усилий,  чтобы  стать  Джокондой,  а  стать  Миледи  не
представляется трудным в силу нашей природной склонности к легкости.
    
   Диоталлеви, до сих пор молчавший, заметил:
    
   - Посмотрите на нашего Алье. Для него легче  подражать  Сен-Жермену,  чем
Вольтеру.
    
   - Да, - согласился Бельбо, - в глубине души женщины  считают  Сен-Жермена
более привлекательным, чем Вольтера.
    
   Несколько позже я обнаружил файл,в котором Бельбо  в  литературной  форме
подводил итог нашим заключениям. Я говорю "в литературной форме" потому, что
понимаю: для него было забавой восстановить этот эпизод,  добавляя  на  свое
усмотрение несколько связующих фраз. Я не могу припомнить всего, что он  там
цитировал, все случаи плагиата и заимствований, однако многие  строки  этого
неистового коллажа показались мне  знакомыми.  В  очередной  раз  убегая  от
тревог,  которые  несет  История,  Бельбо  писал  и  возвращался   к   жизни
посредством того, что написал.
    
   Имя файла: возвращение Сен-Жермена
 
   Пять веков назад длань мщенья Всемогущего направила меня из глубин Азии в
эти земли. Я приношу с собой  ужас,  горе  и  смерть.  Смелее  вперед,  ведь
нотариусом Плана являюсь я, хотя другим это  не  известно.  Мне  приходилось
видеть вещи и похуже, а ухищрения в Варфоломеевскую  ночь  стоили  мне  куда
больших усилий, чем то, что предстоит сделать сейчас.  О,  почему  мои  губы
змеятся в этой дьявольской улыбке? Я тот, кто я есмь, если только  проклятый
Калиостро не отнял у меня все до последнего волоска.
    
   Однако триумф уже близок. Когда я еще был Келли, Соапез всему меня научил
в лондонской Башне. Тайна состоит в  том,  чтобы  уметь  становиться  кем-то
другим.
    
   При помощи искусных интриг  мне  удалось  запереть  Джузеппе  Бальзаме  в
крепости Сан-Лео  и  завладеть  его  тайнами.  Я  больше  не  существую  как
Сен-Жермен, и все думают, что я - граф Калиостро.
    
   На всех часах города пробило полночь. Какая неестественная тишина! В этом
молчании нет ничего достойного  внимания.  Вечер  прекрасен,  хоть  и  очень
холодный: луна на высоком небе ледяным  светом  освещает  самые  недоступные
улочки старого Парижа. Должно быть, десять часов вечера:  колокол  аббатства
Блэк Фрайерс своими ударами недавно отметил наступление восьми часов.  Ветер
заставляет мрачно скрипеть  железные  флюгеры  на  унылой  поверхности  крыш
домов. Плотный слой облаков покрывает небо.
    
   Капитан, мы держимся на плаву? Нет,  наоборот,  тонем.  Проклятье,  скоро
"Патна" потонет; прыгай,  Лимонадный  Джо,  прыгай!  Разве  не  отдал  бы  я
бриллиант величиной с орех, лишь бы избавиться от этого страха? Держи  круче
к ветру, прочнее удерживай штурвал, ставь бизань, брамсель и все что хочешь,
нас ждет погибель, внизу дует настоящий ветер!
    
   Я скриплю зубами, и смертельная бледность охватывает  мое  восковое  лицо
зеленоватым пламенем.
    
   Как оказался здесь я, человек, ставший воплощением  мести?  Черти  в  аду
лишь презрительно улыбнулись бы слезам существа, угрожающий  голос  которого
так часто заставлял их дрожать от страха во чреве их огненной бездны.
    
   А, вот и факел.
    
   На сколько ступенек я спустился, чтобы оказаться в этой норе? На семь? На
тридцать шесть? Каждый камень, к которому я прикасался, каждый мой шаг таили
в себе иероглиф. Когда я его найду, Тайна окажется в моих руках.
   Затем останется лишь ее расшифровать, а решение станет Ключом к Посланию,
которое лишь одному посвященному, и только ему, сможет ясно поведать, какова
же природа Энигмы.
    
