и,  а  из
каких-то других, более неуловимых причин. Тогда  я  решил:  вероятно,  из-за
того, что оно  рывком  возвращало  меня  в  ту  жизнь,  которую  я  оставил.
Теперь-то я знаю, что смутила меня очередная цепочка совпадений,  подозрение
на аналогию.
   Инстинктивная реакция была - раздражение: все тот же Бельбо, все  с  теми
же комплексами.  Я  решил  вытеснить  это  из  памяти  и  Ампаро  ничего  не
рассказал.
    
   Хорошо, что пришло второе письмо через два дня,  в  котором  Бельбо  меня
успокаивал.
    
   История с бесноватой обрела рациональное  объяснение.  Один  осведомитель
известил  полицию  о  том,  что  любовник  девчонки  оказался  в   эпицентре
неприятной разборки по поводу партии  наркотиков,  которую  он  распродал  в
розницу вместо того,  чтобы  передать  честному  оптовику,  оплатившему  все
авансом. Таких штук у них очень не любят. Так что они просто уносили ноги.
   Копаясь в газетах и журналах, разбросанных у них по квартире, Де Анджелис
нашел кое-какие "Пикатриксы" с жирными  красными  подчеркиваниями.  В  одном
месте речь шла о сокровищах тамплиеров, в другом о  розенкрейцерах,  которые
жили не то в замке, не то в пещере, как бы то ни было, там была надпись POST
120 ANNOS РАТЕВО5 и об этой компании говорилось, что они -  "тридцать  шесть
незаметных". Таким образом, у Де Анджелиса больше не было вопросов.
   Бесноватую подпитывали этой литературой (кстати,  ею  же  питался  и  наш
полковник), чтобы она бормотала это и подобное, когда впадала в транс.
   Расследование закрывалось и передавалось в отдел наркобанд.
    
   Письмо Бельбо прямо дышало облегчением. Гипотеза Де  Анджелиса  выглядела
наиболее экономичной.
    
   В тот вечер в перископе я говорил  себе,  что,  возможно,  все  произошло
абсолютно  иначе:  медиум  действительно   процитировала   несколько   фраз,
услышанных из уст Арденти, но речь шла о  том,  о  чем  журналы  никогда  не
писали и о чем никто не должен был знать. В среде "Пикатрикса"  был  кто-то,
заставивший замолчать полковника, убрав его; этот кто-то заметил, что Бельбо
хотел поговорить с медиумом, и  устранил  девушку.  Затем,  чтобы  направить
расследование по  ложному  пути,  он  убрал  также  ее  любовника  и  внушил
наводчику версию о побеге.
    
   Это просто при условии, что существовал План. Но был ли он на самом деле,
если мы  сами  его  изобрели,  причем  гораздо  позже?  Возможно  ли,  чтобы
реальность не только превзошла вымысел, но и опередила  его,  иначе  говоря,
бежала впереди и исправляла ошибки, которые вымысел еще допустит.
    
   И все же тогда, в Бразилии, это  письмо  вызвало  у  меня  совсем  другие
мысли.
   Снова я остро ощутил, что всякая вещь имеет сходство с некоей  другой.  Я
думал о путешествии в Баию и посвятил полдня  посещению  книжных  магазинов,
магазинов с предметами культа, а также мест, которые раньше обходил  десятой
дорогой. Я открыл для себя маленькие магазинчики, почти  законспирированные,
и торговые центры, переполненные статуэтками и деревянными идолами. Я  купил
"перфумадорес"   Иеманжи,   благоухающие   ладаном   таинственные   фигурки,
благовонные палочки, бутыли с приторно-сладкой жидкостью для распыления  под
названием "Священное сердце Иисуса", дешевые амулеты. И множество бестолково
подобранных книг: одни для верующих, другие для тех,  кто  изучал  верования
вперемешку с заклинаниями злых духов, "Como adivinhar о future  nа  bola  de
cristal" и учебники по антропологии. А также монография о розенкрейцерах.
    
   От  этого  всего  в  моей  голове  был  сплошной  хаос,   Сатанинские   и
мавританские  обряды   в   Иерусалимском   храме,   африканские   шаманы   и
люмпен-пролетариат с северо-востока,  послание  из  Провэна  со  своими  ста
двадцатью годами и сто двадцать лет розенкрейцеров.
    
