еобходима  вся,  целиком,  пытался  убедить,  что  ты
ненавидишь  Другого.  У  вас  с   ним   пошли   ссоры,   Другой   становился
требовательным, ревнивым, не уходил по вечерам, а когда  уезжал,  то  звонил
два раза в день и посередине ночи. Однажды он тебя ударил.  Ты  попросила  у
меня денег, тебе надо было бежать, я снял то немногое, что имелось в банке.
   Ты покинула супружеский кров,  подалась  в  горы  с  какими-то  друзьями,
адреса не оставила. Другой в отчаянии звонил мне, спрашивал, знаю ли я, куда
ты уехала, я не знал, а выглядело это будто я обманываю, потому  что  ему-то
ты сказала, что бросаешь его ради меня.
    
   По  возвращении,  сияющая,  ты  оповестила  меня,  что  написала  Другому
прощальное письмо. В этот момент у меня  промелькнула  мысль,  что  придется
что-то решать насчет нас с Сандрой, но  ты  не  дала  мне  времени  серьезно
обеспокоиться. Ты сказала, что познакомилась с одним человеком, у него  шрам
через всю щеку и очень богемная квартира. И теперь ты будешь жить у него.
    
   - А меня ты не любишь?
    
   - Наоборот, ты мужчина всей моей жизни, но после всего, что имело  место,
мне необходимо прожить этот этап, не веди себя по-детски, постарайся понять,
в конце концов я ради тебя оставила мужа, пусть время сделает свою работу.
    
   - Как ради меня? Ты говоришь, что уходишь к другому!
    
   - Ты интеллигентный человек, к тому же  прогрессист,  не  веди  себя  как
мафиозо. Скоро увидимся.
    
   Я кругом обязан доктору Вагнеру.
    
    
   37
 
    
    
    
   Кто бы ни рассуждал о четырех вещах, лучше бы он не рождался,  суть:  что
над, что под, что прежде и что после.
    
   Талмуд, Хагига 2.1
 
    
    
   Я объявился в "Гарамоне" как раз в тот день, когда принесли устанавливать
Абулафию, и когда Бельбо и Диоталлеви устраивали знаменитое прение об именах
Бога, а Гудрун подозрительным взором сверлила незнакомых мужчин,  внедрявших
что-то беспокойное в дебри ее любимых пыльных рукописей.
    
   - Садитесь, Казобон, вот вам проекты и заявки по истории металлов.
    
   Заведя меня к себе в кабинет, Бельбо выложил на стол рукопись, предметный
указатель, наброски художественного оформления. От меня  требовалось  читать
текст и подбирать иллюстрации. Я сказал, что в миланских  библиотеках,  судя
по всему, можно найти подходящий материал,
 
   - Этого недостаточно, - сказал Бельбо. - Вам придется поездить. Например,
в музее науки в Мюнхене замечательная фотоколлекция. Потом, конечно,  Париж,
Консерваторий Науки и Техники. Мне бы  самому  хотелось  туда  съездить,  да
времени нет.
    
   - Хороший музей?
    
   - Тревожный  музей.  Триумф  механицизма  в  готическом  соборе...  -  Он
поколебался, подровнял стопку бумаг на столе.  Потом,  как  будто  опасаясь,
чтоб не прозвучала чересчур серьезно его откровенность: - Там Маятник.
    
   - Какой маятник?
    
   - Маятник Фуко.
    
   Он рассказал мне о маятнике Фуко именно то, что я думал и видел  недавно,
в субботу, в Париже, а может быть, в Париже в субботу я понимал все и  видел
таким образом именно из-за того, что меня подготовил  Бельбо.  Но  в  первый
раз, после  его  рассказа,  я  не  выразил  сильного  энтузиазма,  и  Бельбо
посмотрел на меня как на человека, который в Сикстинской капелле спрашивает:
"И это все?"
 
   - Дело, что ли,  в  атмосфере  этой  церкви  -  уверяю  вас,  вы  ощутите
сильнейшее чувство. Мысль о том, что все  течет,  но  при  этом  у  вас  над
головою - единственная стабильная точка универсума... В ком  нет  веры,  тем
это позволяет снова обрести Бога, не ставя под удар свое неверие, потому что
Бога в  данном  случае  можно  назвать  Нулевым  Полюсом.  Для  людей  моего
поколения, сытых разочарованием по горло, это довольно заманчиво.
    
   - Моему поколению пришлось разочаровываться не меньше вашего.
    
