?
    
   - Они дружат.
    
   - А! Вот ответ настоящего джентльмена. Молодец Казобон. Но я ведь  не  от
любопытства, я по отношению ко всем вам выступаю чем-то вроде отца и...
   опустим, а la guerre comme а la guerre... Ступайте, мой милый.
    
   У нас действительно была назначена встреча с Алье в горах  около  Турина,
подтвердил Бельбо. Программа - двойная. Первая часть  вечера  -  праздник  в
помещении  замка,   принадлежащего   одному   состоятельному   последователю
розенкрейцеров.  После  этого  Алье  приглашает  нас  в  лес,  за  несколько
километров от  замка,  где  намечен,  разумеется  на  полночь,  друидический
ритуал, о подробностях которого он не распространялся.
    
   - Но я вот что еще думал, -  добавил  Бельбо.  -  Нам  надо  бы  заняться
невероятными приключениями металлов. А здесь нас все время  дергают.  Почему
бы нам не выехать накануне и не провести уик-энд в моем старом доме в ***?
   Там довольно мило, вы увидите, хорошие горы. Диоталлеви  уже  согласился,
может быть, поедет и Лоренца. Разумеется, приезжайте с кем хотите.
    
   Он не был знаком с Лией, хотя знал, что у меня кто-то есть. Я сказал, что
буду один. За несколько дней до того мы с Лией поссорились. Повод был глупый
и действительно все рассосалось  за  неделю,  но  именно  в  ту  минуту  мне
хотелось смыться из Милана на пару дней.
    
   Таким образом мы появились в *** - гарамоновская троица  плюс  прекрасная
Лоренца. В момент отъезда все чуть было не лопнуло. Лоренца пришла на  место
встречи, но перед посадкой в машину заявила:
    
   - Я, наверное, останусь,  чтоб  не  мешать  вам  работать.  Вы  поезжайте
спокойно, потом увидимся, меня привезет Симон.
    
   Бельбо, сжав пальцами руль, уставился прямо перед собой и тихо произнес:
    
   - Садись в машину. - Лоренца села и всю дорогу держала ладонь  на  шее  у
Бельбо, который вел машину в полном молчании.
    
   *** остался той же самой  деревушкой,  которую  знавал  Бельбо  во  время
войны.
   Мало новых домов, сказал он, в хозяйстве страшный спад,  потому  тго  все
молодые переженились в города. Он показал нам на холмы около  деревни,  ныне
заросшие травой, которые в старые времена все были засеяны пшеницей.
   Деревушка выскакивала из-за поворота неожиданно, над  ней  был  холм,  на
холме вилла Бельбо. Холм был низкий, он не  закрывал  пейзажа,  обрамленного
легкой яркой полосой тумана. Взъезжая по горной дороге, Бельбо  показал  нам
на противоположный холм, совершенно лысый, с капеллой на макушке, где  росли
еще две сосны.
    
   - Это Брикко, - сказал Бельбо. - Неважно, что это вам ничего не говорит.
   Туда отправлялись на праздничный пикник в понедельник после Пасхи. Сейчас
в машине можно добраться за пять минут, а в те годы ходили пешком и это было
паломничество.
    
   55
 
    
    
    
   Именую театром [место], в котором все действия слов и мыслей, а также все
особенности речей и предметов показываются как будто  на  публичном  театре,
где представляются трагедии и комедии.
    
   Роберт Флат, Всеобщая  история  космоса  Robert  Fludd,  Utriusque  Cosmi
Historia Tomi Secundi Tractatus Primi Sectio  Secunda  Oppenhelm  (?),  1620
(?), p. 55
 
    
    
   Мы подъехали к вилле. Назовем это виллой: господский дом, но весь  первый
этаж был перестроен под давильню, в  которой  Аделино  Канепа  -  тот  самый
злобный батрак, который в свое время донес на  дядюшку  партизанам  -  делал
вино из винограда, росшего в имении  Ковассо.  Дом,  судя  по  всему,  стоял
пустой уже много лет.
    
   В маленьком флигеле неподалеку была еще жива какая-то бабка, как объяснил
нам Бельбо - тетушка батрака Аделино, все  остальные  потихоньку  поумирали,
дядя, тетя Бельбо, сам  Аделино,  осталась  столетняя  старуха,  копалась  в
огороде, щупала четырех кур, откармливала кабана. Земли все были проданы для
уплаты налогов на наследство, за долги, кто упомнит за что. Бельбо  застучал
в дверь флигеля, старуха высунулась из закутка, не сразу узнала  посетителя,
зато потом многообразно  продемонстрировала  восторг  и  гостеприимство.  От
приглашения зайти к ней Бельбо все же, после объятий и ласк, отказался.
    
