то, что происходит? Мир повел себя в
точности как мои частицы.
    
   Он затих, обессиленный. Тут вошел доктор и прошипел  тихим  голосом,  что
невозможно подвергать подобному стрессу умирающего человека. Бельбо вышел, и
это был последний раз, когда он видел Диоталлеви.
    
   Хорошо, пишет дальше  он,  пусть  меня  разыскивает  полиция  по  тем  же
причинам, по которым у Диоталлеви рак. Бедный мой друг. Но я-то, у  которого
рака нет, что  я  должен  делать?  Ехать  в  Париж  выяснять  закономерности
образования новообразований?
    
   Но он сдался не сразу. Просидев взаперти четыре дня, он пересмотрел  свои
файлы, фразу за фразой, ища в них объяснения. Потом он записал  все,  что  с
ним было, как будто составил завещание,  заповедав  сказанное  самому  себе,
Абулафии, мне или любому, кто сумел бы это прочесть. И наконец,  во  вторник
он улетел в Париж.
    
   Я думаю, что Бельбо  отправился  в  Париж,  чтобы  сказать  им  там,  что
секретов нет и не бывало, что единственный секрет, который существует -  это
дать возможность клеткам следовать за инстинктивной мудростью мира, что  те,
кто ищет секретов под поверхностью, доводят мир до отвратительного  канцера.
И что отвратительнее и глупее всех был он сам,  который  ничего  не  знал  и
выдумал целый мир. Он имел бы на это право, если бы  за  это  он  готов  был
заплатить дорогую цену. Но  чересчур  издавна  он  приучился  к  мысли,  что
является трусом. И Де Анджелис подтвердил ему, что героев в этом мире  почти
нет.
    
   В Париже он, видимо,  вышел  на  связь  с  Теми  и  осознал,  что  Те  не
собираются верить его словам. Слова были слишком просты, а Те добивались  от
него откровений, угрожая смертью. Бельбо не имел  для  них  откровений  и  -
последняя из его трусостей - страшился умереть. И тогда он попытался бежать,
заметая следы, и позвонил мне в Милан по телефону. Но тут его схватили.
    
   111
 
    
    
    
   Это урок на будущее. Когда ваш враг опять появится, поскольку он  не  под
последней своей личиной, сорвите ее резко, и в особенности не ходите  искать
в подземельях.
    
   Жак Казот, Влюбленный дьявол,
   1772 (страница отсутствует в последующих изданиях)  Jacques  Casotte,  Le
diable amoureux
 
    
    
   А  сейчас,  спрашивал  я  себя  в  квартире  Бельбо,  кончая  читать  его
признания, что следует делать мне? К Гарамону идти нет смысла,  Де  Анджелис
уехал, Диоталлеви сказал все, что он имел сказать. Лия далеко отсюда в  доме
без телефона. Сейчас шесть утра субботы 23 июня, и  если  чему-то  предстоит
случиться, это случится сегодня ночью в Консерватории науки  и  искусства  в
Париже.
    
   Я должен принять быстрое решение. Почему, спрашивал я себя в тот вечер  в
перископе, я не принял решение сделать вид, будто ничего не случилось?
   Передо мной были записки сумасшедшего, пересказывавшего свои  словопрения
с другими сумасшедшими, или же с умирающим, находившимся в  супервозбуждении
и  в  супердепрессии.  Не  было  точно  известно,  звонил  ли   мне   Бельбо
действительно из Парижа, или из пригорода Милана, или из  автомата  напротив
дома. Почему надо было влезать в историю,  которая  вполне  могла  оказаться
фантазией и никак меня не касалась?
    
   Но эти вопросы приходили мне в голову значительно позднее,  в  перископе,
когда  ноги  мои  затекали,  дневной   свет   убывал,   и   меня   охватывал
неестественный страх, более  чем  объяснимый,  когда  человеческое  существо
оказывается ночью, в одиночестве, в абсолютно пустом музее.  Утром  того  же
дня, однако, я не испытывал  страха.  Только  заинтересованность.  И,  может
быть, чувство долга, можно даже сказать, чувство дружбы.
    
   Я пришел к выводу, что должен отправляться в Париж, не вполне понятно для
чего, но чтобы не бросать Бельбо в одиночестве. Может быть, он только меня и
ждал. Может, он только на то и надеялся, что я появлюсь таинственно ночью  в
пещере тугов5, и когда  Суйодхана6  занесет  свой  жертвенный  нож  над  его
грудью, я ворвусь под своды храма с моими верными сипаями, у  которых  ружья
заряжены железной мелочью, и спасу его, и он окажется в безопасности.
    