   Энигму от ее решения отделяет всего один шаг, и в ее блистательном  свете
возникает Иерограмма, которая позволяет истолковать вопросительную молитву.
   После этого всем станет известно об Арканах,  вуали,  саване,  египетском
гобелене, за которыми скрывается Пятиконечная Звезда. А отсюда  -  к  свету,
чтобы сообщить Пятиконечной Звезде Скрытый Смысл,  Каббалистический  Вопрос,
на который не многие смогут дать ответ, чтобы громогласным голосом  объявить
о Непостижимом Знаке. Склонившись над ним, Тридцать Шесть  Невидимых  должны
будут дать ответ и пояснить  Руны,  смысл  которых  открыт  лишь  для  сынов
Гермеса,  и  только  им  будет  дана  Печать  Насмешки,  Маска,  за  которой
скрывается  то,  что  они  хотят  обнажить,  -  Мистический  Ребус,   Высшая
Анаграмма...
    
   - Сатор Арепо! - кричу я голосом,  который  бы  заставил  задрожать  даже
гром.
    
   Отложив в сторону колесо, которое он так уверенно  держал  своими  руками
убийцы, Сатор Арепо поспешил предстать предо мной. Я узнаю его, впрочем, я и
так подозревал,  кто  он  такой.  Это  Лучано,  калека-экспедитор,  которого
Неведомые Настоятели назначили исполнителем моей гнусной и кровавой задачи.
    
   - Известно ли тебе, Сатор Арепо, - насмешливо поинтересовался я, -  какой
окончательный ответ скрыт в Высшей Анаграмме?
    
   - Нет, граф, - неосторожно ответил он, - и я хочу это услышать  из  твоих
уст.
    
   Мои бледные губы искривляются от адского хохота, гулко  раздающегося  под
древними сводами.
    
   - Мечтатель! Только настоящий инициант знает, как этого не знать!
    
   - Да, учитель, - ответил тупой калека-экспедитор. - Как вам будет угодно.
Я готов.
    
   Мы в подземных трущобах Клиньянкура. В эту ночь  я  прежде  всего  отомщу
тебе, первой тебе, которая научила меня благородному ремеслу преступника.  Я
должен отомстать тебе за то, что притворяешься, будто любишь меня, и что еще
хуже - сама веришь в это, и лишенным имен врагам, с  которыми  ты  проведешь
ближайший уикенд. Лучано, ненужный свидетель моих  унижений,  подставит  мне
свое плечо - единственное - а затем умрет.
    
   В полу норы устроен люк  в  подземелье,  Резервуар,  подземный  кишечник,
используемый с незапамятных времен для хранения контрабандного товара.
   Подземелье необыкновенно  сырое,  поскольку  стены  его  соприкасаются  с
парижской канализацией, лабиринтом преступного мира, и  от  этого  соседства
они источают несказанную вонь; перегородка настолько тонка,  что  достаточно
при помощи Лучано, вернейшего слуги в преступных делах,  проделать  в  стене
отверстие, и вода хлынет в подвал,  заставив  обрушиться  и  так  шатающиеся
стены, Резервуар соединится  с  канализацией,  где  сейчас  плавают  толстые
гниющие крысы, и тогда темная поверхность подземелья, что  сейчас  виднеется
сквозь люк, станет преддверием ночной гибели: далеко-далеко  Сена,  затем  -
море...
    
   Из люка свешивается веревочная лестница, закрепленная за верхний край, на
которой, почти касаясь воды, устраивается с  ножом  Лучано:  одна  рука  его
крепко ухватилась за верхнюю перекладину, вторая  сжимает  огромный  нож,  а
третья готова схватить жертву. "А теперь сиди тихо и жди, - говорю я ему,  -
увидишь, что будет".
    
   Я убедил тебя убрать всех мужчин со шрамами - пойдем со мной, будь навеки
моей, давай избавимся от этих назойливых существ, я хорошо знаю, что  ты  их
не любишь, сама об этом говорила, мы будем только вдвоем, ты  и  я,  да  еще
подземные течения.
    
   Ты как раз вошла, надменная, словно весталка, скрюченная и сварливая, как
ведьма - о, адское видение, ты, от которой содрогается вся моя  многовековая
утроба и грудь сжимается в тисках желания, о, пленительная мулатка,  ведущая
меня к погибели. Я разрываю тонкую батистовую сорочку, которая украшала  мою
грудь, ногтями прорываю в ней кровавые борозды и ощущаю,  как  страшный  жар
обжигает мне губы, холодные, словно длань змия. Я не в силах сдержать глухой
рев, который поднимается из самых глухих закоулков моей души  и  прорывается
сквозь галерею моих звериных зубов - мое "я", кентавр, изрыгаемый из  глубин
Тартара - и почти не слышно,  как  лет  саламандра,  я  же  подавляю  рев  и
приближаюсь к тебе с ужасающей улыбкой на лице.
    