   Когда мы открыли дом, Лоренца запричитала от восторга и, обнаруживая  все
новые лестницы, коридоры, мрачные комнаты со старинной  мебелью,  продолжала
ликовать.  Бельбо  прибеднялся,  говорил  что-то  вроде  "у   каждого   своя
Доннафугата18", но был безусловно растроган. Он сюда иногда наезжает, сказал
он, правда - редко.
    
   - Но работается тут хорошо, летом не жарко,  а  зимой  благодаря  толстым
стенам холодный ветер не страшен, и в каждой  комнате  печки.  Когда  я  был
подростком, семья эвакуировалась из города и я жил тут, в нашем распоряжении
были только те две боковые комнаты в  глубине  коридора.  Сейчас  я  обживаю
дядитетино крыло и начал  работать  в  кабинете  дяди  Карло.  -  Там  стоял
секретер, забавная штука, лист положить почти  что  некуда,  зато  порядочно
ящиков, явных и потаенных. - Сюда невозможно взгромоздить Абулафию, - сказал
Бельбо, - но в те редкие разы, что я здесь бываю, я  пишу  от  руки,  как  в
старинные времена.
    
   Потом он распахнул дверцу огромного шкафа.
    
   - Вот что, когда я умру, имейте в  виду,  здесь  все  произведения  моего
раннего периода.  Стихи,  написанные  в  шестнадцатилетнем  возрасте,  планы
шеститомной саги, которую я писал в восемнадцать... И прочее.
    
   - Читаем, читаем, - захлопала в ладоши Лоренца и  по-кошачьи  подалась  к
шкафу.
    
   - Лапы прочь, - отогнал ее Бельбо. - Читать там нечего. Я сам никогда  не
заглядываю. В любом случае, после смерти я явлюсь сюда и лично все сожгу.
    
   - Да, кстати, надеюсь, привидения тут водятся?
    
   - Теперь-то конечно. Во времена дяди  Карло  здесь  не  было  привидений,
жизнь  била  ключом.  В  духе  георгик.  Я  же  стал  наезжать  сюда,  когда
возобладали буколики.  Приятно  работать  тут  по  вечерам,  собаки  лают  в
долине...
    
   Он показал нам отведенные  комнаты:  мне,  Диоталлеви,  Лоренце.  Лоренца
осмотрела свою, похлопала по старой  кровати  с  пудовой  периной,  понюхала
простыни и заявила, что это похоже на нырок в бабушкину сказку,  потому  что
простыни пахнут лавандой. Бельбо сказал, что  это  не  лаванда,  а  плесень,
Лоренца ответила, что не имеет значения, а потом, привалившись к стене,  так
что бока и бедра выступили вперед, как при сражении с флиппером, сказала:
    
   - И что ж, я буду спать тут одна?
    
   Бельбо отвел глаза в сторону, в стороне  оказались  мы,  он  посмотрел  в
другую, потом шагнул в коридор и из коридора ответил:
    
   - Это мы решим. В любом случае хорошо, что у тебя есть куда удрать.
    
   Мы с Диоталлеви  удалились,  слыша  вдалеке,  как  Лоренца  спрашивает  у
Бельбо, что он, ее стесняется? Он же отвечал, что  если  бы  не  показал  ей
комнату, она, конечно же, немедленно бы спросила, где ей прикажут спать.
    
   - Я сделал первый ход, теперь у тебя нет выбора.
    
   - Коварный афганец! - отвечала она. -  Коли  так,  я  решила  спать  себе
смирно в своей келейке.
    
   - Ладно, ладно, - отвечал он с раздражением.
    
   - Люди приехали работать, я пойду, мы сядем на террасе.
    
   Так мы и работали на большой террасе с виноградным навесом, под  холодную
минералку и литры кофе. До вечера был провозглашен сухой закон.
    
   С  террасы  открывался  вид  на  Брикко,  под  холмом  Брикко   виднелось
размашистое  строение  с  закрытым  двором  и  футбольным  полем.  В  пейзаж
вплетались  движения  разноцветных  фигурок:  видимо,  дети.  Бельбо  мотнул
головой в ту сторону:
    
   - Ораторий францисканцев  сальской  школы.  Они  занимаются  воспитанием.
Именно там дон Тико учил меня музыке. Там был оркестр.
    
   Я вспомнил о трубе, в которой Бельбо было отказано, о рассказе про сон.
    
