справа налево  и  обратно  тяжелый  шар
Маятника.
    
   - С тех пор как мы не видимся, о брат мой, - усмехнулся Алье, - я слышал,
что ты не сумел удержаться и разгласил секретные сведения. Так  как  же?  Ты
знаешь, что сказал нам заключенный, и он говорит, что узнал от тебя.
   Значит, ты знал это и таил от нас.
    
   -  Граф,  -  отвечал  Арденти.  -  Заключенный  лжет.   Мне   унизительно
признаваться, но честь превыше всего. История, которую я ему доверил, не та,
в которую посвятили меня сейчас Мистические Легаты. Истолкование Послания  -
да, это верно, Посланием я занимался, и этого я  не  потаил  от  вас  тогда,
несколько лет назад, в Милане, - его истолкование Послания для меня ново.  Я
не был бы способен прочесть его так, как читает  заключенный,  и  поэтому  я
искал помощи. И  должен  сказать,  что  этой  помощи  от  него  не  получил,
напротив, встретил лишь недоверие,  вызов  и  угрозы...  -  Может  быть,  он
собирался сказать что-то еще, но  глядя  на  Алье,  он  глядел  также  и  на
Маятник, оказывавший на него завораживавшее влияние. В гипнотическом  трансе
он пал на колени и смог произнести только: - Прошу пощады, ибо не знаю.
    
   - Ты пощажен, ибо знаешь, что не знаешь, - сказал  ему  Алье.  -  Ступай.
Итак, о братья, заключенный знает много того, о чем не знал ни один из  нас.
Он даже знает, кто такие мы, а мы узнали это от  него.  Следует  действовать
безотлагательно,  ибо  скоро  начнет  рассветать.  Оставайтесь  же  здесь  в
медитации, пока я удалюсь, чтобы  снова  беседовать  с  заключенным  и  чтоб
вырвать у него признание.
    
   - А, нет, месье граф! - Пьер выступил на просцениум, глаза его горели.  -
У вас было два дня, вы с ним говорили, с нами это не обсуждалось,  и  он  не
видел ничего, не говорил ничего, не слышал ничего, как три обезьяны.  О  чем
вы хотите опять его спрашивать, сейчас, в эту ночь? Нет,  нет,  сюда,  перед
всеми, перед нами, немедленно!
    
   - Успокойтесь, мой милый Пьер. Я распорядился доставить сюда сегодня  ту,
которую чту как совершеннейшее воплощение  Софии,  как  мистическую  связную
между миром заблуждения и Верховным Огдоадом. Не дознавайтесь, как и почему,
но при помощи этой посредницы заключенный заговорит. Скажи всем этим  людям,
кто ты такая, София!
    
   И  Лоренца,  в  том  же  сомнамбулическом  трансе,  почти  что  с  трудом
выговаривая слова:
    
   - Я семь... блудница и святая...
    
   - А, вот какие штуки, - ощерился  Пьер.  -  С  нами  тут  сливки  мировой
инициации, а надо прибегать к девкам!  Нет  уж,  сюда  его,  к  Маятнику,  и
быстро!
    
   - Не будем ребячиться, - настаивал Алье. - Мне нужен час времени. С  чего
вы взяли, что он будет красноречив у Маятника?
    
   - Будет  красноречива  его  смерть!  Человеческую  жертву!  Le  sacrifice
humain!
   - заревел Пьер, обращаясь к залу. И зал подхватил хором:
    
   - Le sacrifice humain!
    
   Салон сделал шаг вперед:
    
   - Граф, ребячество ни при  чем,  правота  на  стороне  брата.  Мы  же  не
полиция...
    
   - Уж вы бы на эту тему молчали... - парировал Алье.
    
