в своих домах, потому что не знали, что это за люди.
   Тетя Катерина встревожилась: похоже на то, что Аделино Канепа их друг или
по крайней мере он так говорил, так вот, не причинят ли они зла дяде?
   Причинили. Нам рассказали, что около одиннадцати часов группа партизан  с
автоматами наперевес вошла в контору налоговой инспекции, арестовала дядю  и
увела его в неизвестном направлении. Тетя Катерина упала на кровать, изо рта
ее появилась белая пена, она была уверена, что дядю Карло убьют.
   Достаточно одного удара прикладом по пластине на черепе - и он  умрет  на
месте. На крики тети явился Аделино Канепа с женой и детьми. Тетка  крикнула
ему в лицо, что он - Иуда, выдавший дядю партизанам за то, что  тот  собирал
налоги для общественной республики. Аделино Канепа клялся всем, что  есть  у
него самого святого, что это неправда, но было видно, что он чувствует  себя
виноватым, поскольку путался в том, что говорил, и тетя его выставила.
   Аделино Канепа плакал, взывал к моей матери, припомнил  всех  кроликов  и
курей, которых продавал по  бросовой  цене,  но  мама  замкнулась  в  полном
достоинства молчании, а тетя  Катерина  все  еще  исходила  белой  пеной.  Я
плакал. Наконец, после двухчасовой пытки, мы услышали крики и  увидели  дядю
Карло, едущего на велосипеде, которым он управлял одной рукой,  он  выглядел
так, словно возвращался с прогулки. Заметив суматоху в саду,  имел  наглость
спросить, что происходит. Он ненавидел драмы, как и все жители наших мест.
   Он поднялся наверх, подошел к скорбному ложу тети Катерины,  которая  все
еще  сучила  исхудавшими  ногами,  и  поинтересовался,  чего  это  она   так
дергается. - А что же, все-таки, произошло? - А произошло то, что, вероятно,
до партизан Терци дошла болтовня Аделино Канепы и они решили, что дядя Карло
местный представитель режима, и арестовали его, чтобы преподать  урок  всему
городку.
   Дядю Карло увезли на грузовике, и он предстал перед Терци, который  стоял
в сиянии боевых наград с автоматом в правой руке, опираясь левой на костыль.
   И вот дядя Карло - причем я не думаю, что это была  уловка,  скорее,  все
произошло инстинктивно,  по  привычке  к  какому-то  доблестному  ритуалу  -
щелкнул каблуками, вытянулся по стойке "смирно"  и  представился  как  майор
альпийских стрелков  Карло  Ковассо,  контуженный,  инвалид  войны,  кавалер
серебряной медали. И Терци тоже  щелкнул  каблуками,  тоже  стал  по  стойке
"смирно" и представился как  старшина  королевских  карабинеров  Ребауденго,
командир бадольевской бригады  имени  Беттино  Риказоли,  кавалер  бронзовой
медали. "За что?" - спросил дядя Карло. И взволнованный Терци ответил:
   "Пордои, господин майор, высота 327". "Черт  подери,  -  воскликнул  дядя
Карло, - я находился на высоте 328, в третьем полку. Сассо ди Стриа!" "Битва
солнцестояния?" "Да, битва солнцестояния" "А помните обстрел  Чинкве  Дита?"
"Чертова задница, помню ли я?!"  "А  штыковую  атаку  накануне  дня  святого
Крепена?" "Да Бог ты мой!" В общем, пошли вещи такого рода. А потом безрукий
и безногий шагнули навстречу друг другу и обнялись. Терци сказал:
   "Видите ли, кавалер, видите ли,  господин  майор,  нам  донесли,  что  вы
собираете налоги для фашистского правительства, прислуживающего оккупантам".
"Видите ли, командир, - ответствовал ему дядя Карло, - у  меня  семья,  и  я
получаю зарплату от центрального правительства, а оно - такое, какое есть, я
его не выбирал, и что бы  вы  делали  на  моем  месте?"  "Дорогой  майор,  -
согласился с ним Терцина вашем месте я поступил бы так же,  но  постарайтесь
хотя бы затягивать эти дела, не торопитесь." "Постараюсь,  -  пообещал  дядя
Карло, - я ничего против вас не имею, вы тоже дети Италии и храбрые  бойцы."
Я думаю, они поняли друг друга потому, что оба говорили "Родина"  с  большой
буквы. Терци приказал выдать майору велосипед, и дядя Карло вернулся  домой.
Аделино Канепа не показывался несколько месяцев. Вот уж не знаю, в  этом  ли
именно заключается рыцарство духа, но совершенно точно, что такие узы крепче
всяких партий...
    