   - На трубе или на кларнете?
    
   Какую-то секунду он был охвачен ужасом.
    
   - Как вы дога... А, ну да, я ведь вам рассказывал про сон и про трубу.
   Понятно... Дон Тико  учил  меня  действительно  играть  на  трубе,  но  в
оркестре я играл на генисе.
    
   - А что такое генис?
    
   - Кто его упомнит. Давайте лучше работать.
    
   Однако в ходе работы не раз и не два он задумывался, глядя на ораторий. У
меня возникло  чувство,  что  ради  того  чтобы  смотреть  на  ораторий,  он
рассказывает совсем другие вещи. Например, следующую историю.
    
   - В конце  войны  тут  перед  домом  случилась  одна  из  самых  яростных
перестрелок,  какие  можно  вообразить.  Дело  в  том,  что  у  нас  в   ***
существовало соглашение между фашистами и партизанами. Летом, в течение двух
лет, партизаны захватывали местность, и фашисты их не беспокоили.
   Фашисты все были пришлые, а партизаны - местные ребята. В  случае  стычек
они  знали,  куда  им  бежать,  знали  все  посадки  кукурузы,   лесочки   и
кустарниковые изгороди. Фашисты  сидели  практически  взаперти  в  городе  и
вылезали только для проведения облав.  Зимой  же  для  партизан  становилось
гораздо труднее перемещаться по равнине, некуда было спрятаться,  люди  были
видны на снегу и из приличного  пулемета  их  можно  было  достать  даже  за
километр. Поэтому партизаны уходили повыше в горы. И снова пользовались тем,
что им были известны перевалы, щели и  сторожки.  Фашисты  тогда  овладевали
долиной. Но вот пришла весна перед самым концом военных действий. Тут у  нас
фашисты еще оставались, но в  город  возвращаться  они  не  хотели,  как  бы
предчувствуя окончательную ловушку, которая ожидала  их  в  городах  и,  как
известно, захлопнулась  двадцать  пятого  апреля.  Думаю,  что  имели  место
кое-какие тайные переговоры и партизаны выжидали, никто не хотел вступать  в
бой, все знали, что скоро все так или  иначе  разрешится,  по  ночам  "Радио
Лондон" передавало все более  утешительные  известия,  сплошные  шифрованные
сообщения для Франки19, завтра снова будет дождь, дядя Пьетро принес хлеб  и
далее в таком роде,  может  быть,  ты,  Диоталлеви,  помнишь,  как  это  все
выглядело... В общем, кто-то что-то спутал, партизаны спустились с  гор  как
раз в то время, когда фашисты еще не убрались, как бы то ни было, моя сестра
была вот на этой террасе, вошла в гостиную и сказала нам, что какие-то  двое
гоняются друг за другом с пулеметом. Мы нисколько не удивились,  потому  что
нередко ребята и с одной и с другой стороны от скуки затевали военные  игры,
однажды в шутку кто-то выстрелил по-настоящему и пуля попала в ствол  дерева
въездной аллеи, у которого в тот момент стояла моя сестра. Она  даже  ничего
не заметила, нам доложили об этом соседи, и сестре было наказано, что  когда
она видит, что кто-то играет с оружием, пусть скорее уходит. Вот  они  снова
играют, сказала сестра, входя в комнату с террасы, в основном чтоб показать,
что она слушается. Тогда долетел звук первой очереди. Но ее  сопровождала  и
вторая, и третья, а потом очередей стало очень много, можно  было  различить
сухие  ружейные  выстрелы,  хлопки  автоматов,  глухие  и  гулкие  удары   -
по-видимому, ручные бомбы, - и,  наконец,  пулеметы.  До  нас,  по-видимому,
дошло, что они уже не играют.  Но  у  нас  не  было  возможности  обменяться
соображениями, поскольку было не расслышать и собственных голосов.  Пим  пум
банг ратата. Мы залезли под умывальник, я, сестра и мама.
   Потом появился дядя Карло  пробравшись  на  карачках  по  коридору,  чтоб
сказать, что в наших  комнатах  находиться  опасно  и  чтоб  мы  шли  на  их
половину. Мы переместились в другое крыло, где наша  тетя  Катерина  рыдала,
потому что бабушка была где-то в поле...
    
   - И лежала лицом вниз на голой меже между двумя полями...
    
   - А это вы откуда знаете?
    
   - А вы  мне  рассказывали  в  семьдесят  третьем  году  после  похода  на
демонстрацию.
    