   - Мы же не полиция и не считаем для себя  употребимыми  известные  методы
дознания.  Не  думаю  в  то  же  время,  что  могли  бы  возыметь   действие
жертвоприношения духам подземного  мира.  Если  бы  они  хотели  подать  нам
какие-либо знаки, у них имелось достаточно времени. Они не подали знаков.
   Кроме заключенного, знал еще кое-кто, не считая того, кого не стало.  Так
вот, нынешней ночью в нашей власти  провести  очную  ставку  заключенного  с
теми, кто знали и  даже...  -  тут  он  хихикнул,  буравя  Алье  прищуренным
взглядом из-под кустоватых бровей, - провести их очную ставку с самими нами,
вернее с некоторыми из нас...
    
   - На что вы намекаете, Салон? - спросил Алье дрогнувшим, внезапно  севшим
голосом.
    
   - Если позволит господин  граф,  я  сейчас  поясню,  -  заговорила  мадам
Олкотт.
   Это была она, я узнал  ее  по  фотографии  на  плакате.  Землистое  лицо,
оливковые одежды, лоснящиеся от масел черные  косы,  собранные  на  макушке,
мужской прокуренный голос. Мне еще  в  магазине  Слоан  померещилось  что-то
знакомое в этом портрете, и сейчас я наконец понял: это была та  друи-десса,
которая налетела на нас на мистическом празднике в Пьемонте.
    
   - Алекс и Денис, приведите заключенного.
    
   Она скомандовала так решительно, ропот толпы  в  нефе  был  так  очевидно
солидарен с нею, два гиганта так мощно двинулись по ее приказу,  передоверив
Лоренцу двум мелким  Мини-Монстрам,  что  Алье  сжал  ладонями  подлокотники
кресла и не осмелился ей противоречить.
    
   Мадам Олкотт подала знак своим человечкам, и  между  статуей  Паскаля  "и
Обеиссаном вмиг  были  установлены  три  кресла,  на  которые  толпа  гномов
заботливо усадила троицу медиумов.  Все  трое  -  темнокожие,  мелкокостные,
поджарые, с огромными белыми глазами.
    
   - Это близнецы Фокс, которые вам, граф, отлично известны. Тео, Лео,  Гео,
сядьте на места и готовьтесь к сеансу.
    
   В эту минуту снова вступили в зал Гиганты Авалона, ведя  за  локти  Якопо
Бельбо. Тот едва достигал головою до  их  плеча.  Мой  бедный  друг  был  до
дурноты бледен, с многодневной небритостью, руки его были связаны за спиною,
рубашка раскрыта на груди. Войдя в задымленное помещение, он хлопал глазами,
пытаясь что-нибудь рассмотреть. По-видимому, его не  удивила  собравшаяся  в
зале компания иерофантов, он, наверное, за последние  дни  насмотрелся  чего
угодно и не поражался ничему.
    
   Но его поразил перевешенный с места Маятник. Гиганты  же,  не  давая  ему
взглянуть, тащили его прямехонько к трибуне Алье. Оттуда он  не  мог  видеть
Маятник, мог только слышать,как он с несильным свистом  прорезал  воздух  за
его плечами.
    
   Лишь на мгновение он обернулся - и увидел Лоренцу.  Он  вздрогнул,  хотел
было ее окликнуть, попробовал вывернуться, но  Лоренца,  раскрытыми  глазами
смотревшая прямо на него, казалось, его не узнавала.
    
   Бельбо повернулся к Алье, очевидно чтобы  спросить,  что  они  сделали  с
Лоренцей, но не успел. Из дальнего края  нефа,  оттуда,  где  размещалась  в
музее  касса  и  лотки  с  каталогами,  послышалась  трескотня  барабанов  и
визгливые звуки флейт. Неожиданно дверцы  четырех  автомобилей  открылись  и
оттуда вышли четверо существ, которых я тоже  уже  видел  на  том  же  самом
цирковом плакате в книжном магазине Слоан.
    