   К счастью, у меня были деньги. В Париже я взял такси и  поехал  на  улицу
Мантихор. Таксист долго чертыхался, потому что улицы с  таким  названием  не
было даже в таксистских справочниках, и действительно, шириной  она  была  с
коридор поезда, в районе, где прежде протекала река Бьевр, засыпанная  ныне,
за церковью Сен-Жюльен-Ле-Повр. Такси туда не смогло  въехать,  я  вышел  на
углу и нырнул в щель.
    
   В щели меня поразило прежде всего, что в ней не было ни единой двери,  ни
единого входа, но потом я обнаружил за  выступом  лаз,  это  и  был  вход  в
магазин. Номер дома по улице Мантихор действительно был 3, невзирая  на  то,
что ни первого, ни второго домов не существовало. Витриной и в то  же  время
источником света в магазине  служила  верхняя  половина  входной  двери.  На
полках внутри двери несколько десятков  книг,  только-только  чтобы  создать
атмосферу.  На  нижней  полке  несколько  кладоискательных  вилок,   пыльные
упаковки воскурений, маленькие не  то  восточные  не  то  латиноамериканские
амулеты. Множество колод тарокко, разнообразных по рисункам и типам.
    
   Внутри было не лучше. Куча книг на стеллажах и на полу, в глубине  столик
и продавец, посаженный туда, похоже, только чтобы  подсказывать  описывающим
стандартную фразу о том, что он выглядел еще  древнее,  чем  его  книги.  Он
копался в растрепанном рукописном реестре, не обращая ни на что внимания.  С
другой стороны, не на что было  обращать:  только  два  посетителя  оживляли
собой магазин, сбрасывая лавины пыли с шатких  полок  при  попытке  вытащить
какой-нибудь  том,  как  правило  без  обложки,  в   который   они   надолго
углублялись, всем видом показывая, что пришли не покупать, а читать.
    
   В единственном простенке, не  заставленном  шкафами,  красовался  большой
плакат. Кричащие краски, какие-то лица в жирно обведенных кружочках,  похоже
было на плакаты мага Гудини. "Маленький Цирк Невероятного. Мадам Олкотт и ее
связи с Невидимым". Оливкового цвета  почти  мужское  лицо,  двумя  крыльями
черные волосы сходятся в узел на макушке, где-то я ее  уже  видел.  "Дервиши
Вопленники и их  священная  пляска",  "Мини-Монстры,  или  Потомки  Фортунио
Личети" - сборище уморительно безобразных уродцев. "Алекс и  Денис,  Гиганты
Авалона. Тео, Лео и Гео Фоксы, Камуфляж Гектоплазмы".
    
   Книжная лавка Слоан действительно  во  всем  шла  навстречу  покупателям,
предлагая даже билеты в цирк, есть куда сводить дитятю, прежде чем  истолочь
его в ступке.
    
   Раздался  звонок  телефона,  и  старик  сдвинул  стопку  листков,   чтобы
дотянуться до трубки. "Да, мсье, - заговорил он, -  именно  так".  Несколько
минут он слушал молча, сначала утвердительно кивая головой, потом  лицо  его
приняло растерянное выражение, но, я бы сказал,  что  все  это  адресовалось
посетителям, как если бы все могли слышать то, что слышал он, а он не  хотел
нести   за   это   ответственность.   Затем   выражение   лица   его   стало
возмущенно-шокированным,  как  у  всех  парижских  торговцев,  когда  у  них
спрашивают то, чего нет в их магазине, или у администраторов гостиниц, когда
они сообщают вам, что свободных номеров нет. "О нет, мсье. Ах, это...
   Нет-нет, мсье, мы этим не занимаемся. Понимаете ли, мы  торгуем  книгами,
можем дать вам справку о каталогах, но вот это... Это очень личные  вопросы,
а мы... Ну... знаете, по этим вопросам скорее всего можно обратиться к  кюре
или... если хотите, к экзорцистам. Да-да, я  знаю,  бывают  и  среди  нашего
брата случаи, когда этим занимаются... Но только не мы. Нет, в  самом  деле,
описания мне недостаточно, и  все  же...  Сожалею,  мсье.  Что?  Да...  если
хотите. Это известное место, только не  спрашивайте  моего  мнения.  Именно,
именно, знаете ли, в таких случаях доверие  -  это  все.  К  вашим  услугам,
мсье",
 
   Два других посетителя ушли.
    