   - Ну у вас и память. Впредь буду осторожнее.  Ну  да,  вниз  лицом.  Отца
моего тоже не было дома. Как потом мы узнали, он шел  по  центральной  улице
городка, вскочил в какой-то подъезд и не знал как выбраться, потому  что  на
улице был самый настоящий полигон, ее простреливали  из  конца  в  конец.  С
башни городской управы горстка чернобригадовцев утюжила площадь из пулемета.
В том же подъезде спасался бывший фашистский подеста городка. Он сказал, что
побежит домой, жил он близко, только за угол свернуть. Он выждал, когда было
затишье, выскочил из подъезда, поравнялся с углом и был скошен  выстрелом  в
спину с башни горуправы. Эмоциональная реакция  моего  папы,  который,  надо
сказать, помнил первую мировую войну, была такая:
   правильнее оставаться в подъезде.
    
   - Этот город полон сладостных воспоминаний, я вижу, - заметил Диоталлеви.

   - Ты не поверишь, - ответил Бельбо, -  но  они  сладостные.  Единственные
настоящие воспоминания.
    
   Другие вряд ли поняли, я же догадался, что он  хочет  сказать,  а  сейчас
получил подтверждение. Особенно в последние месяцы,  когда  нас  захлестнули
вымыслы одержимцев, и вообще в последние годы, когда  Бельбо  укутывал  свою
разочарованность в вымыслы литературы, дни в *** оставались на особом  месте
в его сознании как знаки реального мира, в котором пуля означает  пулю,  или
пролетит, или словишь, в котором враги выстраиваются стенка на стенку,  и  у
каждого войска свой цвет, или красный или черный, или хаки или серо-зеленый,
без двусмысленностей, по крайней мере, ему  тогда  казалось,  что  без  них.
Мертвец есть мертвец есть мертвец есть мертвец. Не то что полковник Арденти,
то ли умер, то ли нет. Я подумал, что надо бы рассказать Бельбо о  синархии,
которая уже в те годы расползалась повсюду. Не синархична  ли  была  встреча
между дядей Карлом и  полковником  Терци,  разведенными  по  разные  стороны
фронта единой, по сути, силой - идеалистической рыцарственностью?  Но  я  не
хотел отнимать у Бельбо его Комбре20.Эти воспоминания  были  сладки,  потому
что говорили о единственной правде, встреченной им на пути, все сомнительное
начиналось после. Беда только (как он дал мне понять)  в  том,  что  даже  в
моменты истины он оставался наблюдателем. Он наблюдал в воспоминаниях за тем
временем, в которое наблюдал рождение не-своей памяти, а исторической памяти
- памятилища тех историй, которые описать дано было не ему.
    
   А может, все-таки имел место момент славы и решения? Ведь сказал же он:
    
   - И вдобавок в этот день я совершил геройский поступок моей жизни.
    
   - О мой Джон Уэйн, - сказала Лоренца. - Расскажи.
    
   - Да ничего. Я переполз к дяде и  не  захотел  больше  ползать.  Я  хотел
стоять выпрямившись в коридоре. Окно было  вдалеке,  этаж  был  второй,  мне
ничего не угрожало, о чем я всем и заявил. И я  чувствовал  себя  капитаном,
который остается на мостике, в то время как пули посвистывают и поют у  него
над ухом. Но дядя Карло рассвирепел и грубо дернул меня, повалив на  пол,  я
уже готов был зареветь, потому что самого интересного меня лишили, и в  этот
момент послышался звон стекла, три удара,  стук  в  коридоре,  будто  кто-то
играл в теннис против стенки. Пуля влетела в окно, ударилась в водопроводную
трубу и рикошетировала на уровне пола ровно в то место, где я был за секунду
до того. Останься я там стоять, охромел бы на всю жизнь.
    
   - Нет-нет, хромца мне не надо, - сказала Лоренца.
    
   - Может быть, я был бы этому рад, - сказал Бельбо. И правда, ведь  в  том
случае тоже выбирал не он. Его просто дернул дядя.
    
   Через час он опять отвлек нас от работы.
    
   - Потом к нам явился батрак Аделино Канепа. Он сказал, что в подвале  для
всех будет безопаснее. Они с дядей не разговаривали множество лет, как я вам
рассказывал. Но в трагический момент в Аделино заговорил гуманизм, и  они  с
дядей даже обменялись рукопожатием. И мы просидели  больше  часа  в  темноте
между чанами, вдыхая бродильные  пары,  немедленно  ударявшие  в  голову,  и
стрельба была от нас далеко. Потом очереди потихоньку  отдалились,  стрельба
доносилась как через вату. Мы поняли, что кто-то отступает, но  все  еще  не
знали кто. Пока наконец сквозь окошечко над нашими головами,  выходившее  на
тропинку, не послышалось на местном диалекте: - Монсу, й'е  д'ла  репубблика
беле си?
    
