
арийской расы. В 1918 году некий барон фон Зеботтендорф создает филиал этого
движения под названием Туле Гесселльшафт - тайное общество,  энную  вариацию
Строгого Наблюдения Тамплиеров, но с очевидными расистскими,  пангерманскими
и проарийскими чертами. А в тридцать третьем этот же  Зебеттендорф  напишет,
что именно он посеял зерна, которые затем взрастил Гитлер. Еще одна  деталь:
свастика появилась как раз в кругах Туле Геселльшафт. И кто же вошел в  Туле
с момента его основания? Рудольф Гесс, проклятый вдохновитель Гитлера! А  за
ним Розенберг! И сам Гитлер! Кстати,  возможно,  вам  приходилось  читать  в
газетах о том, что в своей  камере  в  Шпандау  Гесс  по-прежнему  занимался
эзотерическими науками. В двадцать четвертом фон Зебопендорф издает  брошюру
об алхимии, где отмечает,  что  первые  эксперименты  по  расщеплению  атома
служат  подтверждением  истинности  Великого  Дела.  И  он  пишет  роман   о
розенкрейцерах!   Кроме    того,    возглавляет    астрологический    журнал
"Astrologische Rundschau", а Тревор-Ропер написал, что нацистские  бонзы  во
главе с Гитлером и пальцем не  пошевелят,  пока  им  не  составят  гороскоп.
Похоже, в 1943 году они обратились за помощью к группе  медиумов  для  того,
чтобы узнать, где находится арестованный Муссолини.
   Короче  говоря,  все  нацистская  элита   была   связана   с   тевтонским
неооккультизмом.
    
   Казалось, Бельбо совершенно позабыл о размолвке с Лоренцей, и  я  помогал
ему в этом, подталкивая к продолжению нашего разговора.
    
   - Вообще-то говоря, в этой связи можно подумать о  гипнотическом  влиянии
Гитлера на толпу. Внешне он был плюгавенький, с писклявым  голосом,  как  же
ему удавалось доводить всех этих людей до исступления?  Похоже,  он  обладал
способностями медиума. Возможно, какой-то  местный  друид  обучил  его,  как
вступать в контакт с подземными  течениями.  И  он  стал  как  бы  стержнем,
биологическим менгиром. Он передавал  энергию  течений  своим  приспешникам,
собравшимся на стадионе в Нюренберге. Некоторое время это ему  удавалось,  а
потом его батареи иссякли.
   100
 
    
    
    
   Всему миру: я заявляю, что Земля внутри полая и пригодна для  жизни;  она
содержит некое число твердых сферических тел, концентрично расположенных, то
есть одно тело помещено в другое, и что Земля открыта на  обоих  полюсах  на
широте двенадцати или шестнадцати градусов.
    
   (Ж. Клев Симмес, пехотный капитан, 10 апреля 1818 года, цит. в: "Sprague"
Кана и Лея, Lands Beyond, Нью-Йорк, Rinehart, 1952, X)
 
    
    
   - Примите мои комплименты, Казобон: у вас оказалась точная интуиция, хотя
вам многое неизвестно.  Единственной  непреодолимой  страстью  Гитлера  были
подземные течения. Гитлер был сторонником теории полой Земли, Hohlweltlehre.

   - Дети мои, я ухожу, у меня разыгрался гастрит, - сказал Диоталлеви.
    
   - Подожди, сейчас будет самое главное. Земля внутри полая, мы обитаем  не
снаружи, не на выпуклой коре, а внутри, на вогнутой ее поверхности. То,  что
мы  считаем  небом,  представляет  собой  клубок  газа,  в  котором  местами
встречаются светящиеся зоны, этот газ наполняет внутреннюю  полость  земного
шара. Все астрономические измерения должны быть пересмотрены  согласно  этой
теории. Небо не бесконечно и обладает своими  границами.  Солнце,  если  оно
действительно существует, размерами не больше того, что мы видим. Это  всего
лишь тридцатисантиметровая частичка,  находящаяся  в  центре.  Об  этом  уже
подумывали греки.
    
   - Это все ваши выдумки, - устало произнес Диоталлеви.
    
   - Это никак не назовешь моими выдумками! С этой идеей выступил  в  начале
XIX века в Америке некий Симмес. Затем, к концу  века  она  была  подхвачена
другим американцем,  Тидом,  который  опирался  на  эксперименты  в  области
алхимии и на книгу Исайи. А после  первой  мировой  войны  эта  теория  была
усовершенствована одним немцем, имени которого я не могу припомнить, а  лишь
могу сказать, что он стал создателем движения Hohlweltlehre, которое, о  чем
говорит само название,  отстаивало  принцип  полого  строения  Земли.  Итак,
Гитлер  и  его  приспешники  находят,  что  теория  полой  Земли   полностью
соответствует их  принципам,  говорят,  что  некоторые  снаряды  "фау-1"  не
попадали в  цель  потому,  что  их  траектория  была  рассчитана  исходя  из
предпосыл