   - Вот это мания величия.  Да  ведь  вы-то  разочаровывались  только  один
сезон.
   Запели  "Карманьолу",  глядь,  а  вокруг  сплошная  Вандея.   Скоро   вам
полегчает.
   С нами было другое. Сначала фашизм, хотя мы были в то время почти детьми,
воспринимали его как сыщики-разбойники; тем не менее точка отсчета -  судьбы
храбрых - нами  была  от  фашизма  получена.  Потом  другая  точка  отсчета,
Сопротивление, особенно для того, кто, как я, наблюдал его со  стороны.  Для
нас Сопротивление  стало  такой  же  непреложностью,  как  путь  злака,  как
коловращение времен года, как равноденствие... или солнцестояние,  я  всегда
их путаю... Для одних существует Бог, для других рабочий класс, а для многих
и то и другое. Как утешительно для интеллектуалов было знать, что существуют
рабочие, красивые, здоровые, сильные и готовые перестроить мир.
   А  потом  -  это,  кстати,  застали  уже  и  вы  -   рабочие   продолжали
существовать, а рабочий класс не продолжал. Его, очевидно, убили в  Венгрии.
Появились вы.
   Для вас, наверное, все выглядело естественным и даже  праздничным.  Моему
же возрасту казалось наоборот. Можете объяснять  как  вам  угодно:  сведение
счетов, угрызение, раскаяние, регенерация.  Мы  потеряли  время,  между  тем
появились вы - носители энтузиазма, храбрости,  самокритичности.  Тогда  мы,
тридцатипяти-сорокалетние, испытали прилив надежды, пусть  унизительной,  но
надежды. Мы возмечтали обучиться у вас, только  что  пришедших.  Даже  ценой
того, чтобы все начинать с нуля. Мы перестали носить галстуки, мы  выбросили
приличные плащи и купили куртки на барахолке, и кое-кто из  нас  уволился  с
работы, чтобы не прислуживать классу хозяев...
    
   Он закурил сигарету и притворился, что притворяется взволнованным  -  это
был его способ выбираться из патетических положений.
    
   - ...в то время как вы сдали всё, сразу на всех  фронтах.  Мы,  с  нашими
искупительными паломничествами на Ардеатинские братские  могилы,  отказались
сочинять рекламные лозунги для кока-колы, потому что были антифашистами.  Мы
согласились на пожизненное побирушничество у Гарамона, потому что книги, как
минимум, демократичны. А вы с тех пор и по сегодняшний день придумываете как
бы отомстить буржуям, которых вам не удалось повесить. Вы публикуете для них
кассеты и буклеты, превращаете их в кретинов, сплавляете им свой подержанный
дзен-буддизм, свои хипповые мотоциклы, в придачу с  техруководствами  по  их
самостоятельному, ха-ха, техобслуживанию. Вы перепродали нам по  антикварным
ценам ваши цитатники Мао и на  эти  средства  стали  устраивать  балы  новой
культуры. И не постыдились. Мы же стыдимся всю жизнь. Вы нас обманули, вы не
были носителями очищения, вы были носителями юношеской прыщевой сыпи. Вы нас
стыдили за то, что у нас не хватило духу стать подпольщиками  в  Боливии.  А
сами придумали стрелять в спину мирным  соотечественникам,  шедшим  домой  с
работы. За десять лет до того нам приходилось лгать, чтобы вас не  сажали  в
тюрьмы. А потом вы лгали в свою очередь - чтобы сажать  в  тюрьмы  ваших  же
друзей. Вот почему мне так симпатична эта машина. Она глупа, сама не  верит,
от меня не просит веры, делает что я говорю, дурак я - дура и она... или он.
Честное взаимоотношение.
    
   - Я...
    
   - Вы ни при чем, Казобон. Вы удрали  на  другое  полушарие  вместо  того,
чтобы швыряться камнями, вы защитили диплом, вы ни в кого не стреляли. И при
всем при том, вообразите, сколько-то лет назад я ощущал  шантаж  и  с  вашей
стороны. Поймите правильно, ничего личного. Поколенческие циклы. Когда же  я
увидел Маятник, в прошлом году, я осознал все.
    
   - Все?
    
   - Почти все. Видите ли, Казобон,  Маятник  тоже  лжепророк.  Вы  на  него
глядите, вы верите, будто бы он единственная стабильная на свете  точка,  но
если вы отцепите его от купола Консерватория и перевесите в бордель,  он  не
утратит своей силы. Есть и другие маятники, один в Нью-Йорке, во дворце ООН,
еще один в Сан-Франциско в музее науки, и не знаю, сколько еще.
   Маятник Фуко неподвижен, земля вращается под маятником - в какой бы точке
он ни был установлен. Каждая точка мира  становится  точкой  отсчета,  стоит
только привесить к ней маятник Фуко.
    