   Фетровые шапки без  полей,  напоминавшие  фески,  широкие  черные  плащи,
застегнутые до самой шеи, Дервиши Вопленники восставали из автомобилей,  как
ожившие трупы, подымающиеся  из  саркофагов,  опускались  на  четвереньки  и
ползли по направлению к магическому кругу. В глубине  все  те  же  музыканты
играли  теперь  уже  медленную  музыку,  и  настолько  же  медленно  дервиши
прихлопывали ладонями по полу и кивали головами.
    
   Из кабины аэроплана Бреге,  как  муэдзин  из  минарета,  высунулся  пятый
дервиш и запел заклинания на непонятном языке, подвывая, скуля, переходя  на
высокие ноты, а музыканты  снова  ударили  в  барабаны,  задавая  все  более
нарастающий ритм.
    
   Мадам Олкотт наклонилась над своими медиумами Фоксами  и  нашептывала  им
какие-то ободрительные призывы. Все трое, пытаясь войти в  транс,  казалось,
вросли в сиденья, вцепившись руками, закрыв глаза, потея. Все мускулы и тела
и лица у них были напряжены,
 
   Мадам Олкотт обратилась к высокому собранию.
    
   - Сейчас мои славные малыши приведут сюда кое-кого, кто знает. И выдержав
паузу, возвестила:
    
   - Эдвард Келли, Генрих Кунрат и... -  еще  пауза  -  Граф  Сен-Жермен!  В
первый раз за наше знакомство я увидел, что и Алье теряет самообладание.  Он
вскочил из-за стола и с кулаками бросился на Олкотт и уродцев, молотя их как
тесто, он кричал:
    
   - Гадина, сволочь, ты сама знаешь,  что  это  неправда...  -  И  крикнул,
повернувшись к нефу: - Это подтасовка! Обман! На помощь!
    
   Но никто не шевельнулся. Только Пьер занял место в кресле и сказал:
    
   - Продолжим, мадам.
    
   Алье успокоился. Он взял себя в руки  и  отошел  в  сторону,  слившись  с
толпой.
    
   - Ну-ну, - бросил  он  с  вызовом,  -  давайте  попробуем.  Мадам  Олкотт
взмахнула рукой, словно давая старт гонке. Звуки, исходившие от инструментов
и звучавшие все более проникновенно,  разбились  на  какофонию  диссонансов,
барабаны били,  не  придерживаясь  ритма,  танцовщики,  которые  уже  начали
двигать туловищем взад и вперед, вправо и влево, поднялись, сбросили с  себя
накидки и вытянули руки, как бы готовые взлететь. Застыв на миг,  они  вновь
закружились вокруг своей оси, используя левую ногу как точку  опоры,  задрав
голову кверху, устремив застывший взгляд в одну точку.  Повинуясь  вращению,
их  складчатые  одежды  раздулись  колоколом,  напоминая  цветы,   терзаемые
ураганом.
    
   В это же время медиумы скрючились, словно от боли,  напряженные  лица  их
исказила гримаса, слышалось хриплое  дыхание,  казалось,  что  они  пытаются
освободить  свои  кишечники,  но  безуспешно.  Свет  от  жаровни  ослаб,   и
прихвостни мадам Олкотт погасили  все  фонари,  стоявшие  на  полу.  Церковь
освещалась лишь фонарями в нефе.
    
   Постепенно  свершалось  чудо.  Изо  рта  Тео  Фокса  показалась  какая-то
беловатая пена, которая медленно затвердевала,  такая  же  пена,  хоть  и  с
небольшой задержкой, вытекала изо рта его братьев.
    
   - Так, так, малыши - вкрадчиво нашептывала мадам Олкотт, -  давайте,  еще
немного, вот так...
    
   Танцовщики  пели  прерывающимися,   истеричными   голосами,   головы   их
раскачивались и вдруг падали на грудь, крики,  которые  они  издавали,  были
поначалу конвульсивными, а потом перешли в хрипение.
    