   - Дорогая моя София, - говорю я мягко и вкрадчиво, как способен  говорить
лишь тайный шеф Охранки, - иди сюда, я ждал тебя, давай вместе  скроемся  во
мраке, - и ты смеешься липким смешком,  сморщившись,  предвкушая  наследство
или добычу, рукопись "Протоколов", которую можно будет продать  царю...  Как
хорошо ты умеешь скрывать  под  этим  ангельским  личиком  свою  сатанинскую
природу; ты, целомудренно прикрытая андрогинными джинсами, почти  прозрачной
сорочкой, которая прячет позорную лилию,  выжженную  на  белой  коже  твоего
плеча палачом из Лилля!
    
   Прибыл первый дурак, которого  я  заманил  в  эту  ловушку.  Я  с  трудом
различаю черты его лица, скрытого  капюшоном,  но  он  показывает  мне  знак
тамплиеров из Провэна. Это Соапез, наемный убийца группы из Томара.
    
   - Граф, - говорит он, - долгожданный момент наступил.  Слишком  долго  мы
были рассеяны по свету. У вас есть последняя часть послания, у  меня  -  та,
которая появилась в самом начале Великой Игры. Но это уже другая история.
   Давайте объединим наши силы, а остальные... Я завершаю фразу за него:
    
   - ...А остальные пусть идут к чертям. Подойди к центру  зала,  брат  мой,
там стоит ларец, а в нем то, что ты ищешь столько веков. Не  бойся  темноты,
она не угрожает, а защищает.
    
   Этот дурачок двигается почти на ощупь. Глухой,  едва  уловимый  звук.  Он
упал в люк, и  Лучано,  поймав  его  у  самой  воды,  вонзает  острие  ножа,
молниеносно подрезает горло, потоки пузырящейся крови вливаются в клокочущую
навозную жижу.
    
   Стук в дверь.
    
   - Это ты, Дизраэли? - Да, я, -отвечает незнакомец, в котором мои читатели
без труда узнают великого магистра английской группы,  находящегося  уже  на
самой вершине власти, но постоянно неудовлетворенного. Он произносит:
    
   - My Lord, it is useless to deny, because it is  impossible  to  conceal,
that a great part of Europe is  covered  with  a  network  of  these  secret
societies, just as the superficies of the earth is now  being  covered  with
railroads...26
 
   - Ты это уже говорил в Палате Общин 14 июля 1856 года, я все помню.
   Перейдем, однако, к делу.
    
   Бэконовский еврей цедит сквозь зубы ругательства. Он продолжает:
    
   - Их слишком много. Тридцать Шесть Невидимых превратились  уже  в  триста
шестьдесят. Умножь на два - и получишь семьсот двадцать. Вычти сто  двадцать
лет, по истечении которых открывается дверь, и  получишь  шестьсот,  как  во
время атаки под Балаклавой.
    
   Чертовски разумный человек, для которого цифры не  представляют  никакого
секрета.
    
   - И что из этого?
    
   - У нас есть золото, а у тебя - карта. Давай объединим наши  силы,  и  мы
будем непобедимы.
    
   Жестом, полным величия,  я  указываю  на  несуществующий  ларец,  и  ему,
ослепленному вожделением, кажется, что он его действительно видит в темноте.
Идет, падает.
    
   Зловещий блеск лезвия Лучано, и несмотря на  темень,  я  замечаю,  как  в
застывших зрачках англичанина замерло удивление. Правосудие свершилось.
    
   Жду третьего  -  предводителя  французских  розенкрейцеров  Монфокона  де
Вильяра, готового предать тайну общества, о чем я уже предупрежден.
    
   - Я граф де Габалис, - представляется этот фатоватый лжец.
    
   Мне потребовалось  немного  слов,  чтобы  направить  его  шаги  навстречу
судьбе.
   Он проваливается, и жаждущий крови Лучано делает свое дело.
    
   Ты улыбаешься мне в темноте, говоришь, что ты - моя, а значит, моя  тайна
станет твоей. Обольщайся, обольщайся, отвратительная карикатура Шехины.  Да,
я твой Симон, но подожди, ты еще не знаешь главного. А когда ты это узнаешь,
то перестанешь знать.
    
   Что еще добавить? Один за другим появляются остальные.
    
   Отец Бресциани  сообщил,  что  от  немецких  иллюминатов  должна  прибыть
Бабетта  Интерлактен,  правнучка  Вайсхаупта,  великая   дева   швейцарского
коммунизма, которая выросла среди попоек, грабежей и  крови,  специалист  по
вытягиванию на свет Божий  самых  тайных  секретов,  вскрытию  посланий  без
видимого нарушения печатей, подношению ядов по приказу своей секты.
    