   Стал  ли  я  странствующим  шейкером,  годным  только  для  перемешивания
различных напитков, или вызвал короткое  замыкание,  ибо  ноги  беспорядочно
блуждали в переплетении разноцветных проводов, которые запутывались сами  по
себе в течение длительного времени? Я добыл книгу о розенкрейцерах. Затем  я
сказал себе, что если останусь в этих книжных лавках еще на несколько часов,
то встречу как минимум дюжину полковников Арденти и столько же медиумов.
    
   Я вернулся домой и официально заявил Ампаро, что мир  полон  дегенератов.
Она обещала меня утешить, и мы закончили день вполне естественно.
    
   Время близилось к концу 1975 года. Я решил больше не заниматься подобиями
и уделить свою энергию  работе.  В  конце  концов  меня  наняли  преподавать
итальянскую культуру, а не тамплиерство.
    
   Я углубился в философию гуманизма и обнаружил, что, не  успевши  выбрести
из сумерек Средневековья, люди  светского  современного  мышленья  не  нашли
ничего лучшего, как ухватиться за каббалу и чародейство.
    
   Прообщавшись  два  года  с  гуманистами,  читавшими   заклинания,   чтобы
принудить природу сделать то, что она совсем не собиралась делать, я получил
новые сообщения из Италии. Оказалось, что мои давние друзья, если не все, то
многие, стреляли в затылок тем, кто с ними был не согласен, чтобы  принудить
людей сделать то, что они совсем не собирались делать.
    
   Я не в состоянии был это постичь. Я решил, что, значит, отныне  составляю
собою часть третьего мира и что поездка в Баию назрела. Я положил в  чемодан
историю культуры Возрождения и давно мною купленную книгу о  розенкрейцерах,
пылившуюся на стеллаже.
    
    26
 
    
    
    
   Все предания на земле должны рассматриваться как  переводы  материнского,
исконного предания, которое  с  самого  Начала  было  поверено  согрешившему
человеку и его чадам.
    
   Луи-Клод де Сен-Мартен, О духе вещей
   ( "О духе традиций вообще")
    
    
    
    
   И мне открылся Салвадор, Салвадор да Баня  де  Тодос  ос  Сантос  -  Всех
Святых, "черный Рим" с тремястами шестьюдесятью пятью  церквами,  осыпающими
собой склоны и приникающими к морю, и прославляющими всех богов африканского
пантеона.
    
   У Ампаро нашелся знакомый художник, примитивист, он  рисовал  на  крупных
деревянных   досках   мириады   библейских   и   апокалиптических   видений,
раскрашенных, как средневековые миниатюры, щедро используя как коптские, так
и византийские  мотивы.  Он,  разумеется,  исповедовал  марксизм,  революцию
полагал неизбежной, а в основном нежился целыми днями в  ризницах  святилища
Носсо Сеньор де Бомфим (Господа Заступника), где в пароксизме horror  vacui6
стены  и  потолок  были  облиты  золотом,  обметаны   каменьями,   плетеницы
благодарственных даров свисали с потолка, дико и прекрасно сочетались  между
собою серебряные  сердечки,  деревянные  костыли,  руки,  ноги,  изображения
чудесных избавлений от среброблещущих штормов  -  смерчей  -  мальстремов  -
ураганов. Он привел нас в  дарохранительницу  соседнего  храма,  наполненную
древней утварью из пахучей жакаранды.
    
   - Кто изображен на этой картине, - спросила Ампаро у пономаря,  -  Святой
Георгий?
    
   Пономарь покосился заговорщицки.
    
   - Считается, что Георгий, лучше так, а то каноник больно злится. А вообще
это Ошосси.
    
   Два дня художник водил нас от паперти к паперти, из  капеллы  в  капеллу,
перед  нами  громоздились  фасады,  изукрашенные,  как  серебряная   посуда,
почернелые от времени. В церквях  нами  занимались  морщинистые,  хромоногие
служки, дарохранительницы изнывали от золота и мельхиора,  от  перегруженных
ларей и бесценных окладов. Там вдоль стен в хрустальных гробах агонизировали
натуральной  величины  святые,  сочащиеся  кровью,  с  разверстыми   язвами,
усеянными рубиновой росою, и Христы, искореженные мукой, их ноги были алы от
кровотечений. Из всего этого златозарного барокко вдруг проглядывали  ангелы
с этрусскими лицами, романские грифоны и восточного вида сирены подмаргивали
с капителей.
    