   50
 
    
    
    
   Ибо я есмь и первая и я последняя, я чтимая и я хулимая, я блудница  и  я
святая.
   Фрагмент Наг Хаммади 6, 2
    
    
    
   Вошла Лоренца Пеллегрини. Бельбо посмотрел на потолок и заказал последний
мартини. Напряжение стало невыносимым, и я начал привставать.  Лоренца  меня
удержала.
    
   - Нет,  нет,  идемте  все  вместе,  сегодня  открывается  новая  выставка
Риккардо, празднуется открытие нового стиля! Это потрясающий стиль, ты  ведь
видел, Якопо.
    
   Я знал этого Риккардо, он околачивался в "Пиладе", но тогда я еще не  мог
понять, из-за чего взгляд Бельбо еще  больше  сгустился  на  потолке.  После
этого, прочтя файлы, я понял, что  Риккардо  -  это  человек  со  шрамом,  с
которым Бельбо не осмеливался затеять порядочную ссору.
    
   Лоренца повторяла: пойдем, пойдем, галерея совсем недалеко  от  "Пилада",
там намечалась настоящая гулянка, вернее даже настоящая  оргия.  Диоталлеви,
потрясенный,  сразу  выпалил,  что   опаздывает   домой,   а   я   завяз   в
нерешительности, идти не хотелось, но  было  очевидно,  что  Лоренца  хочет,
чтобы был и я, и это дополнительно нервировало Бельбо, потому  что  при  мне
объясняться было невозможно. Но  приглашение  было  так  настойчиво,  что  я
потащился за ними.
    
   Мне этот Риккардо  нравился  довольно  мало.  В  начале  шестидесятых  он
малевал скучноватые  картины,  состоящие  из  переплетения  черных  и  серых
штришков, очень геометрического типа и с оптическими эффектами,  от  которых
все прыгало в глазах. Произведения назывались  "Композиция  15",  "Параллакс
117", "Евклид X". В шестьдесят восьмом он выставлялся в  домах,  захваченных
студентами, слегка поменял палитру, полюбил  резкие  черно-белые  контрасты,
мазки стали более толстыми и названия изменились в сторону "Се  n'est  qu'un
debut13", "Молотов", "Пусть расцветают  сто  цветов".  Когда  я  вернулся  в
Милан, оказалось, что он популярен в кругу, где обожают доктора Вагнера,  он
изничтожил черный цвет, перешел на белые  щиты,  где  контрастно  выделялись
лишь разнонаправленные волокна пористой бумаги "Фабриано", и  таким  образом
картины, как он объяснял, приобретали разнообразное настроение в зависимости
от  падения  света.  Назывались   они   "Апология   амбивалентного",   ""14,
"Berggasse"15, "Яйность" и так далее.
    
   Тогда вечером, войдя в новую галерею, я увидел, что в  творческом  методе
Риккардо  произошел  качественный  скачок.  Экспозиция  именовалась  "Megale
Apophasis" - "Великое Откровение". Риккардо перешел к фигуративности.
   Палитра его сияла. Живопись превратилась в цитатную, а так как  рисовать,
по моему подозрению, он не умел, думаю, что он обходился проекциями на холст
диапозитивов знаменитых  полотен.  Ассортимент  варьировался  от  pompiers16
конца прошлого века до символистов начала нынешнего. По  контурам  оригинала
Риккардо   потом   наводил   лоск   пуантилистской   техникой,   играя    на
микроскопических оттенках цвета, и проходил точка за  точкой  весь  цветовой
спектр, так чтобы в начале пути было  ярчайшее  пылающее  ядро,  а  в  конце
абсолютная чернота, или же наоборот,  в  зависимости  от  того  мистического
космологического концепта, который ему требовалось передать. Там были  горы,
испускавшие  солнечные  лучи,  распыленные  на  тысячи  кружочков  нежнейших
раскрасок, виднелись и концентрические небеса с намеком  на  прекраснокрылых
ангелов, что-то очень похожее на дантовский "Рай" Доре.  Названия  картин  -
"Беатрикс",  "Мистическая  роза",  "Данте  Габриеле  33",  "Верные  любови",
"Атанор", "Гомункулус 666".  Вот  откуда  у  Лоренцы  взялась  идея  завести
домашнего гомункула, сказал я себе. Самая здоровенная картина подписана была
"София", и представляла собой что-то вроде сосульки  из  черных  архангелов,
которая на кончике пузырилась и из нее вытекало  белое  создание,  ласкаемое
ладонями синюшного цвета, перерисованными с  контура,  который  виднеется  в
небе "Герники". В смысле вкуса все это выглядело сомнительно, и  с  близкого
расстояния обляпанный холст не радовал глаз, но если отойти на два  или  три
метра, получалось очень даже лирично.
    