   Мне было не  по  себе.  Я  попытался  кашлем  привлечь  к  себе  внимание
книготорговца и проинформировал его,  что  ищу  приятеля,  завсегдатая  этой
лавки, господина Алье. Старец посмотрел на меня с  изумлением.  Может  быть,
добавил я, он известен не под именем Алье, а скажем как Раковский,  Солтыков
или... Тот посмотрел на  меня  еще  пристальнее,  щуря  глаза,  без  всякого
выражения, и заметил, что у меня странные знакомые  со  многими  именами.  Я
сказал тогда, что не имеет значения, что я спрашивал просто  так.  Погодите,
сказал он, сейчас должен прийти сюда мой компаньон, вероятно, он знает  того
господина, которого вы ищете. Да, да, посидите, там в глубине магазина  есть
стул. Я позвоню, наведу справки. Он поднял трубку, накрутил номер и о чем-то
заговорил приглушенным голосом.
    
   Казобон, сказал я сам себе, ты еще глупее Бельбо. Чего ты теперь ждешь?
   Чтобы нагрянули Те Самые, какая интересная  встреча,  вот  здесь  и  друг
Якопо Бельбо, идите, идите же сюда поближе, не бойтесь...
    
   Я вскочил, распрощался и выбежал. За одну  минуту  промчавшись  по  улице
Мантихор, я оказался в лабиринте кривых улочек, обрывавшихся  на  набережной
Сены. Идиот, продолжал шептать я, чего ты хотел достичь? Приехать  в  Париж,
разыскать  Алье,  взять  его  за  шиворот,  тот  бы   извинился,   произошло
недоразумение, вот вам  ваш  приятель,  мы  его  не  попортили.  На  это  ты
рассчитываешь? Теперь им известно, что ты тоже в Париже.
    
   Было около часу. Вечером что-то должно было  произойти  в  Консерватории.
Что мне было делать? Я шел по улице Сен-Жак и то и дело оборачивался.  Вдруг
мне показалось, что какой-то араб меня преследует. С чего  я  взял,  что  он
араб?
   Отличительная черта арабов в том, что они арабами не кажутся,  я  имею  в
виду в Париже, в Стокгольме другое дело.
    
   Поравнявшись с какой-то гостиницей, я вошел и  попросил  комнату.  Идя  с
ключом по деревянной лестнице, на втором этаже которой  была  балюстрада,  я
свесился посмотреть вниз и увидел, что "араб" вошел за мной и  направился  к
стойке. Потом в коридоре я заметил каких-то людей, которые вполне могли были
бы быть арабами. Ничего странного, в этом районе,  должно  быть,  на  каждом
шагу гостиницы для арабов. Ну и что из этого?
    
   Я вошел в комнату. Она оказалась приличной  и  даже  с  телефоном,  жалко
только, что я не знал кому позвонить.
    
   Я лег и забылся беспокойным сном часа на три. После этого  встал,  умылся
холодной водой и отправился  по  направлению  к  Консерваторию.  Теперь  мне
ничего другого не оставалось, я должен был войти  в  музей,  дождаться  часа
закрытия, спрятаться и сидеть до полуночи.
    
   Это я и сделал.  Полночь  уже  приближалась,  я  находился  в  перископе,
чего-то ждал.
    
   Нецах для некоторых толкователей - сефира Сопротивляемости,  Выносливости
и беспредельного Терпения. И точно, впереди было  Испытание.  Но  по  другим
толкователям, это сефира Победы. Победы кого? Полагаю, что в этой истории  о
проигравших, где Бельбо проиграл одержимцам, одержимцы Бельбо, а  Диоталлеви
проиграл собственным клеткам, я был единственным победителем. Я упрятался  в
перископе, я знал о тех, те не знали обо мне.  Первая  часть  моего  замысла
развернулась точно по плану.
    
   Ну, а вторая? Она тоже пройдет по моему плану или же  по  Плану,  который
уже принадлежит не мне?
    