   - Что это значит? - спросила Лоренца.
    
   - Примерно следующее: "Милостивый  государь,  не  могли  бы  ли  вы  быть
настолько любезны, чтобы сообщить  мне,  пребывают  ли  до  сего  времени  в
окрестностях  этого  палаццо  какие-либо  приверженцы  идеологии  Социальной
Итальянской Республики?" В те времена республика была ругательным словом.
   Это  какой-то  партизан  задавал  вопрос  какому-то  встречному,  значит,
тропинка  снова  становилась  обитаемой,  следовательно,  фашисты  убрались.
Темнело.
   Постепенно появились сначала папа, а потом бабушка, каждый с рассказом  о
своем приключении. Мама и тетя готовили на скорую руку ужин, в то время  как
дядя  и  Аделино  Канепа  в  высшей  степени  церемонно   снова   прекращали
дипломатические отношения. В течение  всего  вечера  мы  слышали  отдаленные
очереди вдалеке, посреди холмов. Партизаны  гнали  бегущего  противника.  Мы
победили.
    
   Лоренца поцеловала его в голову и Бельбо всхлипнул носом. Он понимал, что
победил не он, а актерский коллектив. Он на самом деле только смотрел фильм.
Хотя на какую-то минуту,  рискуя  схватить  рикошетную  пулю,  он  прорвался
внутрь этого фильма. Влетел прямо в  кадр,  как  в  "Хеллзапоппин21",  когда
перепутываются бобины и индеец верхом на расседланном  мустанге  влетает  на
светский бал и спрашивает, куда все поскакали, кто-то машет ему "туда", и он
скрывается в совсем другом сюжете.
    
   56
 
    
    
    
   И он  взялся  играть  на  великолепной  трубе  так,  что  окрестные  горы
зазвенели.
    
   Иоганн Валентин Андреаэ, Химическое бракосочетание Христиана  Роэенкрейца
Johann Valentin Andreae, Die Chymische Hochzeit des  Christian  Rosencreutz,
Strassburg, Zetzner. 1616, 1, p. 4
 
    
    
   Мы дошли до чудесных приключений водопроводов, к этой главе была  найдена
гравюра шестнадцатого века из издания "Спириталии" Герона,  где  изображался
алтарь, а на нем кукла-автомат, которая благодаря паровому устройству играла
на трубе.
    
   Я возвратил Бельбо к его воспоминаниям.
    
   - Так что же ваш дон Тихо Браге или как его там, учитель трубных гласов?
    
   - Дон Тико. Я так и не узнал, что такое Тико.  Не  то  уменьшительное  от
имени, не то фамилия. Я после того никогда не бывал в  оратории.  А  в  свое
время занесло меня к ним случайно. Вообще  там  служили  мессы,  готовили  к
зачету по катехизису, играли в подвижные игры и можно было выиграть картинку
с блаженным Доменико Савио, это отрок в помятых штанишках из грубой материи,
который на всех статуях держится за юбку дона  Боско,  очи  возведены  горе,
чтобы не слышать, как его товарищи рассказывают неприличные анекдоты.  Но  я
прознал, что  дон  Тико  набрал  духовой  оркестр  из  ребят  от  десяти  до
четырнадцати лет. Малолетние играли на кларинах, флейтах пикколо, саксофонах
сопрано, самые взрослые были в состоянии управляться с баритонами и большими
барабанами. Они ходили в форме, верх цвета хаки, синие брюки,  в  фуражке  с
козырьком. Дивное зрелище. Так хотелось быть одним из них. Дон Тико  сказал,
что ему нужен генис.
    
   Пауза. Бельбо смерил нас взглядом превосходства и отчеканил:
    
   - Генисом, по имени  изобретателя,  на  жаргоне  оркестрантов  называется
флюгель-горн, другими словами сигнальный горн контральто ми-бемоль. Генис  -
самый глупый инструмент оркестра. Он играет  умпа-умпа-умпа-умпап  в  зачине
марша, а потом парапапа-па-па-па-паа ритм шага, и далее па-па-па-па-па...
   Но научиться на генисе можно быстро, он относится к подгруппе медных, как
и труба, и его звуковая механика -  упрощенная  копия  механики  трубы.  Для
трубы  н