менитый  самум,  его  близкий  соратник  по
оружию не оказывал ему никаких услуг  такого  рода.  Как  соединить  в  себе
качества монаха и головореза, потрошить врагов и воспевать хвалу Богородице,
не иметь права смотреть в лицо двоюродной сестре,  а  затем  однажды,  после
многодневной осады ворваться в город и видеть,  как  другие  крестоносцы  на
ваших  глазах  наслаждаются  с  женами  халифа,  а   прекрасные   мавританки
распахивают корсеты и умоляют:  возьми,  возьми  меня,  только  сохрани  мне
жизнь?..  Но  тамплиер  должен  оставаться   непоколебимо   растрепанным   и
зловонным, как того хотел святой Бернард, и продолжать  молиться...  Кстати,
достаточно взглянуть на "Retraits"...
    
   - А это еще что такое?
    
   - Устав  Ордена,  написанный  достаточно  поздно,  когда  Орден,  образно
говоря, уже обул тапочки. Нет ничего хуже  скуки  в  армии  после  окончания
войны.
   Наступает момент, когда, например,  запрещается  драться,  наносить  рану
христианину из чувства мести,  что-либо  покупать  или  продавать  женщинам,
клеветать на собратьев. Нельзя терять рабов, приходить в гнев и выкрикивать:
"Я уйду к сарацинам!", губить лошадь из-за халатности, дарить  животных,  за
исключением кошек и собак, покидать Орден без  разрешения,  нарушать  печать
магистра, выходить за пределы лагеря по ночам, швырять в ярости свою  одежду
наземь.
    
   - По этим запретам можно  сделать  вывод  о  том,  чем  тамплиеры  обычно
занимались - заявил Бельбо - Это дает понятие об их ежедневной жизни.
    
   - Представим себе - сказал Диоталлеви, - тамплиера, раздраженного словами
или поступками своих собратьев, покинувшего из-за этого лагерь ночью  и  без
разрешения, скачущего на лошади в  сопровождении  хорошенького  сарацинского
мальчика, с тремя каплунами, привязанными к седлу; он направляется к  девице
легкого поведения и вступает с ней в запрещенную законом связь, оплачивая ее
услуги каплунами... Затем, во время пирушки  мавританок  убегает  верхом  на
лошади, а наш тамплиер,  еще  более  грязный,  потный  и  растрепанный,  чем
обычно, поджав хвост возвращается обратно и,  чтобы  его  проделки  остались
незамеченными,   передает   деньги   (собственность    Храма)    неизменному
ростовщику-еврею, который ожидает его,  сидя  на  табурете,  подобно  грифу,
подстерегающему добычу...
    
   - Ты бы еще назвал его Каиафой - усмехнулся Бельбо. - А далее - шаблонная
ситуация. Тамплиер пытается вернуть себе если не  мавра,  то  хотя  бы  хоть
какое-то подобие лошади. Но один из его собратьев уже смекнул, в чем дело, и
с наступлением вечера, когда ко всеобщему удовольствию подают мясо, при всех
делает далеко не прозрачные  намеки  (известно,  что  в  подобных  братствах
всегда имеет место зависть). Капитана охватывают подозрения, а подозреваемый
в ярости выхватывает нож и бросается на собрата...
    
   - На доносчика.
    
   - На доносчика, это верно: так вот, он набрасывается на беднягу  и  ножом
уродует его лицо. Тот хватается  за  меч,  начинается  невероятный  скандал,
капитан пытается их успокоить, плашмя ударяя мечом, а братья зубоскалят...
    
   - Пить и ругаться, как тамплиеры... - пробормотал Бельбо.
    
   - Черт возьми, сто чертей, тысяча чертей! - принялся подсказывать я.
    
   - Несомненно, наш тамплиер впадает в гнев... и он...  что,  черт  возьми,
может сделать разъяренный тамплиер?
    
   - Лицо его наливается кровью, - предположил Бельбо.
    
   - Да, лицо его, как ты сказал, наливается кровью, он срывает с себя  плащ
и швыряет его на землю...
    
   - Можете забрать себе этот вонючий плащ вместе с вашим поганым Храмом!  -
включился я. - Да еще со злости ударом меча разбивает  герб  и  кричит,  что
уйдет к сарацинам.
    
   - Таким образом, он одним махом нарушил по крайней мере восемь запретов.
    