   Входит прекрасный молодой демон  преступности,  одетая  в  шубу  из  меха
белого медведя, длинные белокурые волосы  струятся  из-под  дерзкой  меховой
шапочки, надменный взгляд, на лице -  маска  презрительности.  Я  без  труда
помогаю ей добраться до своей гибели.
    
   О, ирония языка, этого дара, которым природа снабдила нас, чтобы мы могли
умалчивать о  таинственных  извилинах  нашей  души!  Иллюминатка  становится
жертвой Мрака. Я слышу, как она богохульствует, когда Лучано трижды  вращает
нож в ее сердце. Dйj? vu, d?j? vu...
    
   Очередь Нилуса, который на минуту поверил в  то,  что  будет  обладать  и
царицей, и картой. Ты жаждал Антихриста,  подлый,  сластолюбивый  монах?  Он
перед тобой, но ты не догадываешься об этом. И  я  направляю  его,  слепого,
осыпая тысячами мистических иллюзий, к поджидающей его гнусной ловушке.
   Лучано крест-накрест вспарывает ему грудь, и Нилус погружается  в  вечный
сон.
    
   Я должен преодолеть вековое  недоверие  к  последнему  -  Мудрецу  Сиона,
который, как утверждают, является Агасфером, Вечному Жиду, бессмертному, как
я. В его слащавой улыбке сквозит недоверие, на бороде еще не  высохла  кровь
нежных христианских созданий, которых он, следуя обычаю, зверски убивает  на
пражском кладбище. Ему известно, что я Рачковский, одолеть его можно  только
хитростью. Я даю ему понять, что в ларчике находится не только карта, но еще
и необработанные бриллианты, которые нужно украсть. Я  знаю,  какой  властью
обладают бриллианты над этой  богоубийственной  тварью.  Он  направляется  к
своему предназначению, подталкиваемый жадностью, и к своему Богу, жестокий и
мстительный, богохульствуя в минуту смерти, пронзенный, как Хирам, и  трудно
ему посылать проклятия - он даже не может произнести имени своего Бога.
    
   Как я был простодушен, полагая, что завершил Великое Дело!
    
   Словно от порыва ветра  дверь  норы  снова  распахивается,  и  появляется
фигура с мертвенно-бледным лицом, руками, сложенными на груди, и с  бегающим
взглядом, человеку этому никогда не скрыть своей природы, поскольку одет  он
в черные одежды своей черной Братии. Отпрыск Лойолы!
    
   - Кретино! - восклицаю я, введенный в заблуждение.
    
   Он поднимает руку жестом лицемерного благословения.
    
   - Я не есть тот, кто есть, - отвечает он мне с  улыбкой,  в  которой  нет
ничего человеческого.
    
   И это правда, они всегда прибегали к такой  технике.  Временами  отрицают
даже сами перед собой собственное существование, а потом кричат о могуществе
своего ордена, чтобы запугать людей нерадивых.
    
   - Мы всегда не те, какими вы  нас  себе  представляете,  сыновья  Велиала
(говорит сейчас этот обольститель государей). Но ты, о Сен-Жермен...
    
   -  А  откуда  тебе  известно,  кто  я  на  самом  деле?  -  спрашиваю  я,
потрясенный.
   Он угрожающе осклабился:
    
   - Я знал тебя еще раньше, когда ты всеми силами пытался отдалить меня  от
смертного одра  Постэля,  когда  под  именем  аббата  Хербли  я  помог  тебе
завершить одно из твоих перевоплощений в самом сердце Бастилии (о, я до  сих
пор ощущаю на лице эту железную маску, на которую обрекла  меня  Братия  при
помощи Кольбера!), я знал тебя еще тогда, когда следил, как ты плетешь  сети
заговора вместе с Хольбахом и Кондорсе...
    
   - Родэн! - словно пораженный молнией воскликнул я.
    
   - Да, Родэн, тайный генерал иезуитов! Тот самый  Родэн,  которого  ты  не
заманишь в ловушку, как ты это сделал с остальными простофилями. Знай же,  о
Сен-Жермен, нет на свете таких преступлений  и  таких  губительных  ловушек,
которых мы не изобрели бы до вас во славу Бога нашего, что  оправдывает  все
средства! А сколько венценосных голов  заставили  мы  пасть  в  ночь,  после
которой не наступил рассвет, путем куда более искусного обмана, дабы обрести
владычество над миром. А теперь ты хочешь помешать мне, находящемуся в  шаге
от цели, прибрать к нашим алчным рукам тайну, которая в течение  пяти  веков
движет мировой историей?
    