   - Бог повсеместно?
    
   - В определенном смысле да. Поэтому Маятник так  меня  тревожит.  Он  мне
сулит беспредельность, однако я ответственен за решение: где я  ее  размещу,
эту беспредельность.  Значит,  недостаточно  обожать  Маятник  там,  где  он
находится, необходимо каждый раз брать на себя ответственность,  искать  для
него истинное место. И все же...
    
   - И все же?
    
   - И все же - надеюсь, вы не воспринимаете все это  серьезно?  Впрочем,  я
зря беспокоюсь, таких, как я, всерьез не воспринимают... И все же, как  было
только что сказано, мне кажется, что в течение жизни мы привешиваем  Маятник
в великое множество мест,  и  никогда  это  не  действует  по-настоящему,  а
действует только в Консерватории...  Может  быть,  в  универсуме  существуют
места более лучшие и менее лучшие? Может быть, самое лучшее -  потолок  этой
комнаты? Нет, никто не поверит. Необходима атмосфера. Не знаю.  Может  быть,
мы ищем да ищем совершенное место, а оно рядом с нами, а мы его не видим,  а
чтоб его найти, надо во все это по-настоящему верить... Пойдемте к господину
Гарамону.
    
   - Повесим Маятник у него?
    
   - О суетность. Идемте делать серьезное дело. Чтобы вам  заплатили,  надо,
чтобы хозяин вас повидал, понюхал, пощупал и  полюбил.  Подойдите  под  руку
хозяина. Она излечивает от чесотки7.
    
    
   38
 
    
    
    
   Тайный   Магистр,   Магистр   Совершенный,   Магистр    Любознательности,
Распорядитель  Строений,  Избранный  из  Девяти,  Кавалер  Царского  Ковчега
Соломонова или Магистр Девятого ковчега. Великий Шотландец Священного Свода,
Рыцарь Востока, или же Меча, Князь Иерусалимский, Рыцарь Востока  и  Запада,
Князь-Кавалер Златорозового креста и Рыцарь Орла и Пеликана, Великий  Прелат
или Верховный Шотландец  Небесного  Иерусалима,  Достопочтенный  Пожизненный
Великий Магистр Всех Лож, Рыцарь Прусский и Патриарх Ноева  колена,  Кавалер
Королевской Секиры или Князь Ливана, Князь Кущей, Рыцарь Медного Змия, Князь
Сочувствия или же Благодати,  Великий  Рачитель  Храма,  Рыцарь  Солнца  или
Князь-Адепт, Рыцарь Св.  Андрея  Шотландского  или  Великий  Магистр  Света,
Рыцарь Великоизбранный Кадош и Кавалер Белого и Черного Орла.
    
   Высшие посвящения Масонства Древнего и Принятого Шотландского Обряда
 
    
    
   Мы двинулись по коридору, он оканчивался тремя  ступеньками  и  дверью  с
рифленым стеклом. За дверью открывалась новая вселенная.
    
   Насколько темны, закопчены и пыльны были  помещения  у  нас  за  плечами,
настолько  же  пространство  впереди   походило   на   дипломатический   зал
аэровокзала. Приглушенная музыка, голубоватая окраска стен, уютная  приемная
великолепного дизайна, стены увешаны портретами  господ  депутатского  вида,
вручающих крылатые победы господам сенаторского вида. На журнальном  столике
небрежно  брошены,  как  в  приемной  зубного  врача,  лакированные  журналы
"Литературная изысканность", "Поэтический Атанор", "Роза и Шип", "Италийский
Парнас", "Верлибр"... Ни одного из них я никогда не видал до того, и  теперь
мне известна причина: эти журналы  распространяются  только  среди  клиентов
"Мануция".
    
   Сперва я подумал, что передо  мною  административная  часть  издательства
"Гарамон", но довольно скоро я понял, что  речь  идет  о  совершенно  другом
издательстве. В прихожей "Гарамона" торчала маленькая грязноватая витринка с
их  последними  публикациями,  книжки  были  неказистые,  с   неразрезанными
листами, с серенькой обложкой -  что-то  вроде  французской  университетской
прессы, бумага такого сорта, который желтеет  за  несколько  лет  и  создает
впечатление, будто автор, при всей своей молодости, начал публиковаться  бог
знает когда. А здесь имелась большая красивая витрина с внутренним светом, в
ней были выставлены книги издательского дома "Мануций", некоторые распахнуты
-  глядят  наружу  просторные,  воздушные  развороты.  Белоснежная,  легкая,
дублированная  прозрачным  пластиком,  очень  элегантная  серийная  обложка,
рисовая бумага, дивной четкости офсет.
    