   Казалось, что из медиумов сочится с потом  какая-то  газовая  субстанция,
постепенно уплотняющаяся. Она была как лава, как  белок,  который,  медленно
высвобождается; субстанция, извиваясь, поднималась  и  опускалась,  змеиными
движениями ласкала их плечи, грудь, ноги. Я уже не мог  понять,  откуда  все
это исходит: из пор кожи,  изо  рта,  из  ушей,  из  глаз?  Толпа  напирала,
оттесняя медиумов в сторону танцовщиков. Что до  меня,  то  весь  мой  страх
улетучился. Уверенный, что смогу раствориться в толпе, я покинул  укрытие  и
еще больше погрузился в атмосферу испарений,  которые  распространялись  под
сводами.
    
   Медиумов  окутывало  какое-то  люминисцентное  молочное  облако   неясных
очертаний. Субстанция была в стадии отделения от них и принимала амебовидные
формы. От облака одного из братьев отделилось нечто  вроде  острия,  которое
изогнулось и снова впилось в его тело, как птица, которая  норовит  клюнуть.
На кончике острия образовались два нароста, похожие на рожки улитки...
    
   Глаза у танцовщиков были закрыты, на губах - пена, все так же кружась  на
одной ноге, они начали, насколько позволяло пространство,  двигаться  вокруг
Маятника, чудом не пересекая его траекторию. Кружась все скорее они сбросили
свои колпаки, выпустив на волю длинные черные волосы, а головы их, казалось,
вот-вот оторвутся от туловища. Они закричали так же, как в тот вечер в  Рио,
хоу-у, хоу-у, хоу-у-у-у-у...
    
   Белые формы становились все отчетливее, одна из  них  приняла  очертание,
похожее на фигуру человека,  другая  была  фаллосом,  колбой,  змеевиком,  а
третья все больше походила на птицу, на сову с большими глазами и  торчащими
ушами, с крючковатым клювом, как у старой учительницы естественных наук.
   Мадам Олкотт спросила первую форму:
    
   - Келли, это ты?
    
   форма издала звук. Говорил явно не Тео Фокс, а чей-то  далекий  голос,  с
трудом произнесший:
    
   - Now... I do reveale, a ... a mighty Secret if you marke it well...
    
   - Да, да, - настаивала мадам Олкотт. Голос продолжал:
    
   - This very place is call'd by many names... Earth... Earth is the lowest
element of All... When thrice yee have turned this Wheele about...  thus  my
greate Secret I have revealed... Тео Фокс приподнял  руку,  как  бы  моля  о
пощаде.
    
   - Расслабься, только чуть-чуть, держи  это...  -  сказала  мадам  Олкотт.
Затем обратилась к силуэту совы. - Я узнаю тебя, Кунрат, что ты нам скажешь?
Сова начала производить звуки:
    
   - Hallelu... Hallelu... Was...
    
   - Was?
    
   - Was helfen Fackein Licht... Oder Briln... so die Leut... nicht sehen...
   wollen...
    
   - Мы хотим, - настаивала мадам Олкотт, - скажи нам, что ты знаешь...
    
   - Symbolon
    
   Лео Фокс тоже был на пределе сил, голос совы становился все  слабее.  Лео
свесил голову и едва сохранял форму. Неумолимая мадам Олкотт  призывала  его
держаться и обратилась к последней  форме,  которая  к  этому  моменту  тоже
приняла человекоподобный вид.
    
   - Сен-Жермен, Сен-Жермен, это ты? Что ты знаешь? И силуэт завел  какую-то
мелодию. Мадам Олкотт приказала музыкантам убавить грохот, танцовщики больше
не выли, хотя и продолжали кружиться, готовые свалиться от усталости.  Форма
пела:
    
   - Gentle love this hour be friends me...
    
   - Это ты, я узнаю тебя, - подбадривала мадам Олкотт, - говори, скажи нам,
где, что...
    