   Я не мог оторваться от старых улиц с их поющими именами - Руа да  Агониа,
Авенида дос Аморес, Травесса де Шико Дьябо. Мы попали в Салвадор как  раз  в
период, когда правительство, или кто там за него, приняло решение оздоровить
старый город, искоренив тысячи борделей, но процесс был еще на полупути.  От
подножия  церквей,  безлюдных  и  истомленных,  как  проказой,   собственным
великолепием, растягивались во все стороны вонючие переулки, а в них  кишели
пятнадцатилетние  негритянские  шлюхи,  старухи,  торговавшие   африканскими
сластями, перегораживали улицы, сидели с кипящими котлами,  жгли  костры,  и
тут же оравы юных сутенеров отплясывали на пятачке между  сточными  канавами
под  транзистор  из  бара.  Древние  дворцы,   построенные   колонизаторами,
увенчанные гербами, которые уже никто не мог бы распознать, давно стали  тут
домами терпимости.
    
   На третий день у нашего художника была деловая встреча, и мы пошли вместе
с ним в бар одной гостиницы в Верхнем городе, в отреставрированном квартале,
где было полным-полно шикарных антикварных магазинов. Встреча была  с  одним
господином, итальянцем, собиравшимся  приобрести  за  хорошую  цену  большую
картину, три метра на два, на которой несметные ангельские  рати  готовились
задать трепку легионам нечистой силы.
    
   Так состоялась наша встреча с господином  Алье.  Он  был  в  приличнейшем
сером костюме, невзирая на жару,  в  золотых  очках,  с  розовыми  щеками  и
серебрящейся шевелюрой.  Он  поцеловал  руку  Ампаро,  как  будто  ему  были
незнакомы другие способы сказать здрасте,  и  заказал  шампанское.  Художник
торопился, Алье  вручил  ему  пачку  тревеллер-чеков  и  попросил  доставить
картину в  гостиницу.  Мы  же  задержались  поболтать,  Алье  вполне  владел
португальским, но говорил с лиссабонским произношением, чем  усиливался  его
старосветский  шарм.  Он  расспрашивал  о  нас,  поделился  соображениями  о
возможных женевских корнях  моей  фамилии,  потом  поинтересовался  семейной
историей Ампаро и непонятно откуда угадал, что ее род происходит из Ресифи.
   Что же касается его собственного происхождения, он выразился  туманно.  -
Мои истоки очень, очень отдаленны, и во мне смешались гены бесчисленных рас.
Я ношу итальянское имя по названию итальянского имения  одного  из  предков.
Да, так называемая голубая кровь, но  кто  в  наше  время  обращает  на  это
внимание.
   В Бразилию меня привело любопытство. Меня манят все формы Предания.
    
   Потом он сказал, что в Милане, где он проживает уже несколько лет, у него
богатая библиотека по религии. - Приходите посмотреть,  когда  вернетесь  на
родину. У меня есть интересные издания -  от  афро-бразильских  ритуалов  до
культов Изиды в период поздней Империи.
    
   - Обожаю культы Изиды, - произнесла Ампаро,  которой  нравилось  морочить
людей, изображая светскую дуру.  -  Вы,  наверное,  знаете  культы  Изиды  в
совершенстве?
    
   Алье отвечал, скромно поклонившись:
    
   - Я знаю то немногое, что сам видел.
    
   Ампаро попыталась отыграться.
    
   - А это было не две тысячи лет назад?
    
   - Я ведь не так молод, как вы, - усмехнулся Алье.
    
   - Вы как Калиостро, - сказал тогда я. - Ведь  это  он,  кажется,  проходя
мимо распятия, громко сказал кому-то из сопровождающих: "Говорил же я в  тот
вечер этому иудею: будь осторожнее! Он не послушал, и вот что вышло".
    
   Алье напрягся, и я понял, что  пошутил  неуместно.  Естественно,  я  стал
извиняться, но наш хозяин перебил меня с успокоительной улыбкой. - Калиостро
был лгуном, ибо о нем прекрасно известно, когда и где он был рожден, и  ему,
к слову, не удалось прожить даже одну порядочную жизнь. Все это бахвальство.

   - Да уж я думаю...
    
   - Бахвальство и ничего более, - настойчиво продолжал Алье. -  Однако  это
не означает, что не существовали - в частности они и ныне существуют - некие
лица, способные  прожить  не  одну,  а  несколько  жизней.  Наука  пока  еще
настолько мало осведомлена о процессе  старения,  что  я  не  исключаю,  что
смерть является просто-напросто результатом неправильного воспитания.
   Калиостро был хвастуном, однако граф  Сен-Жермен7  хвастуном  не  был,  и
когда он утверждал,  что  обучился  многим  химическим  секретам  древнейших
египтян, он нисколько не  преувеличивал.  Но  так  как,  когда  он  упоминал
подобные эпизоды, никто ему не верил, он из вежливости к собеседникам  делал
вид, будто говорит в шутку.
    