   Дабы лучше проиллюстрировать свою мысль, в заключение я сказал:
    
   - Так вот, представьте себе этих типов, которые кричат,  что  они  готовы
уйти к  сарацинам,  в  день,  когда  их  арестовывает  королевский  бальи  и
заставляет взглянуть на раскаленные докрасна орудия пыток. Говори,  негодяй,
признавайся, что вы вставляете себе в зад! Мы? Да плевал я на твои клещи, ты
еще не знаешь, на что способен тамплиер, да я тебя самого в  зад  поимею,  а
если мне попадется под руку папа, - то и папу, и самого короля Филиппа!
    
   - Сознался, он сознался! Так это и происходило, - затараторил  Бельбо.  -
И, хлоп! - его бросают в карцер и натирают  каждый  день  маслом,  чтобы  он
лучше горел на костре.
    
   - Вы совсем как дети, - заметил Диоталлеви.
    
   Наш разговор был прерван появлением девушки с мясистым  индюшиным  носом,
которая держала  в  руках  какие-то  листки  бумаги.  Она  поинтересовалась,
подписали ли  мы  уже  петицию  об  освобождении  арестованных  аргентинских
товарищей. Бельбо не читая поставил свою подпись.
    
   - Во всяком случае, им живется хуже, чем мне,  -  сказал  он  Диоталлеви,
который сидел с отсутствующим видом. Затем обернулся к девушке:
    
   -  Мой  друг  не  сможет  подписаться:  он   принадлежит   к   индейскому
меньшинству, а у них запрещено подписываться своим  именем.  Многие  из  них
сейчас  находятся   в   тюрьмах,   потому   что   терпят   правительственные
преследования.
    
   Девушка долго с сочувствием смотрела на Диоталлеви, а потом  подала  лист
мне.
    
   - А кто они такие?
    
   - Как это - кто такие? Аргентинские товарищи.
    
   -Да, но из какой группировки?
    
   - Может, из Такуары?
    
   - Но ведь Такуара, насколько мне известно, это фашистская группировка,  -
заметил я.
    
   - Фашистская, - злобно прошипела девица. И ушла.
    
   - В общем, тамплиеры были оборванцы, - подытожил Диоталлеви.
    
   - Да нет, - ответил я.  -  Это  я  перестарался,  впечатление  получилось
одностороннее.  Рядовые  действительно  ходили  примерно  в  этом  виде,  но
орденкак таковой с самого начала стал получать субсидии, чем  дальше  -  тем
больше, по мере того как открывались капитанства на территории Европы. Вот к
примеру, только от одного Альфонса Арагонского тамплиеры получили в  подарок
целую страну, то есть он оформил на них завещание и оставил  им  королевство
при условии, если умрет  без  прямых  наследников.  Тамплиеры  предпочли  не
полагаться на случай и переоформили документы, получив синицу в руки еще при
жизни дарителя, а синица представляла собой  полудюжину  крепостей  по  всей
Испании.  Король  Португалии  подарил  им  лес.  Лес  этот   вообще-то   был
сарацинский, но тамплиеры взялись за его чистку, в два счета  выбили  оттуда
мавров и между делом основали Коимбру. И это только отдельные зарисовки... В
общем, картина такая: боевики едут сражаться в  Палестину,  но  ядро  ордена
расположено на родине. Какие это открывает возможности? Да такие,  что  если
кто-либо направляется в Палестину, и не хотел бы путешествовать с золотом  и
драгоценностями в кармане, он попросту заходит к  рыцарям-тамплиерам,  в  их
французские, испанские  или  итальянские  гарнизоны,  вносит  деньги,  берет
квитанцию и получает по ней в Палестине.
    
   - Аккредитив, - сказал Бельбо.
    