   И форма продолжала:
    
   - Была ночь... Я прихожу, закутав голову  льняным  покрывалом,  я  нахожу
железный алтарь и кладу на него таинственную ветвь... О, мне показалось, что
я падаю в пропасть... галереи из черных каменных  глыб...  я  спускаюсь  под
землю...
    
   - Это ложь, ложь - кричал Алье, - братья, вы все знаете этот  текст,  это
"Sainte Trinosophie, написал его я.  Любой  может  прочитать  это,  заплатив
шестьдесят франков! Он набросился на Гео Фокса и стал трясти его за руку.
    
   - Прекрати, мошенник - завопила мадам Олкотт - ты убьешь его!
    
   - Плевать! - зарычал Алье, стаскивая медиума с кресла. Гео Фокс попытался
удержаться, хватаясь за собственные выделения, потекшие пеной на пол.  Потом
рухнул в вязкую слизь,  которую  он  продолжал  изрыгать,  и  вытянулся  без
признаков жизни.
    
   - Прекрати, безумец, - кричала мадам Олкотт, хватая Алье за  руки.  Потом
обратилась к двум другим братцам: - Держитесь, мои маленькие, они должны еще
говорить. Кунрат! Кунрат, скажи ему, что вы не поддельные.
    
   Лео Фокс, спасая  жизнь,  пытался  вновь  заглотить  сову.  Мадам  Олкотт
забежала за его спину и  сжимала  ему  виски,  подчиняя  своей  воле.  Сова,
заметив, что сейчас исчезнет, обратилась к своему же изрыгателю.
    
   - Фай, Фай, Дьявол, - шипела она, намериваясь выклевать ему глаза.
    
   Лео Фокс захрипел, как будто ему перерезали сонную артерию,  и  повалился
на колени. Сова исчезла, превращаясь в мерзкую грязь  ("фи-и-и,  фи-и-и",  -
посвистывала она), и туда же упал медиум, задохнувшись в липкой массе.
   Взбешенная мадам Олкотт обратилась к храбро державшемуся Тео:
    
   - Говори, Келли, ты слышишь меня? Келли молчал. Он силился оторваться  от
медиума, который теперь вопил так, будто у  него  вырывали  внутренности,  и
пытался подобрать то, что произвел, махая руками, словно крыльями.
    
   - Келли, безухий мерзавец, не вздумай плутовать - орала мадам Олкотт.
    
   Но Келли, которому все не удавалось оторваться от медиума, теперь пытался
задушить его. Он стал похож на жевательную резинку, от которой последний  из
братьев Фокс пытался отклеиться, но усилия были напрасны. Наконец  Тео  тоже
рухнул на колени, закашлялся, постепенно смешиваясь  с  ужасной,  пожирающей
его массой, затем покатился по  полу,  дергаясь  так,  словно  его  охватило
пламя. То, что только что было Келли, покрыло его  сначала  словно  саваном,
чтобы  через  минуту  умереть,  разжижаясь,  и   оставить   его   на   полу,
опустошенного,  уменьшенного  до  половины  самого  себя  -  детская  мумия,
набальзамированная  Салоном.  В  этот  же  миг  четверо  танцовщиков   разом
остановились,  замахали  высоко  поднятыми  руками,   в   несколько   секунд
захлебнулись тем, что стекало с них потоком, и свалились, тявкая, как щенки,
и прикрывая головы руками.
    
   На галерею вернулся Алье, промокая вспотевший лоб платком, который извлек
из нагрудного кармана пиджака. Он дважды вздохнул  и  положил  в  рот  белую
пастилку. Затем призвал всех к тишине.
    
   - Братья, рыцари! Вы видели, какой гадости  хотела  подвергнуть  нас  эта
женщина. Возьмем же себя в руки и вернемся к моему  плану.  Дайте  мне  один
час, и после этого я приведу пленника.
    