   - Я реалист старой формации, - прошипел мне Бельбо в ухо. -  Могу  понять
только Мондриана. Бывает ли содержание в негеометрической живописи?
    
   - Он раньше делал геометрическую, - сказал я.
    
   - Он делал не живопись, а сортирный кафель.
    
   Тем временем Лоренца поздравляла и целовала Риккардо, а  с  Бельбо  герой
дня обменивался кивками на расстоянии. Толпа  была  изрядная,  галерея  была
отделана под нью-йоркский "лофт", все белое, трубы обогрева и  горячей  воды
выведены наружу под потолок. Бог знает сколько могло стоить  денег  подобное
осквернение приличной  квартиры.  В  одном  углу  система  хай  фай  глушила
окружающих восточными мотивами, что-то с участием ситара, если  я  правильно
понял, такое, в чем не должно быть мелодии. Все  безучастно  проходили  мимо
картин к банкетным столам у  дальней  стены,  торопясь  расхватать  бумажные
стаканчики. Мы появились довольно поздно, в воздухе было  не  продохнуть  от
дыма, какие-то девки время от времени начинали колыхаться  посередине  залы,
но большинство до сих пор еще болтало  между  собой  и  налегало  на  буфет,
действительно вполне порядочный. Я уселся на  диване,  у  подножия  которого
размещалась огромная чаша с компотом, и  собрался  начерпать  некую  толику,
потому что не обедал. Однако посередине, на горке нарезанных фруктов, увидел
четкий отпечаток ботинка. Пол вокруг  весь  был  заплескан  белым  вином,  и
кое-кто из приглашенных с трудом поддерживал равновесие.
    
   Бельбо  завладел  стаканом  и  равнодушно  слонялся  без  видимой   цели,
похлопывая по плечу встречных. Он пытался отыскать Лоренцу.
    
   Но все находилось в движении. Толпа была во власти круговой турбуленции -
пчелиный рой в стремлении к неведомому цветку. Я, например, никого не искал,
однако тоже поднялся на  ноги  и  пустился  в  путь,  подчиняясь  импульсам,
исходившим от группы. Вдалеке обрисовалась Лоренца, возгласами восторженного
узнавания  приветствовавшая  знакомых,   с   поднятой   головой,   умышленно
близоруким взором, прямыми плечами и грудью, со всей неподражаемой  жирафьей
повадкой.
    
   Потом человеческий поток затиснул меня в угол у банкетного  стола,  прямо
передо мной были Лоренца и Бельбо, спинами ко мне, наконец повстречавшиеся
   - может быть, случайно - и, как и я, несвободные. Не  знаю,  понимали  ли
они, что я от них близко, но в общем галдеже  никто  все  равно  не  мог  бы
расслышать, что говорят другие. Хотя мне было все-таки слышно.
    
   - Ну, - говорил Бельбо. - Откуда взялся этот твой Алье?
    
   - Он с таким же успехом твой. Почему-то  тебе  можно  знать  Симона,  мне
нельзя знать Симона. Логика.
    
   - Какой он тебе Симон? Почему он тебя зовет София?
    
   - Ну, в шутку! Мы познакомились у общих друзей. И по-моему, он очень мил.
   Он так целует мне руку, как будто я принцесса. И вообще он  мог  бы  быть
моим отцом.
    
   - Как бы он тебя не сделал матерью.
    
   Мне казалось, что я слышу собственный голос там, в Баии, когда мы были  с
Ампаро. Что взять  с  Лоренцы.  Алье  умеет  целовать  ручку  молодой  даме,
непривычной к такому обращению.
    
   - В чем юмор шутки про Симона и Софию? Его зовут Симон или нет?
    
   - Юмор замечательный, можешь быть спокоен. Дело в том, что наш  универсум
- это результат ошибки, и немножко виновата в этом я. София  -  это  женская
половина Бога, и вообще когда-то Бог был больше похож  на  женщину,  чем  на
мужчину, это вы потом обрастили его бородой и назвали Он. Я была его  лучшей
половиной. Симон говорит, что потом мне захотелось создать мир не  спросясь,
без разрешения, мне - это Софии, которая называется еще, подожди,  сейчас  я
вспомню, ага, Эннойя. Дальше, кажется,  моя  мужская  половина  не  захотела
ничего  создавать,  наверное,  струсила,  а  может  быть   даже,   оказалась
импотентом. Я же тогда, вместо того чтобы с  ней  -  с  ним  -  согласиться,
захотела создать мир своими силами,  ну  просто  удержу  не  было,  до  чего
создать хотелось, это от любви, я обожаю универсум, хотя он и бестолковый.
   Поэтому я душа этого мира. Так говорит Симон.
    
