и
и преследуют  цели,  начертанные  друидами,  а  также  совершают  инициации,
обращаясь к друидизму.
    
   (M.Raoult. Les druides. Les societes initiatiques celtes  contemporaines,
Париж, Rocher, 1983, с. 18)
 
    
    
   Близилась полночь, и согласно программе, составленной  Алье,  нас  ожидал
еще один сюрприз. Мы покинули дворцовые  сады  и  продолжили  нашу  прогулку
среди холмов.
    
   Через три четверти часа Алье посоветовал припарковать наши машины на краю
лесных зарослей. Как он пояснил, нам нужно было пробраться  сквозь  чащу  на
одну поляну, куда не было ни дороги, ни тропинки.
    
   Мы шли  немного  под  гору,  продираясь  сквозь  лесные  заросли;  нельзя
сказать, чтобы здесь было мокро, но наши ноги ступали по настилу из  гниющих
листьев и  скользким  корням.  Время  от  времени  Алье  доставал  карманный
фонарик, чтобы сориентироваться, где лучше  пройти,  но  после  этого  сразу
выключал его, говоря, что не стоит уведомлять о нашем присутствии участников
церемонии.
   Диоталлеви  в  какой-то   момент   попытался   было   вставить   какой-то
комментарий, не помню уже какой, возможно, он вспомнил о Красной Шапочке, но
Алье достаточно настойчиво попросил его воздержаться.
    
   Когда мы уже выходили из кустов, услышали отдаленные  голоса.  Наконец-то
мы добрались до лесной поляны, освещенной  рассеянным  сиянием  -  возможно,
лучинами или, скорее, светлячками, которые волнообразно  двигались  у  самой
поверхности земли и излучали слабый серебристый свет,  -  как  будто  горела
какая-то летучая субстанция, холодная с химической точки зрения, заключенная
в мыльные пузыри, которые витали над травой. Алье попросил нас  остаться  на
месте, под прикрытием кустов, и не подавать признаков жизни.
    
   - Скоро сюда прибудут жрицы.  Друидессы.  Они  будут  взывать  к  великой
космической богоматери Микиль, известной в христианстве как святой Михаил.
   И не случайно этот святой - ангел, а значит андрогин, который мог  занять
место женского божества...
    
   - А откуда они должны прибыть? - шепотом осведомился Диоталлеви.
    
   - Из разных мест: из Нормандии, Норвегии, Ирландии...  Сегодня  особенное
событие, а местность благоприятна для проведения обрядов.
    
   - Почему? - спросил Гарамон.
    
   - Потому что одни места магические, а другие нет.
    
   - Но кто они... в повседневной жизни? - допытывался Гарамон.
    
   - Люди. Секретари-машинистки, страховые агенты, поэтессы. Люди,  которых,
встретив завтра, вы можете не узнать.
    
   Мы увидели небольшую группу  людей,  готовящихся  к  выходу  на  середину
поляны.
   Я понял, что тот холодный свет исходил от маленьких фонариков, скрытых  в
ладонях жриц, а поскольку поляна лежала на  вершине  холма,  то  создавалось
впечатление, будто они светят над самой поверхностью земли; издали я увидел,
как жрицы, подходя со стороны долины, появлялись  на  противоположном  конце
поляны. На них были белые туники, развевавшиеся на легком ветерке.
   Они стали в круг, а на середину вышли три жрицы.
    
   - Это три hallouines из Лизье, Клонмакнуа  и  Пино  Торинезе,  -  пояснил
Алье.
    
   Бельбо поинтересовался, почему именно из этих мест, но  Алье  лишь  пожал
плечами.
    
   - Тише, подождите. В трех словах  мне  не  объяснить  значение  обряда  и
иерархию нордической магии. Вам придется довольствоваться тем, что я успеваю
сказать. Если я не даю более пространных пояснений, то потому,  что  сам  не
знаю... или не могу вам это открыть. Я должен почитать обет молчания...
    
   В  самом  центре  поляны  я  заприметил  груду  камней,  по  своей  форме
напоминавшую, хотя только в общих чертах, дольмен.  Возможно,  эти  глыбы  и
определили выбор места для проведения обряда. Одна из трех жриц поднялась на
дольмен и подула в трубу. Эта труба, по сравнению с инструментом, который мы
видели  несколькими  часами  раньше,  еще  больше  походила  на   горн   для
триумфального марша Аиды. Однако из нее раздался приглушенный, мрачный звук,
который, казалось, долетал откуда-то издалека. Бельбо взял меня за локоть:
    
   - Это же настоящая рамсинга тугов под священным баньяном...
    