   - Именно. Это  они  изобрели  систему  чеков.  Задолго  до  флорентийских
банкиров. Теперь  вам  должно  быть  ясно,  что  на  основании  добровольных
пожертвований,   военных   контрибуций   и   поступлений   от    финансового
посредничества орден превратился в международный концерн. Подобная структура
могла держаться только  на  менеджерах  высокого  класса.  Эти  люди  сумели
убедить Иннокентия II предоставишь им экстраординарные  льготы:  орден  имел
право оставлять себе всю военную добычу,  и  по  имущественным  вопросам  не
должен был отчитываться ни перед королем,  ни  перед  епископами,  ни  перед
патриархом Иерусалимским, а только перед  папой.  Таким  образом,  они  были
освобождены от уплаты десятин,  но  сами  имели  право  облагать  десятинной
пошлиной все контролируемые территории... В общем, мы имеем дело  с  фирмой,
которая  при  постоянно  активном  балансе  недоступна   никакой   налоговой
инспекции. Понятно, почему епископы и коронованные особы не могли их любить,
но  и  без  них  не  могли  обходиться.  Крестовые  походы  организуются   с
бухты-барахты, народ едет воевать не зная куда и каким образом, а тамплиеры
   - свои люди в тех краях, понимают, с  кем  они  воюют  и  чего  ждать  от
противника, прекрасно знают местность и ведение боя на этой местности...
   Хотя, судя по хроникам, способны увлекаться и нагородить кучу глупостей.
   Время от времени какие-то абсурдные кавалерийские наскоки... Странно,  до
чего не сочетается их политическая и управленческая серьезность  с  лихостью
их боевых привычек. Летят сломя голову, не проверяя обстановку,  попадают  в
ловушку и погибают ни за что ни про что.
    
   Возьмем, к примеру, историю осады Аскалона...
    
   - Возьмем, - согласился Бельбо. до этого отвлекшийся для  того,  чтобы  с
подчеркнутым сладострастием поприветствовать некую  Долорес.  Та  подсела  к
нам:
    
   - Я тоже хочу услышать эту историю.
    
   -  Итак,  однажды  французский  король,  германский   император,   король
Иерусалима Бодуэн III и два великих  магистра  Ордена  Тамплиеров  и  Ордена
Госпитальеров решили осадить Аскалон. Все вместе они отправились к городским
стенам:
   король и  его  двор,  патриарх,  священники  с  крестами  и  штандартами,
архиепископы Тира. Назарета и Цезарии, в результате - великое празднество  с
шатрами, разбитыми у  стен  неприятельского  города,  орифламмами,  большими
щитами и боем барабанов... Аскалон был укреплен ста пятьюдесятью башнями,  а
его обитатели заранее подготовились к осаде:  в  стенах  каждого  дома  были
пробиты бойницы, и каждое  жилище  представляло  собой  как  бы  крепость  в
крепости. Я повторяю, тамплиеры,  будучи  сильными  и  сведущими  в  военном
искусстве, должны были  бы  знать  такие  вещи.  Но  ничего  подобного.  Они
принялись лихорадочно сооружать деревянные  башни  на  колесах  и  черепахи,
знаете,  такие,  которые  подводят  под  неприятельские  стены   и   которые
выбрасывают огонь, камни, стрелы, тогда как катапульты бомбардируют издалека
каменными глыбами... Защитники Аскалона попытались было  поджечь  башни,  но
ветер подул в их сторону, огонь охватил стены, и они начали обрушиваться, по
крайней мере в одном месте. Пролом! Тут  же  все  нападавшие  ринулись  туда
разом, но здесь случилось нечто странное. Великий магистр тамплиеров устроил
у пролома затор, и в город вошли только его воины.  Злые  языки  утверждают,
что это было сделано  для  того,  чтобы  вся  добыча  досталась  одним  лишь
тамплиерам, их доброжелатели возражают: целью этого поступка было проверить,
нет ли там засады, для чего были отобраны самые  храбрые  воины.  Во  всяком
случае, я не доверил бы этому магистру права  руководить  военным  училищем:
сорок тамплиеров промчались сквозь весь город со скоростью  сто  восемьдесят
километров  в  час  и  остановились  у  стены  с  противоположной   стороны,
затормозив в облаке пыли; они посмотрели друг на друга, не поняв, зачем  они
это сделали, и повернули обратно, пытаясь прорваться сквозь полчища  мавров,
осыпавших их сквозь бойницы камнями и стрелами и добивших наконец  их  всех,
включая Великого магистра. Затем они заделали брешь в стене, повесили на ней
тела убитых и свернули из их пальцев фиги, которые были направлены в сторону
христиан, что вызвало крики негодования у последних.
    
   - Мавры известны своей жестокостью, - подтвердил Бельбо.
    
   - Как и дети, - заметил Диоталлеви.
    
   - Плохие командос из этих твоих тамплиеров, -  сказала  Долорес,  которую
мой рассказ впечатлил.
    
   - Серьезные люди, но мечутся немножко  как  три  поросенка,  -  подытожил
Бельбо.
    