   - Очаровательно. Он всем бабам это говорит?
    
   - Нет, дурачок, только мне. Он понял меня лучше, чем ты, и  не  стремится
переделать меня по своему подобию. Он понимает, что нужно дать мне жить, как
я сама хочу. Так  поступила  и  София  -  бросилась  сотворять  мир.  Однако
наткнулась на  первичную  материю,  такую  тошнотворную,  по-моему,  она  не
пользовалась дезодорантами и,  вообще,  она  сделала  это  не  нарочно,  но,
похоже, именно она сотворила этого... Дему... как его?
    
   - Уж не Демиурга ли?
    
   - Да, его самого. Не помню, то ли Демиурга сотворила София, то ли он  уже
был, а она просто подтолкнула его - иди-ка, мол, дурачина,  сотвори  мир,  а
потом уж мы с тобой позабавимся. Демиург, наверное, был тупенький и не знал,
как сотворить мир таким, чтоб был как надо, и  вообще  ему  не  следовало  и
браться за это дело, так как материя была плохая да и  разрешения  совать  в
нее свои лапы у него не было. Короче, он натворил, что мог, и София осталась
во всем этом... Пленница мира.
    
   Лоренца много говорила и пила. Многие гости начали легонько  покачиваться
на середине зала с закрытыми глазами, а Рикардо появлялся перед  ней  каждые
пару минут и что-то наливал  ей  в  стакан.  Бельбо  пытался  помешать  ему,
говоря, что  Лоренца  уже  выпила  лишнее,  но  Рикардо  смеялся,  покачивая
головой, а она возмущалась, утверждая, что может выпить больше Якопо, потому
что моложе.
    
   - Ладно, ладно, - злился Бельбо - Не слушай папашку. Слушай  Симона.  Что
он тебе еще рассказал?
    
   - Что я пленница мира, а точнее, злых ангелов... потому что во всей  этой
истории ангелы были плохие, они-то  и  подсобили  Демиургу  сотворить  такой
бордель... так вот, говорю я, эти злые  ангелы  держат  меня  у  себя  и  не
отпускают, а заставляют мучиться. Но время от времени среди людей появляется
кто-то, кто меня узнает. Как Симон. Он говорит, что такое с ним уже  однажды
случалось, тысячу лет назад... потому что, я не  сказала  тебе,  Симон  ведь
практически бессмертен... если б ты знал, все то, что он видел...
    
   - Разумеется, разумеется. А теперь лучше перестать пить. - Тс-с-с...
   Однажды Симон встретил меня, когда я была блудницей в  Тире,  в  каком-то
борделишке, и звали меня Еленой...
    
   - Это он так сказал, да? А  ты  и  довольна.  "Позвольте  поцеловать  вам
ручку, красавица-шлюшечка моего засранного мира..." Какое благородство.
    
   - Если и была красавица-шлюха, то это Елена. К  тому  же  в  те  времена,
когда говорили "блудница", то  подразумевали  женщину  свободную,  ничем  не
связанную, интеллектуалку, которая не хотела быть домашней  курицей.  Ты  же
сам знаешь, что блудница - это была куртизанка, державшая салон. Сейчас  это
была бы женщина, занимающаяся связями с  общественностью.  Назвал  бы  такую
женщину шлюхой, этакой толстой распутницей из тех, что охотятся  на  шоферов
грузовиков?
    
   В этот момент Рикардо снова оказался рядом с ней и взял ее за локоть.
    
   - Пойдем потанцуем, - предложил он. Они вышли на середину зала,  двигаясь
с отсутствующим видом, подымая  и  опуская  руки,  словно  выбивая  ритм  на
барабане. Время от времени Рикардо притягивал ее к себе и  властно  клал  ей
руку на затылок, а она следовала  за  ним,  закрыв  глаза,  с  разгоревшимся
лицом, откинув голову назад. Прямые распущенные волосы ниспадали на плечи.
   Бельбо курил сигарету за сигаретой,
 
   Потом Лоренца обхватила  Рикардо  за  талию  и  медленно  повела  его  по
направлению к Бельбо, пока они не остановились прямо  перед  ним.  Продолжая
двигаться под музыку, Лоренца взяла из его  рук  стакан.  Она  держалась  за
Рикардо левой рукой, в правой у  нее  был  стакан,  чуть  влажные  глаза  ее
смотрели на Якопо, и могло показаться, что она  плачет,  но,  наоборот,  она
улыбалась... И говорила с ним.
    