   В ответ я поступил совершенно неделикатно. Я не сразу понял, что он шутит
для того, чтобы не вызывать других аналогий, и бросил  щепоть  соли  на  его
рану:
    
   - Конечно, генис был бы менее волнующим.
    
   Бельбо утвердительно кивнул.
    
   - Потому-то я и стою здесь, что не хочу генис. Не знаю, может,  именно  в
этот вечер он стал улавливать  связь  между  своими  видениями  и  тем,  что
случилось с ним за последние месяцы.
    
   Алье не слышал наш разговор, но заметил, что мы перешептываемся.
    
   - Это не сигнал и не предупреждение, - сказал он, - а определенного  вида
ультразвук, позволяющий установить контакт  с  подземными  волнами.  Видите,
жрицы взялись за руки и стали в круг. Они таким образом создают некий  живой
аккумулятор, который принимает и концентрирует теллурические вибрации.
   Сейчас должно появиться облако...
    
   - Какое облако? - шепотом спросил я.
    
   - По традиции называется зеленым облаком. Немного терпения...
    
   Я не был готов к появлению никакого зеленого  облака.  И  вот  совершенно
неожиданно с земли поднялась  шелковистая  дымка,  которую  можно,  было  бы
назвать облаком, будь она однообразной и более плотной. Однако она  состояла
из отдельных хлопьев, которые скреплялись в какой-то определенной  точке,  а
затем, подхваченные дуновением ветра, взлетали, словно клубы сахарной  ваты,
проплывали в воздухе и снова сбивались в ком на  другом  конце  поляны.  Это
было необыкновенное зрелище: иногда хлопья появлялись где-то на фоне дерева,
иногда все терялось в  бледноватом  тумане,  потом  вдруг  в  центре  поляны
поднимался клуб дыма, скрывая от нашего взгляда все, что там происходило,  и
оставляя видимыми только край поляны и небо, где по-прежнему  светила  луна.
Движения  хлопьев  были  резкими,  неожиданными,  словно  они   повиновались
какому-то капризному дуновению.
    
   Сначала  я  подумал,  что  это  могут  быть  химические  штучки;   затем,
поразмыслив, решил, что на высоте в шестьсот метров вполне реальны настоящие
облака. Они были предусмотрены ритуалом, призваны? Вполне вероятно, что нет,
возможно,  жрицы  вычислили,  что  на   такой   высоте   при   благоприятных
обстоятельствах  у  самой  земли  могут  образовываться  эти  величественные
облака.
    
   Трудно было не восхищаться великолепием зрелища, тем  более  что  одеяния
жриц сливались с белизной дымки и их силуэты то появлялись,  то  исчезали  в
этой молочной субстанции, словно поглощались ею.
    
   Наступил момент, когда  облако  заняло  весь  центр  поляны,  а  одинокие
клубящиеся шары, удлиняясь, взлетали вверх и почти полностью закрывали луну,
при этом, впрочем, не превращая поляну, которая оставалась светлой по краям,
в мертвенно-белую пустыню. И вдруг мы  увидели,  как  от  облака  отделилась
друидесса и, вытянув вперед руки, с криком бросилась к лесу; я даже подумал,
что она обнаружила нас и теперь старается обратить на  нас  свое  проклятие.
Однако в нескольких метрах от нас  она  неожиданно  изменила  направление  и
принялась бегать вокруг белого пятна, затем исчезла в  облаке  с  его  левой
стороны, чтобы через несколько  минут  возникнуть  с  правой,  и  опять  она
пробежала так близко от нас, что я смог разглядеть ее лицо. Это была сивилла
с  большим  дантевским   носом   над   тонким,   словно   расщелина,   ртом,
раскрывавшимся будто морской цветок, беззубым, если не считать двух резцов и
нарушающего симметрию клыка. Глаза ее были быстрые, хищные, с  пронизывающим
взглядом. Мне послышалось или показалось - и  на  этот  образ  накладываются
другие воспоминания, - что вместе с серией  слов,  произнесенных  на  языке,
который я принял за гаэльский, я услышал пару  заклинаний  по-латыни,  нечто
вроде "о pegnia (oh, е oh!, intus) et eee  uluma!!!",  и  неожиданно  облако
почти полностью растаяло, поляну опять залил яркий свет, и я увидел, что  ее
оккупировало стадо приземистых свиней  с  ошейниками  из  недозрелых  яблок.
Друидесса, которая играла на трубе, все так же стояла на дольмене,  потрясая
ножом.
    