   Серии "Гарамона" назывались серьезно и специально, например "Гуманитарные
исследования" или  "Философия".  Серии  же  "Мануция"  носили  изнеженные  и
поэтичные имена: "Цветник несбиранный" (поэзия), "Терра Инкогнита"  (проза),
"Час Олеандра" (для изданий типа "Записки больной девочки"), "Остров  Пасхи"
(по-моему - очеркистика), "Новая Атлантида" (последней новинкой  этой  серии
выступало  издание  "Koenigsberg  Redenta  -  Вновь  обретенный  Кенигсберг,
пролегомены  к  любой  грядущей  метафизике,   которая   представлялась   бы
двойственной системой трансцендентности и наукой о феноменальном ноумене").
   На всех переплетах была эмблема издательского дома - пеликан под  пальмой
с подписью "Владею тем, что дарую".
    
   Бельбо был краток в своих  пояснениях:  господин  Гарамон  владеет  двумя
издательствами, вот и все. В дальнейшем мне  стало  ясно,  что  связь  между
"Гарамоном" и "Мануцием" составляет сугубо частный, конфиденциальный факт.
   Парадный вход "Мануция" был расположен по улице  Маркиза  Гуальди,  и  на
улице Гуальди не было ничего похожего  на  зловонное  кишение  улицы  Ренато
Синчеро.
   Все наоборот: надраенные фасады, просторные тротуары, холлы с лифтами  из
алюминия. Никому не пришло бы в голову, что из квартиры в облезлом  доме  по
улице Синчеро Ренато можно пройти,  преодолев  всего  только  три  ступеньки
между уровнями, в один из шикарных палаццо на улице Гуальди.  Не  знаю,  что
сделал  господин  Гарамон,  чтобы  получить  разрешение.  Кажется,  за  него
хлопотал один автор - член отдела охраны памятников.
    
   Нами занялась госпожа Грация, жакет и юбка подобраны в цвет стен, поступь
матроны, шелковый платок от известного модельера. Со сдержанной улыбкой  она
препроводила нас в зал, украшенный глобусом.
    
   Зал был не так уж велик, но походил на кабинет Муссолини в римском Дворце
Венеции, около входа размещался огромный глобус,  письменный  стол  красного
дерева стоял у дальней стены, посетитель его видел как будто в  перевернутый
бинокль. Гарамон дал знак, чтобы  мы  приблизились,  и  меня  сразу  проняло
почтением. Позднее, при появлении Де Губернатиса, Гарамон поднялся с места и
собственной персоной поспешил ему навстречу; столь сердечное проявление  еще
раз  подчеркнуло  величие  хозяина  и  великолепие   обстановки,   поскольку
посетитель  сперва  дождался,  как  в  балете,   приближения   Гарамона   по
зеркальному паркету зала, а затем и сам проделал  тот  же  путь  в  обратном
направлении об руку с гостеприимным Гарамоном, благодаря  чему  пространство
кабинета волшебным образом удвоилось.
    
   Гарамон усадил нас напротив, был решителен и сердечен.
    
   - Доктор Бельбо прекрасно отзывается о вас,  доктор  Казобон.  Нам  нужны
квалифицированные сотрудники. Разумеется, речь не идет о постоянной  ставке,
этого мы себе не можем позволить. Будет компенсирован в должном  объеме  ваш
труд, скажу даже - ваша добросовестность, ибо наша профессия есть служение.
    
   Он назвал сумму моего гонорара, рассчитанную из условных  рабочих  часов,
по тем временам цифра мне показалась разумной.
    
   - Превосходно, дорогой Казобон. - Научный титул  мгновенно  отпал  с  той
секунды, как я был принят на жалованье. - Эта история металлов.  Она  должна
быть великолепна, более того - прекрасна. Общедоступность, простота, и в  то
же время научный уровень. Пусть поражает воображение читателя, но на научном
уровне. Приведу вам один пример.  Я  прочитал  в  начале  рукописи  описание
одного шара, ну как его, Магдебургского, два полушария составили вместе и  в
середину накачали пневматическую пустоту. К полушариям припрягли по две пары
норманнских лошадей, одну пару к одному, другую к другому, одна пара  тянула
в одну сторону, другая в другую, а два полушария не рассоединились. Так вот,
к этому  сводится  научная  информация.  Но  ваше  дело  выделить  ее  среди
остальных, менее живописных. Как только вы ее выделили, вы должны мне  найти
ее изображение, фреску, картину, что-нибудь такое.  А  потом  мы  напечатаем
потрясающий разворот в цветном офсете.
    