   - И, представь себе, это было не только тогда, понял?
    
   - Когда "тогда"? - переспросил Бельбо.
    
   - Когда он встретил Софию. Спустя несколько веков Симон был также Гийомом
Постэлем.
    
   - Разносил письма?
    
   - Идиот. Это был ученый эпохи Возрождения, который читал по-еврейски...
    
   - По-древнееврейски.
    
   - Какая разница? Он читал на этом языке так, как сейчас мальчишки  читают
о приключениях Мики Мауса. Ему достаточно было бросить  беглый  взгляд.  Так
вот, в одной больнице в Венеции он встретил старую и неграмотную служанку  -
его Джоанну. Он увидел ее  и  сказал  себе:  "Вот,  я  понял,  она  -  новое
воплощение Софии, Эннойи, она - Великая Мать Мира,  сошедшая  к  нам,  чтобы
искупить весь мир с его женской душой". Постэль увез Джоанну с собой, и  все
считали его безумцем, а он - он хотел вызволить ее из плена ангелов, а когда
она умерла, он целый час смотрел на солнце, а потом много дней не  ел  и  не
пил, весь наполненный Джоанной, хотя ее уже не было среди живых, но для него
она как бы и не умирала, потому что она всегда здесь, она прикована к миру и
время от времени является или, как это сказать?..
   воплощается.. Правда, трогательная история?
    
   - Я утопаю в слезах. А тебе - что, так приятно быть Софией?
    
   - Но я ведь и для тебя тоже София, любовь  моя.  Помнишь,  какие  ужасные
галстуки ты носил до знакомства со мной, а пиджак твой был обсыпан перхотью?
Рикардо сновав положил ей руку на затылок.
    
   - Я могу принять участие в разговоре? - спросил он.
    
   - Молчи и танцуй. Ты - мое орудие сладострастия.
    
   - P>- Согласен.
    
   Бельбо продолжал так, будто художника не существовало:
    
   - Итак, ты его блудница, его феминистка,  которая  занимается  связями  с
общественностью, а он - твой Симон.
    
   - Меня зовут не Симон, - заплетающимся языком объявил Рикардо.
    
   - Не о тебе речь, - оборвал его Бельбо.  Последние  несколько  минут  мне
было как-то неловко за него. Он,  который  всегда  так  скупо  выражал  свои
чувства, сейчас разыгрывал любовную ссору  при  свидетеле,  хуже  того  -  в
присутствии соперника. Но последняя его  реплика  показала,  что,  обнажаясь
перед ним - в то время, как настоящим противником был другой - он  утверждал
единственным дозволенным ему способом свои права на Лоренцу. Взяв из чьих-то
рук новый стакан, Лоренца сообщила:
    
   - Но это же игра. Люблю я ведь тебя.
    
   - Слава Богу, что не ненавидишь. Послушай, я хотел бы  уйти.  Что-то  мой
гастрит разыгрался. Я ведь все еще заложник низменной материи,  и  мне  твой
Симон ничего не обещал. Давай уйдем?
    
   - Побудем еще немножко. Тут так хорошо. Тебе скучно? К тому же я  еще  не
смотрела картины. Ты видел ту, на которой Рикардо изобразил меня?
    
   - Хотелось бы мне и на тебе столько всего изобразить - вставил Рикардо.
    
   - Ты вульгарен. Отвали. Я  разговариваю  с  Якопо.  Бог  мой,  Якопо,  ты
думаешь, что только ты  один  способен  на  интеллектуальные  развлечения  с
твоими друзьями, а я нет? Так кто  же  обращается  со  мной  как  с  Тирской
проституткой? Ты.
    
   - Я мог бы догадаться. Я. Это ведь я толкаю тебя в объятия старых мужчин.

   - Он никогда не пытался обнять меня. Он не сатир. Тебе не  нравится,  что
он не тянет меня в постель, а считает интеллектуальным партнером.
    
   - И светочем.
    
   - Вот этого ты не должен был говорить.  Риккардо,  уведи  меня  и  поищем
чего-нибудь еще выпить.
    
   - Нет уж, погоди, - сказал Бельбо. - Сейчас ты мне объяснишь,  правда  ли
ты приняла его всерьез, а я подумаю, совсем ты сошла с ума  или  еще