   - Пошли, - сухо бросил Алье - Это все. Слушая его, я заметил, что  облако
нас полностью окутало, я уже почти не видел моих спутников.
    
   - Как это,  все?  -  послышался  голос  Гарамона.  -  Похоже,  что  самое
интересное только начинается!
    
   - Это все, что можно вам видеть. Остальное - исключено.  Давайте  уважать
обряд. Пошли.
    
   Я вошел в лес, и тут же меня обволокла  окружающая  нас  влага.  Мы  шли,
дрожа от холода, скользя по настилу  из  гнилых  листьев,  тяжело  дыша,  не
разбирая пути, словно солдаты обратившейся в бегство армии. Мы добрались  до
дороги.
   Через два часа можно было уже быть в Милане. Садясь  в  машину  Гарамона,
Алье на прощание сказал:
    
   - Извините, что прервал зрелище.  Я  хотел,  господа,  чтобы  вы  кое-что
узнали, чтобы вы узнали кого-то,  кто  живет  вокруг  вас  и  для  кого  вы,
собственно, отныне собираетесь работать.  Однако  больше  этого  вам  видеть
нельзя. Когда мне сообщили об этом событии, я пообещал, что не  нарушу  хода
церемонии.
   Наше присутствие могло бы отрицательно сказаться на том, что  последовало
дальше.
    
   - А свиньи? Что там происходит? - попробовал выведать Бельбо.
    
   - Я уже сказал все, что мог.
    
   63
 
    
    
    
   - О чем ты думаешь, когда смотришь на эту рыбу?
   - О других рыбах.
   - А когда смотришь на других рыб?
   - Еще о других рыбах.
    
   (Joseph Heller. Catch 22. Нью-Йорк, Simon & Schuster, 1961, XXVII)
 
    
    
   Из Пьемонта я вернулся обуреваемый угрызениями  совести.  Однако,  увидев
Лию, позабыл о всех своих вожделениях.
    
   Следует сказать, что эта поездка навела меня на  новые  следы,  и  теперь
меня больше всего заботило то, что я прежде этим не  занимался.  Я  как  раз
главу за главой упорядочивал иллюстрации к истории металлов, и мне никак  не
удавалось  вырваться  из  объятий  демона  аналогии,  как  это  уже  однажды
случилось в Рио. Чем отличаются друг от друга  цилиндрическая  печь  Реомюра
1750 года, инкубатор для выведения  птенцов  и  атанор  XVII  столетия,  эта
материнская  утроба,  мрачная  матка  для  выращивания   Бог   знает   каких
мистических металлов? У меня было такое ощущение, будто в пьемонтский замок,
где я побывал неделю назад, перевезли весь Немецкий музей.
    
   Мне становилось все труднее вылущивать мир магии из того, что мы называем
сегодня миром точных измерений. Я вновь сталкивался с людьми, о которых  еще
в школе говорили, что они несут свет математики и физики в дебри суеверий, и
обнаруживал, что свои открытия они делали, опираясь,  с  одной  стороны,  на
лабораторию, а с  другой  -  на  Каббалу.  Возможно,  всю  истерию  я  читал
по-новому, глазами сатанистов? Однако вскоре мне в руки  попались  подлинные
тексты,  где  рассказывалось  о  том,   как   физики-позитивисты   прямо   с
университетской скамьи спешили на десерт посетить сеансы медиумов и собрания
астрологов и каким образом Ньютон открыл закон всемирного тяготения, веря  в
существование оккультных сил (я  вспомнил  его  исследования  по  космологии
розенкрейцеров).
    
   Я дал себе обещание все в науке подвергать сомнению, но теперь я  не  мог
доверять даже мэтрам, которые учили меня во всем сомневаться. Я сказал себе,
что в  этом  похож  на  Ампаро:  не  верю,  но  уступаю.  Я  ловил  себя  на
размышлениях о том, что высота большой пирамиды  действительно  равна  одной
миллиардной расстояния  между  Землей  и  Солнцем,  или  о  том,  что  между
мифологиями  кельтов  и  американских  индейцев  сами  собой   напрашиваются
аналогии. И тогда я начинал вопрошать все, что меня окружало: дома,  вывески
магазинов, облака в небе, гравюры  в  библиотеках,  умоляя  раскрыть  не  их
собственную историю, а ту, другую, которую они  несомненно  скрывали,  но  о
которой можно было догадаться, исследуя их свойства и таинственную схожесть.