    
                               [к Части VIII. ГОД] 
    
    
    
    
   1Перевод Б.Пастернака. Назад
 
   2Перевод Б.Пастернака. - Фауст, 1, Ночь.Назад
 
   3См. прим. 11 к ч VI, гл. 75 [Казобон контаминирует: известны Клод-Луи де
Сен-Жермен (1707-78) -  военный  деятель,  и  легендарный  граф  Сен-Жермен,
настоящее имя которого неизвестно.]. Назад
 
   4Vitriolum (среднее, лат.) - купорос (белый - цинковый, синий  -  медный,
зеленый - железный, красный - никелевый).  В  алхимии  -  символ  магической
власти (Visitabis Interiora Terrae, Rectificando Inveniens Occultam Lapidem,
Veram Medicinam - "Сойдя в недра земли, очищая отыщешь таинственный  камень,
истинное лечение"). Назад
 
   5От thugs (англ.) - разбойники, головорезы. Назад
 
   6В индуистской мифологии - Су йодхана - воплощение демона зла Кали. Назад

    
                         Маятник Фуко -- Часть VIII. ГОД 
    
   VIII
 
   ГОД
 
    
    
   112
 
    
    
    
   Для наших Церемоний и Ритуалов в Храме Розового  Креста  нам  служат  две
длинные и красивые Галереи. В одной  мы  размещаем  модели  и  образцы  всех
редчайших  и  совершеннейших  изобретений,  в  другой  -  Статуи  величайших
Изобретателей.
    
   (John Heydon. The English Physitians Guide: Or A Holy Guide,
   Лондон, Ferns, 1662, Предисловие)
    
    
    
   Я находился в перископе уже слишком долго. Было, наверное,  часов  десять
или половина одиннадцатого. Если что-то должно случиться, то произойдет  это
в нефе, перед  Маятником.  Значит,  мне  пора  было  спуститься  и  поискать
укрытие, которое стало бы хорошим наблюдательным пунктом. Если я приду  туда
поздно, после того, как  Они  уже  войдут  (через  какой  вход?),  Они  меня
заметят.
    
   Спуститься. Выпрямить ноги... Вот уже несколько часов я не мог думать  ни
о чем другом, но теперь, когда я могу, когда было самое  время  двинуться  с
места, я чувствовал себя словно парализованным.  Мне  надо  было  в  темноте
пройти через зал, осторожно пользуясь карманным  фонариком.  Сквозь  оконные
стекла сочился слабый ночной свет, и я здорово ошибался, когда  представлял,
что  в  лунном  сиянии  музей  выглядит  пугающе.  Если  бы  я  позабыл   об
осторожности,  то  свалился  бы,  столкнув  при  этом  на  пол  какой-нибудь
стеклянный или металлический экспонат. Время от времени зажигая  фонарик,  я
чувствовал себя как в кабаре "Крейзи Хорз", когда внезапно вспыхивающий  луч
света выхватывает из темноты - к сожалению - не обнаженное тело, а  какие-то
винты, болты, подпорки.
    
   А если вдруг лучик моего фонарика наткнется на живое существо, на  чей-то
силуэт, на посланца Властелинов, идущего за  мной  по  пятам?  Кто  закричит
первым? Я прислушался. Зачем? Ведь я шел бесшумно, едва касаясь пола.
   Значит, он тоже.
    
   Еще днем я внимательно изучил расположение залов и был уверен, что даже в
темноте сумею найти монументальную лестницу. В  действительности  же  я  шел
почти на ощупь и в конце концов заблудился.
    
   Возможно, я снова и снова проходил по одним и тем же залам,  возможно,  я
никогда отсюда не выйду, а может быть, это блуждание среди  лишенных  смысла
машин было ритуалом.
    
   Правда же заключалась в том, что  я  не  хотел  идти  вниз,  а  стремился
оттянуть время встречи.
    
   Я вышел из перископа после долгой и беспощадной борьбы с самим собой. Все
эти часы, мысленно возвращаясь к ошибке, совершенной нами в последние  годы,
я пытался понять, почему безо всякой разумной причины я отправился на поиски
Бельбо, который оказался здесь по еще менее разумной причине. Но как  только
я выставил ногу за пределы перископа, все изменилось. Скользя  по  залам,  я
размышлял как бы чужим умом. Я  стал  Бельбо.  И  как  Бельбо,  который  уже
приблизился к концу своего длинного пути  к  озарению,  я  знал,  что  любой
предмет на этой земле, будь он самый мерзкий из всех, должен  быть  прочитан
как иероглиф другого предмета, и нет ничего Другого,  более  реального,  чем
План. О да, я хитрец, достаточно было вспышки, одного  взгляда  в  проблеске
света, чтобы я все понял. Со мной так просто не совладать.
    
   ...Двигатель Фромана: вертикальная конструкция с  ромбовидным  основанием
словно анатомический воск, через который просвечивают искусственные ребра, в
нее заключены множество катушек, всяких батареек,  выключателей,  всех  этих
штуковин, как их там, черт побери, называют в школьных учебниках, приводимых
в движение  трансмиссионным  ремнем,  связанным  со  шкивом  через  зубчатое
колесо... Для чего она могла быть нужна - эта машина?  Ответ  очевиден:  для
измерения теллурических токов.
    