   Мне стало совестно. На самом деле я сожительствовал с тамплиерами вот уже
два года и очень любил их. В угоду снобизму моих знакомых я вел свой рассказ
действительно в духе детского мультфильма... А может быть, виноват был Гийом
Тирский, злораднейший из историографов. На самом деле они  не  такими  были,
кавалеры Храма, бородатые, горячие, с огненным крестом на полотне покрывала,
летящие на звонких конях под сенью черно-белого знамени, зовущегося  Босеан.
Они были великолепны, призванные на пир самопожертвования  и  смерти,  и  та
патина пота, о которой мы знаем от  Святого  Бернарда,  вероятно,  придавала
бронзово-ярое благородство усмешке их ужасного лика... Львы  на  арене  боя,
как описывает их Жак де Витри, и нежнейшие агнцы в дни мира,  лихие  в  бою,
самоотверженные в молитве, безжалостные с врагами, внимательные к собратьям,
избравшие черный и белый цвета для стягов, так  как  белый  -  цвет  чистоты
друзей Христу, а черный - это немилосердие к неприятелю...
    
   Милые поборники веры, последние истинные  паладины  на  излете  рыцарской
эпохи, разве они заслужили, чтоб я над ними хихикал,  как  какой-нибудь  там
Ариосто? Я, который мог бы  стать  их  новым  Жуанвилем18.  Мне  вспомнились
страницы  о  тамплиерах  в  "Истории  Людовика  Святого",  сочинении,  автор
которого, воин и писец, ходил вместе с королем Людовиком в Святую  Землю.  К
тому  времени  тамплиеры  существовали  уже  более  ста  пятидесяти  лет,  и
крестовых походов уже состоялось предостаточно, чтобы разочароваться в каких
бы то ни было идеалах; Развеялись, как сон, призраки  королевы  Мелисенды  и
Бодуэна, прокаженного короля,  на  время  стихли  междуусобицы  и  распри  в
Ливане, где уже тогда земля горела под йогами. Уже  однажды  пал  Иерусалим,
Барбаросса утонул в Киликии, Ричард  Львиное  Сердце,  разбитый  наголову  и
покрытый позором,  возвратился  на  родину,  переодетый,  кстати  говоря,  в
накидку тамплиера. Христиане проиграли свою  войну,  а  у  мавров  оказалось
совсем   иное   представление   о   конфедерации   политических   субъектов,
самостоятельных, но объединенных во имя защиты цивилизации: это  были  люди,
читавшие Авиценну, никакого сравнения с невеждами европейцами.  Возможно  ли
было  в  течение  двух  столетий,  постоянно  соприкасаясь  с   толерантной,
мистичной, либертинской культурой, не поддаться ее обаянию -  в  особенности
имея для сравнения культуру Запада, грубую, низкую, варварскую и германскую?
В 1244 году Иерусалим пал в последний и окончательный раз, война, начавшаяся
за сто пятьдесят лет до того, была христианами проиграна, и отныне им нечего
было делать с мечом на мирных равнинах, в ароматной тени  ливанских  кедров,
бедные мои тамплиеры, для чего, для кого все ваши жертвы?
    
   В нежности,  в  грусти,  в  бледном  отсвете  одряхлевающей  славы  -  не
склоняется ли слух к таинственным ученьям мусульманских мистиков, взор  -  к
иератическому  созерцанью  потаенных  сокровищ?   Не   тогда   ли   родилось
легендарное  представление  о  рыцарях  Храма,  до   сих   пор   живущее   в
разочарованных, жаждущих умах, - повесть о безграничной могущественности, не
знающей, к чему ей применить свою мощь...
    
   Однако на закате славы Ордена появляется Людовик Святой, король,  который
делил трапезы с Фомой Аквинским и еще верил в крестовые походы, несмотря  на
двухвековую историю их неудач, обусловленных глупостью победителей. Стоит ли
пробовать еще раз? Но Людовик Святой говорит, что стоит; тамплиеры выносливы
и не оставят его в случае поражения, крестовые походы стали их ремеслом,  да
и как оправдать существование Храма, если нет крестовых походов?
    