   Меня выручила Лия, по крайней мере на какое-то время. Я рассказал ей  все
(или почти все) о своей  поездке  в  Пьемонт,  и  с  тех  пор  каждый  вечер
возвращался домой с новыми  интересными  данными,  которые  включал  в  свой
список совпадений. Лия комментировала: "Ешь, ты стал тощий как щепка".
   Однажды вечером она присела к моему столу, волосы разделила посреди  лба,
чтобы смотреть мне прямо в глаза, руки сложила на  животе,  как  это  делают
крестьянки. Она никогда не сидела так, с  расставленными  ногами,  с  юбкой,
натянутой между коленями. Я подумал, что эта поза лишена привлекательности.
   А потом взглянул на ее лицо, и оно мне показалось как никогда  светлым  и
нежным. Я выслушал ее - хоть сам еще не знал почему - с уважением.
    
   - Пиф, - сказала она, - мне совсем не нравится то,  как  ты  работаешь  в
издательстве "Мануций". Прежде  ты  собирал  факты  и  нанизывал  их  словно
ракушки. А теперь создается впечатление,  будто  ты  зачеркиваешь  номера  в
лото.
    
   - Это только потому, что числа мне кажутся более забавными.
    
   - Это не  забава,  а  увлечение,  это  разные  вещи.  Смотри,  ты  можешь
заболеть.
    
   - Не будем преувеличивать. Кроме того, больны пока что  они.  Человек  не
становится   сумасшедшим   только   потому,   что   работает   санитаром   в
психиатрической клинике. - Это еще надо  доказать,  -  Знаешь,  я  всегда  с
недоверием относился к аналогиям, а теперь у меня в голове  парад  аналогий,
какой-то Кони Айленд, Первое Мая в Москве,  целый  Святой  Год  аналогий.  Я
замечаю, что некоторые из них лучше, чем другие, и задумываюсь, нет ли  тому
объяснений.
    
   - Пиф, - сказала Лия, - я видела твои карточки - ведь в  мои  обязанности
входит раскладывать их  по  порядку.  Какие  бы  открытия  ни  сделали  твои
сатанисты, они уже давно здесь, стоит только хорошо присмотреться.
    
   И она похлопала себя по животу, бокам, бедрам и по лбу. Когда она  сидела
так, с расставленными коленями, которые натягивали юбку, то казалась крепкой
и цветущей кормилицей - она, такая тонкая и гибкая,  -  потому  что  кроткая
мудрость придавала ей матриархальный авторитет.
    
   - Пиф, нет архетипов, существует тело. Живот внутри прекрасен, потому что
там созревает ребенок, туда радостно влетает твой птенчик и оставляет  очень
вкусное блюдо, поэтому так хороши и важны пещеры, овраги, норы, подземелья и
даже лабиринты, которые напоминают нашу добропорядочную и святую требуху,  и
если кто-нибудь захочет создать нечто весьма значимое, он добудет это  нечто
именно из живота, ведь ты тоже из него  появился  в  день  своего  рождения;
плодородие всегда связано с какой-нибудь дырой,  в  которой  вначале  что-то
томится, а затем появляется маленький китаец,  финик,  баобаб.  Однако  верх
всегда лучше, чем низ, поскольку, когда стоишь на голове, в  мозг  приливает
чересчур много крови, потому что ноги воняют, а волосы нет, потому что лучше
взобраться  на  дерево  и  собирать  плоды,  чем  закончить  под  землей   и
откармливать червяков, потому что, устремляясь вверх (собственно,  ты  хотел
идти на чердак), ты редко причиняешь себе боль,  а  последствия  падения  на
землю обычно  бывают  весьма  болезненными,  а  значит,  верх  -  вместилище
ангельских сил, а низ - дьявольских.  Но  поскольку  то,  что  я  перед  тем
сказала о моем красивом животике тоже правда, обе вещи соответствуют истине:
низ и середина прекрасны с одной стороны, а верх - с другой, и ни  всемирные
противоречия, ни дух Меркурия ничего не могут тут поделать. Огонь дает  тебе
тепло, а холод приносит бронхит, и если рассуждать с точки  зрения  ученого,
жившего  четыре  тысячелетия  назад,  именно  огонь  обладает  полезными   и
таинственными свойствами, тем более что на нем можно изжарить себе цыпленка.
Однако холод консервирует этого же цыпленка, а если  сунешь  руку  в  огонь,
сразу же появится волдырь, о, такой огромный; так что если хочешь подумать о
чем-то, что хранится тысячелетиями,  как  разум,  то  лучше  это  делать  на
вершине горы (мы уже видели, как это хорошо), или  же  в  пещере  (что  тоже
хорошо), или же в вечном холоде тибетских гор (что вообще прекрасно). А если
хочешь знать, почему разум  пришел  к  нам  с  Востока,  а  не,  скажем,  со
швейцарских  Альп,  так  это  потому,  что  взоры  твоих  предков,   которые
просыпались еще до восхода солнца, были устремлены на восток в надежде,  что
солнце взойдет и не будет дождя. Что за время!
    