   - Вот вы делаете вид, что  говорите  в  шутку,  чтобы  уверить  нас,  что
говорите правду, - сказала Ампаро.
    
   - Вы не только прекрасны, но еще и необыкновенно восприимчивы, -  ответил
Алье. - Однако заклинаю, не верьте моим  словам.  Если  бы  я  действительно
предстал перед вами в огнедышащем мареве моих истинных столетий, ваша  краса
в тот же час бы увяла, и я никогда бы не смог себе этого извинить.
    
   Ампаро была завоевана,  я  же  ощутил  покалыванье  ревности.  Я  перевел
разговор на церкви, на того  Святого  Георгия-Ошосси,  которого  мы  недавно
видели. Алье на это сказал, что нам обязательно нужно  попасть  на  праздник
кандомбле.
    
   - Не ходите туда, где берут деньги за вход. Настоящее кандомбле - то, где
вас  ни  о  чем  не  просят,  не  просят  даже  верить.  Только   наблюдать,
уважительно, конечно, в духе той же толерантности ко всем верам,  с  которой
они принимают вас самих вместе с неверием вашим. Некоторые "матери  святого"
или "отцы святого" на вид только что вышли из хижины дяди Тома, но  обладают
культурой доктора теологии из Грегорианского института.
    
   Ампаро накрыла рукою его руку.
    
   - Возьмите нас с собой! - сказала она. - Меня  водили  только  один  раз,
много лет назад, в шатер умбанды, но я ничего не помню, помню только ужасное
волнение...
    
   Алье, судя по всему, был растревожен  этим  прикосновением,  но  руки  не
отнял.
   Только,  как  я  имел  возможность  наблюдать  неоднократно  в   будущем,
движением, характерным для минут его раздумья,  другой  рукой  он  вынул  из
жилета крохотную шкатулочку из золота и серебра, вроде табакерки, с агатовой
крышкой. На столике бара была зажжена небольшая свеча, и  Алье,  как  бы  не
нарочно, приблизил к огню свою коробочку.  Мы  увидели,  что  от  жара  агат
сделался бесцветным, и на его месте возникла  тончайшая  миниатюра  зеленью,
лазурью и золотом, изображающая пастушку с корзиною цветов. Он повертел свою
штучку в пальцах с рассеянным видом, как люди перебирают четки.
   Заметил, что я  смотрю  внимательно,  усмехнулся,  спрятал  безделушку  в
карман.
    
   -  Волнение?  Не  хотелось  бы  мне,  моя  нежная  госпожа,  чтобы  кроме
восприимчивости вам была свойственна также чрезмерная чувствительность.  Это
изысканнейшее свойство, в  особенности  когда  сочетается  с  красотою  и  с
обаянием ума, но опасное для тех, кто отправляется в такое место,  не  зная,
чего ищет и что его ждет...С другой стороны, прошу вас, не путайте умбанду и
кандомбле. Во втором случае мы имеем  дело  с  автохтонным  афро-бразильским
культом, первое  же  -  достаточно  поздний  цветок,  распустившийся,  когда
привили к  туземным  ритуалам  побеги  европейской  эзотерической  культуры,
полной мистицизма, я бы сказал, тамплиерства...
    
   Тамплиеры, похоже, гонялись за мною  повсюду.  Я  сказал  Алье,  что  ими
занимался. Он посмотрел на меня с интересом.
    
   - Любопытное совпадение, мой  дорогой  друг.  Здесь,  на  широтах  Южного
Креста, встреча с юным тамплиером...
    
   - Я не хотел бы, чтоб вы меня сочли адептом...
    
   - Ну что вы, дорогой Казобон. Знали бы вы, сколько несерьезности бытует в
этой сфере.
    
   - Знаю, знаю.
    
   - Тогда о чем говорить. Но мы должны увидеться до вашего  отъезда.  И  мы
назначили друг другу встречу на другой день, с тем чтобы отправиться  вместе
на исследование грандиозного портового базара.
    