   Говоря так, Родэн становится ужасен. На лице этого отпрыска Игнатия можно
увидеть следы всех кровожадных амбиций, святотатства  и  мерзостей,  которые
были  присущи  папам  эпохи  Возрождения.  Я   хорошо   вижу:   им   владеет
неудовлетворенная жажда власти,  от  которой  бурлит  его  зловонная  кровь,
вгоняя его в пот и распространяя вокруг него тошнотворный запах.
    
   Как нанести удар этому последнему врагу? Внезапно мне  на  помощь  пришла
интуиция, которая могла быть наживкой лишь для тех, перед которыми  вот  уже
долгие века человеческая душа обнажена.
    
   - Посмотри на меня, - сказал я. - Я тоже Тигр!
    
   Одним рывком я вытолкнул тебя на середину зала, содрал  с  тебя  сорочку,
разорвал  плотно  облегающую  броню,  которая   скрывала   прелести   твоего
бронзового  брюха,  теперь  ты  в  бледном  свете  луны,  проникающем  через
приоткрытую дверь, выпрямляешься, более  красивая,  чем  змий,  соблазнивший
Адама, гордая и сладострастная, девственница и проститутка, облаченная  лишь
в силу своего тела, ибо нагая женщина - вооруженная женщина.
    
   Египетская газовая ткань покрывает твои густые  волосы,  грудь  волнуется
под легким муслином. Вокруг маленького лба, выпуклого и  упрямого,  обвилась
золотая змейка  с  изумрудными  глазами,  угрожая  с  твоей  головы  тройным
рубиновым  жалом.  О,  эта  твоя  туника  из  черного  газа,   отсвечивающая
серебристыми искорками, стянутая шарфом, расшитым мрачными  ирисами,  вся  в
черных жемчужинах! Твой манящий, выступающий лобок - выбритый,  чтобы  взоры
любовников  могли  наслаждаться  наготой,  достойной  статуи!  Твои   соски,
изнеженные кисточкой невольницы  из  Малабара,  окрашены  тем  же  кармином,
который обагряет губы, манящие к себе словно открытая рана!
    
   Родэн  тяжело  дышит.  Длительное  воздержание,  жизнь,   проведенная   в
мечтаниях о могуществе, умножают охватившую его непреодолимую  страсть.  При
виде этой прекрасной и доступной королевы с черными, как у демона,  глазами,
округлыми плечами,  благоухающими  волосами,  с  белоснежной,  нежной  кожей
Родэна охватило вожделение, страстное желание познать неведомые  ему  доселе
ласки, несказанное наслаждение, и он весь внутренне содрогнулся, как  леший,
подглядывающий за обнаженной нимфой, которая  смотрит  в  воду,  куда  канул
Нарцисс. Стоя напротив света, я представляю себе его безумную гримасу.
   Родэн напоминает сейчас  окаменевшую  Медузу,  вылепленную  в  стремлении
познать запоздалую мужественность,  и  теперь,  ему  на  погибель,  он  весь
охвачен пламенем вожделения; он натянут, как лук, который  должен  сломаться
от такой силы натяжения.
    
   Вдруг он падает на пол, пресмыкаясь перед  этим  видением,  и  вытягивает
вперед руку, словно умоляя о капле живительного эликсира.
    
   - О, как ты красива! - хрипит  он.  -  О,  эти  маленькие  зубки  молодой
волчицы, которые так сверкают, когда ты открываешь твой алый пухлый ротик...
О, твои большие изумрудные глаза,  которые  то  искрятся,  то  изнемогают  в
истоме. О, демон желаний!
    
   Еще бы, негодяй, ведь теперь она колышет бедрами,  обтянутыми  прозрачной
синеватой тканью, и выставляет лобок, чтобы  довести  флиппер  до  последней
стадии безумства.
    
   - О, видение, будь моим, - выкрикивает Родэн, - будь моим  хоть  на  одну
секунду и озари этим мигом жизнь, проведенную в служении ревнивому божеству,
успокой вспышкой сладострастия вечность в пламени, куда  толкает  меня  один
твой вид. Умоляю тебя, прикоснись губами к моему лицу, о  моя  Антинея,  моя
Мария Магдалина, ты, которую я желал при виде впадавших в экстаз  праведниц,
которую я страстно желал, лицемерно восхищаясь  ликами  девственниц,  о  моя
Богиня, ты красива, как солнце, светла, как луна, и я отрекаюсь  от  Бога  и
его святых, от самого Римского Понтифика, и даже более
   - отрек