   - Конечно, мама.
    
   - А как же, малыш. Солнце хорошо уже  тем,  что  согревает  тело,  и  еще
потому, что у него хватает ума вставать каждое  утро,  хорошо  все  то,  что
возвращается, а не то, что отходит и  навсегда  исчезает  и  с  глаз,  и  из
сердца. Наилучший способ вернуться туда, откуда ты вышел, не повторяя дважды
пройденного пути, это идти по  кругу.  А  поскольку  единственное  существо,
способное свернуться в бублик, - змея, это  и  объясняет  причину  появления
такого  множества  мифов  и  культов,  связанных  со  змеей;  ведь  непросто
представить себе возвращение Солнца, скручивая в  крендель  бегемота.  Кроме
того, если при проведении ритуала тебе необходимо воззвать к  Солнцу,  лучше
всего перемещаться по кругу, поскольку если ты идешь  по  прямой  линии,  то
всего лишь удаляешься от изначального места и церемония продлится недолго, а
с другой стороны, круг - наиболее удобен для любого образца, и знают об этом
даже огнеглотатели, выступающие на площадях: став в круг, все  могут  видеть
то, что происходит в его центре, а если бы целое племя выстроилось в шеренгу
как солдаты, тем, дальним, ничего не было бы видно. Вот почему  круг  -  это
движение, а движение - круговое, и  цикличные  возвращения  лежат  в  основе
каждого культа и каждого обряда.
    
   - Конечно, мама.
    
   - А как же! А теперь давай перейдем к магическим числам, которые  обожают
твои авторы. Один - это ты, потому что  второго  такого  нет,  у  тебя  одна
штучка, вот здесь, и у меня одна штучка, вот здесь, один нос,  одно  сердце,
сам видишь, сколько важных вещей существует в единственном числе. Два глаза,
уха, две ноздри, мои груди и два твоих яичка, две  ноги,  руки  и  половинки
ягодиц. Число три наиболее магическое, потому что наше тело его не знает,  в
нем ничего нет в количестве трех, это должно быть очень таинственное  число,
которое мы приписываем Богу, где бы мы ни жили. Однако давай поразмыслим:  у
тебя есть одна хорошенькая штучка, у меня есть  одна  хорошенькая  штучка  -
сиди и молчи, свое остроумие оставь при себе, - так вот, если эти две штучки
сложить, на свет появится еще одно существо, и нас будет трое. Да неужели же
нужно быть профессором университета, чтобы объявить о том, что абсолютно все
народы имеют троичную структуру, говорят о троице и так далее?  Не  забывай,
что в религии все расчеты проводятся без помощи компьютера,  а  наши  предки
были людьми из крови и костей, которые трахались точно так же, как и мы, так
что все троичные структуры не представляют собой тайны, а лишь  рассказывают
то, что делаешь ты и что делали они. И дальше: две ноги и  две  руки  -  это
четыре, ну и четыре - тоже хорошее число, ты вспомни: у животных  по  четыре
лапы, маленькие дети ползают на четвереньках, о чем хорошо  знал  сфинкс.  О
пяти не стоит даже говорить, у нас пять пальцев на руке, а  если  посмотришь
на свои две руки, то увидишь еще  одно  священное  число  -  десять,  это  и
понятно, ведь заповедей тоже десять, если бы, например, их было  двенадцать,
то  священник,  перечисляя  их  по  пальцам:  один,  два,  три...  дойдя  до
последних, должен был бы использовать руку ризничего. А теперь  посмотри  на
свое тело и сосчитай все части, торчащие из туловища: руки, ноги,  голова  и
пенис, итого шест