   Мы встретились там на следующее утро.  Это  был  рыбный  рынок,  арабский
базар, ярмарка отпущения грехов, которая пожирала  все,  как  рак,  это  был
Лурд, который оказался под властью зла, где заклинатели дождя сосуществуют с
экстатическими и заклейменными капуцинами, и  все  это  среди  искупительных
мешочков с молитвой, зашитых в подкладку,  рук  из  полудрагоценного  камня,
показывающих фиги, коралловых рогов,  распятий,  звезд  Давида,  фаллических
символов доиудейских религий, гамаков, ковров,  сумок,  сфинксов,  священных
сердец, колчанов племени Бороро, ожерелий из ракушек. Вырождающаяся  мистика
европейских  завоевателей  растопилась  в  органической   обрядности   рабов
настолько, что цвет кожи каждого здесь присутствующего мог поведать  историю
утраченной генеалогии.
    
   - Вот, - сказал  Алье,  -  образ  того,  что  в  учебниках  по  этнологии
называется бразильским синкретизмом. Слово  безобразное,  если  воспринимать
его по канонам официальной науки. Но в более высоком смысле синкретизм - это
признание единого Предания, которае пересекает и  питает  все  религии,  все
знания, все философии. Мудрец не тот, кто различает, а тот, кто сопоставляет
полоски света, откуда бы они ни исходили... Итак, эти рабы или потомки рабов
мудрее этнологов из Сорбонны. Хоть вы меня понимаете, моя прекрасная дама?
    
   - Не умом, - ответила Ампаро - нутром. Простите, но мне кажется, что граф
де Сен-Жермен не выразил бы таким образом свои мысли. Я  хочу  сказать,  что
родилась в этой стране, и даже то,  чего  я  не  знаю,  находит  отклик  вот
здесь,.. - Она прикоснулась к груди.
    
   - Что сказал однажды вечером кардинал Ламбертини даме,  декольте  которой
украшал роскошный крест, покрытый бриллиантами?  Какое  счастье  умереть  на
этом распятии! И я хотел бы произвести эти слова.  Вы  оба  должны  извинить
меня. Ведь я родом из эпохи, в которой каждый  готов  был  навлечь  на  себя
проклятье, лишь бы воздать почести очарованию. Вы хотите остаться  одни?  Мы
будем поддерживать связь.
    
   - Он мог бы быть твоим отцом, - сказал я Ампаро, увлекая  ее  в  пестроту
выставленных товаров.
    
   - И даже дедушкой. Он дал нам понять что ему как минимум тысяча  лет.  Ты
ревнуешь к мумии фараона?
    
   - Я ревную к тому, что зажигает в твоей голове светильник.
    
   - Прекрасно, ведь это любовь.
    
   27
 
    
    
    
   Рассказывая однажды, что он встречался с Понтием Пилатом в Иерусалиме, он
досконально описал жилище наместника и перечислил блюда, поданные к столу.
   Кардинал де Роган, полагая, что слушает вымышленный рассказ, обратился  к
камердинеру графа Сен-Жермена, седоволосому и с виду почтенному: "Друг  мой,
сказал он, мне трудно верить всему тому, что рассказывает ваш патрон. Что он
чревовещатель, это я допускаю; что он умеет изготовлять  золото  -  пусть  и
так; но что ему лет уже две тысячи и что он обедывал с Понтием Пилатом - это
для меня чересчур. Это  ведь  шутка,  не  правда  ли?"  -  "Не  могу  знать,
милостивый государь, - отвечал с наивным видом камердинер, - я на  службе  у
господина графа всего только четыреста лет".
    
   Коллен де Планси, Инфернальный словарь  Collin  de  Plancy,  Dictionnaire
infernal, Paris, Mellier, 1844, p. 434
 
    
    
   Шли дни, я был целиком захвачен Салвадором. В гостинице я бывал немного.
   Перелистывая именной указатель книги о розенкрейцерах,  я  обнаружил  там
графа Сен-Жермена. Смотри-ка, сказал я сам себе, прямо как на заказ.
    
   Вольтер писал о нем: "человек, никогда не умиравший, который  знал  все",
но  Фридрих  Прусский  был  с  ним  не  согласен  и   именовал   Сен-Жермена
"смехотворный граф". Хорас Уолпол полагал, что это был некий итальянец,  или
испанец, или поляк, разбогатевший  в  Мексике,  а  после  этого  бежавший  в
Константинополь вместе с драгоценностями жены. Самые достоверные сведения  о
нем содержатся в воспоминаниях мадам Оссе, камеристки  маркизы  де  Помпадур
(хорошая рекомендация,  скептически  вставила  Ампаро).  Он  сменил  великое
множество имен: в Брюссе