   Аккумуляторы. Что они аккумулируют? Нельзя отделаться от мысли о Тридцати
Шести Невидимых в качестве упрямых секретарей (хранителей  тайны),  стучащих
по ночам на своих записывающих тамбуринах, чтобы извлечь из  них  хоть  один
звук, одну искру, один вызов, которые протянулись бы  диалогом  между  одним
ребром и другим, между бездной и поверхностью, от Мачу-Пикчу к Авалону, бип,
бип, бип, быстро, быстро, быстро. Памерсиэл, Памерсиэл, я поймал  колебание,
ток My 36, ток, которому брахманы  поклонились  как  слабому  дыханию  Бога,
подсоединяю контакты,  включаю  микро-макрокосмический  контур,  под  земной
корой дрожат все корни мандрагоры, слышу  пение  Вселенской  приязни,  конец
связи.
    
   Бог мой, на равнинах Европы пускали друг другу кровь армии,  папы  сыпали
анафемами, встречались императоры, гемо-филы и кровосмесители, в  охотничьем
домике дворцовых садов - и все это, чтобы заслонить роскошным фасадом работу
тех, кто в Доме Соломона вслушивался в слабые призывы Центра Мира.
    
   Они  были  здесь,   чтобы   управлять   этими   гексатетраграмматическими
псевдотермическими электрокапиллярными машинами (так,  наверное,  сказал  бы
Гарамон), и время от времени один из Них  изобретал  вакцину  или  лампочку,
чтобы оправдать чудесное приключение металлов, однако задача состояла совсем
в другом, и вот все Они собрались  здесь  в  полночь,  чтобы  запустить  эту
статическую машину Дюкрете - прозрачное  колесо,  похожее  на  патронташ,  а
сзади - два дрожащих шарика, удерживаемые двумя дуговыми палочками.
   Возможно, они тогда соприкасались и из них вылетали  искры,  Франкенштейн
надеялся, что так он сможет дать жизнь своему Голему, но  нет,  нужно  ждать
другого сигнала: рой, рой, старый крот...
    
   ...Швейная машинка (как же она отличается о тех, на  рекламных  плакатах,
где с ней соседствуют пилюли для увеличения бюста и  большой  орел,  который
парит над горами, а в его когтях - Робур  Завоеватель,  R.C.).  Но  если  ее
привести в движение, начнет вращаться колесо, колесо - кольцо,  кольцо...  а
что делает тот, кто прислушивается к кольцу? На  табличке  написано:  "токи,
индуцируемые земным полем". Какое бесстыдство - а ведь  это  могут  прочесть
даже  дети,  когда  приходят  сюда  в  послеобеденные  часы,   -   настолько
человечество уверено, что движется в другом направлении.  Можно  испробовать
все, можно идти на высший эксперимент, утверждая, что речь идет о механике.
   Властители Мира дурачили нас веками. Выводили в поле, окружали, прельщали
Заговором, а мы писали поэмы, восхваляющие паровоз. Я ходил взад  и  вперед,
представлял себя совсем маленьким,  микроскопическим,  и  тогда  я  стал  бы
путешественником, обалдевшим на улицах  механического  города,  ощерившегося
металлическими небоскребами. Цилиндры, батареи,  лейденские  банки  одна  на
другой, карусель двадцать  сантиметров  высотой,  tourniquet  attraction  et
repulsion. Талисман для стимулирования токов симпатии. Collonade etincelante
de neuf tubes, гильотина, а в центре - это было похоже на печатный станок  -
свисали крюки, поддерживаемые стойловыми цепями. Печатный станок, в  который
можно сунуть  руку,  голову,  предназначенные  для  сплющивания.  Стеклянный
колокол,  приводимый  в  движение  двухцилиндровым  пневматическим  насосом,
что-то вроде алембика, снабженного снизу чашей, а справа - медным  шаром.  В
нем Сен-Жермен готовил тинктуры для гессенского ландграфа.
    
   Стойка  для  трубок  со  множеством  маленьких  клепсидр   с   вытянутыми
сужениями, при виде которых в воображении  всплывали  женщины  Модильяни,  в
середине какое-то непонятное вещество,  в  двух  рядах  по  девять,  верхние
куполы на разной высоте, словно маленькие  монгольфьеры,  готовые  взмыть  в
воздух,  но  удерживаемые  на  земле