   - Я знаю одну гравюру, - сказал я.
    
   - Ну вот, видите? Молодец. Так и надо. На разворот ее, в четыре цвета.
    
   - Гравюру можно только в один, - сказал я.
    
   - Да? Ну тогда в один цвет. Точность есть точность. Все-таки дадим в два.
   Дадим золотой фон. Пускай читатель поразится. Должен возникать  буквально
эффект присутствия в тот день, в том месте, где они проводили эксперимент.
   Ясно? Научный уровень, реалистичность, эмоциональность. Вот наше девиз.
   Можно остаться на научном уровне и в то  же  время  держать  читателя  за
кишки.
   Есть   ли   что-либо   более   театральное,   драматичное,   скажу   даже
занимательное, нежели мадам Кюри, когда она заходит вечером к себе  домой  и
видит  в  темноте  флуоресцентный  луч!  Боже!  Что  это  могло  бы  быть...
Углеводород, голконда, флогистон или как там он называется,  шут  с  ним,  в
общем, вуаля, Мария Кюри изобрела рентген-лучи. Оживляйте материал. Но  ради
бога, соблюдайте научную строгость.
    
   - Но как связан рентген с металлами?
    
   - А что, радий - не металл?
    
   - Радий - металл, - согласился я.
    
   - Ну  вот.  Но  не  только  радиация  нас  интересует.  Весь  мир  знания
каким-либо манером можно увязать с металлами. Как мы собирались назвать  эту
книгу, Бельбо?
    
   - Солидно и спокойно. Металлы и материальная культура.
    
   - Так и надо. Солидно и спокойно.  Но  должна  там  чувствоваться  этакая
изюминка, этакая хитринка, говорящая о многом... Посмотрим... Вот.
   "Всемирная история металлов". Там про китайцев есть?
    
   - Про китайцев-то есть...
    
   - Тогда всемирная. Мы не гонимся за шиком - это требование истины.  А  то
еще лучше: "Невероятные приключения металлов".
    
   Как раз в этот момент госпожа Грация объявила о приходе  коммендатора  Де
Губернатиса. Господин Гарамон замялся, с сомнением поглядел на меня.  Бельбо
ободрительно кивнул, как будто подтверждая, что отныне  мне  можно  доверять
как своему. Гарамон провозгласил, что посетителя можно вводить, и сам  вышел
из-за стола, чтобы двинуться к нему навстречу. Посетителя ввели,  он  был  в
двубортном костюме, с  розеткой  в  петлице,  с  авторучкой  в  кармане,  со
свернутой газетой в кармане пиджака и с папкой под мышкой.
    
   - Дорогой коммендаторе, прошу вас садиться, мой друг Де  Амброзиис  много
рассказывал мне о Вас. Достойнейший пример, вся жизнь без  колебаний  отдана
государственной службе. И затаенная поэтическая жилка, я угадал,  не  правда
ли? Покажите же, дайте же мне это сокровище, которое вы сжимаете в руках...
   Познакомьтесь, здесь присутствуют двое из моих генеральных директоров. Он
усадил гостя напротив книжного стола, заваленного  рукописями,  и  разгладил
дрожащими от нетерпения пальцами первый лист врученного ему сочинения. -  Вы
можете не рассказывать  мне  ничего,  я  обо  всем  наслышан.  Вы  родом  из
Випитено, великого и славного города. Вся жизнь без колебаний отдана  службе
на таможне. И тайно от всех, день за днем,  ночь  за  ночью,  слагались  эти
страницы, осененные духом поэзии. Поэзия... Ею опалена была юность Сапфо, ею
же взлелеяны гетевские седины... Древние греки называли "фармаком" как  яды,
так и лекарства. Разумеется, мы прочитаем его, это ваше создание,  прочитаем
и перечитаем, у нас в заводе как минимум три предварительные рецензии,  одна
внутренняя  и  две  выполняемые  нашими  консультантами.   Они   выполняются
анонимно, увы, иначе нельзя, дело идет о слишком известных в обществе людях.
"Мануций"  не  публикует  книг,   пока   не   убедится   в   абсолютной   их
качественности. А