   Мадам Олкотт, побежденная, наклонилась над своими  побитыми  медиумами  в
печали, делавшей ее почти похожей на человека. Но Пьер, который  наслаждался
сценой битвы, скрестивши руки и усевшись на троне, видимо, решил, что настал
момент действовать.
    
   - Это пустяки, - сказал он. - Имеется только одно средство. Le  sacrifice
humain! Заключенного ко мне!
    
   Завороженные его энергией, гиганты  Авалона  ухватили  Бельбо,  изумленно
наблюдавшего за дракой, и подтолкнули его к Пьеру. Тот с легкостью  жонглера
вскочил на ноги,  поднял  трон,  поставил  его  на  стол  и  передвинул  всю
конструкцию на самую середину хора. Потом  он  поймал  на  лету  Маятник,  с
усилием задержал шар и остановил его. Все произошло в одну секунду -  и  как
будто выполняя мизансцену (а может быть, во время  драки  они  действительно
договорились о ролях?), гиганты  взобрались  на  подиум,  подняли  в  воздух
Бельбо, поставили на трон, и  один  из  гигантов  обернул  вокруг  его  шеи,
двоекратно, железный трос, служивший Маятником, в то время как другой принял
в ладони шар и осторожно положил его на край стола.
    
   Браманти  бросился  к  этой  импровизированной   виселице,   весь   пылая
великолепием в багряной сутане, и гнусливо затянул:
    
   - Exorcizo igitur te per Pentagrammaton, et in nomine Tetragrammaton, per
Alfa et Omega cui sunt in spiritu Azoth, Saddal, Adonal. Jotchavah.
   Eleazereie! Michael,Gabriel, Raphael,  Anael,  Fluat  Udor  per  spiritum
Eloim!
   Maneat Terra per Adam Iot-Cavah! Per Samael Zebaoth et  In  nomine  Eloim
Gibor, veni Adramelech! Vade retro Lilith!
    
   Бельбо прямо стоял на своем табурете с канатом на шее. Гиганты  отпустили
руки, его незачем было удерживать. Если бы он сделал  хотя  бы  один  только
шаг, он обрушился бы со своей неверной подставки и петля  затянулась  бы  на
его горле.
    
   - Идиоты, - надрывался Алье. - Как мы теперь его  опять  отрегулируем?  -
Его больше всего интересовал Маятник.
    
   Браманти прошипел с улыбкой:
    
   - Не стоит вам беспокоиться,  граф.  Мы  не  смешиваем  ваши  чародейские
краски.
   Мы создали Истинный Маятник, именно так он задумывался  Теми  Самыми.  Он
сам  себя  отрегулирует.  И  в  любом  случае,  чтоб  побудить  некую   Силу
действовать, нет ничего полезнее хорошего человеческого жертвоприношения.
    
   До этой минуты Бельбо, как я видел, дрожал. Но тут он расслабился,  я  бы
не сказал  -  успокоился,  но  оглянулся  направо,  налево,  впервые  окинул
взглядом весь цирк с неподдельным любопытством.  Думаю,  что  именно  в  эту
минуту, следя за словесной дуэлью противников, видя перед собой  поверженные
тельца гномов, по их сторонам  -  дервишей,  которые  все  еще  дергались  в
конвульсиях, видя расхристанных Великих Местодержателей,  еще  не  отошедших
после перепалки, он снова вступил во  владение  основным  своим  характерным
качеством, а именно чувством юмора.
    
   И именно в эту минуту - я совершенно уверен  -  он  принял  окончательное
решение не дать себя перепугать. Может быть, он  интутивно  испытал  чувство
превосходства, наблюдая с высоты, из режиссерской  ложи,  за  дикой  свалкой
гран-гиньольных паяцев, в то время как  публика  в  дальних  рядах,  потеряв
интерес к прискучившей картине, обменивалась  щипками  и  пинками,  как  его
товарищи по оркестру, недоделанные Аннибале Канталамесса и Пио Бо?
    
   Пот