   Людовик напал на Дамиет со стороны моря; на берегу, занятом  противником,
сплошными рядами сверкали пики и алебарды, развевались знамена, блестели  на
солнце щиты, кривые турецкие сабли и позолоченное оружие кавалерии; все  эти
люди, как свидетельствует Жуанвиль, представляли собой великолепное зрелище.
Людовик мог бы выждать удобный момент, но он решил произвести высадку во что
бы то ни стало. "Верноподданные мои воины, объединившиеся  милостию  Божиею,
мы будем непобедимы. Если же мы проиграем сражение, то станем мучениками  во
имя Христа. Если победим, слава Господня от того преумножится". В это трудно
было поверить, но тамплиеры были  взращены  в  духе  истинного  рыцарства  и
должны были поддерживать сложившееся о них представление. И они  последовали
за королем в его необъяснимом безумии.
    
   Высадка, о чудо, удалась, сарацины,  о  чудо,  оставили  Дамиет,  да  так
неожиданно, что король опасался входить  в  город,  не  веря  в  возможность
подобного бегства противника. И тем не менее все произошло именно так:
   город был его, ему принадлежали все сокровища и  сотня  мечетей,  которые
Людовик тотчас же приказал превратить в церкви.  Теперь  предстояло  сделать
выбор: наступать на Александрию или на Каир? Наиболее разумным решением было
бы взять Александрию и тем самым лишить Египет жизненно важного порта.
   Но одним из руководителей экспедиции был  ее  злой  гений  в  лице  брата
короля Роберта д’Артуа, амбициозный,  страдающий  манией  величия,  жаждущий
славы, и немедленно - как всякий младший брат. Он настоял на походе на Каир,
сердце  Египта.  Ранее  проявлявшие  осмотрительность  тамплиеры  становятся
неуправляемыми.  Король  запретил  разобщенные  стычки,  но  магистр  Ордена
нарушил приказ. Увидев отряд султанских мамелюков, он вскричал: "Вперед,  на
них во имя Господне, я не смогу вынести позора их присутствия!"
 
   В Мансурахе сарацины  закрепились  на  другом  берегу  реки,  и  французы
принялись насыпать дамбу,  чтобы  перейти  ее  вброд  под  прикрытием  своих
передвижных башен, однако сарацины переняли у византийцев искусство владения
греческим огнем. Снаряды с  греческим  огнем  были  огромны,  словно  винные
бочки, за ними тянулся напоминающий огромную стрелу огненный шлейф:
   они рассекали воздух словно молния и были похожи на огненных драконов.
   Снаряды извергали такое пламя, что ночью в лагере было светло, как днем.
    
   Лагерь христиан был объят огнем, и в это время какой-то вероломный бедуин
за триста византийских монет указывает королю место переправы. Король  решил
перейти  в  наступление.  но  переправа  оказалась  опасной,  многие  рыцари
утонули, а оставшихся в живых уже ждал на противоположном  берегу  отряд  из
трехсот конных сарацинов. Однако основным  силам  христиан  все  же  удалось
выбраться на сушу, по приказу первыми ринулись  в  бой  тамплиеры,  за  ними
последовал  граф  д’Артуа.  Мусульманские  всадники  бросились   наутек,   а
тамплиеры стали дожидаться подхода остальных своих частей. Граф  же  д'Артуа
со своим отрядом ринулся за неприятелем.
    
   Опасаясь быть заклейменными позором, тамплиеры тоже  двинулись  на  штурм
неприятельского лагеря, но поспели туда уже после того, как д’Артуа произвел
в нем большое опустошение. Мусульмане обратились  в  бегство  в  направлении
Мансураха. Легкая победа опьянила  д’Артуа,  и  он  решил  преследовать  их.
Тамплиеры пытались было его остановить, а их  командующий,  Великий  магистр
брат Жиль даже прибег к лести,  говоря,  что  граф  одержал  восхитительную,
величайшую из побед, которые когда-либо знала история  завоевания  заморских
территорий, Но заносчивый и жаждущий славы д’Артуа стал обвинять  тамплиеров
в измене, говоря, что  если  бы  они  и  Орден  Госпитальеров  действительно
захотели, то эта земля уже давным-давно была  бы  завоевана  и  что  сам  он
только что подал пример того. чего может добиться полководец, у  которого  в
жилах течет кровь, а не вода. Эти  слова  задевали  честь  тамплиеров.  Храм
никому не уступит первенства, и все вместе они ринулись к городу,  ворвались
в него, и лишь у дальней стены осознали, что допустили ту же  самую  ошибку,
что и при  взятии  Аскалона,  Христианское  войско  и  тамплиеры  не  успели
овладеть султанским  дворцом,  вокруг  которого  собрались  неверные,  чтобы
затем, словно падальщики, наброситься  на  разрозненные  отряды